Тихий ангел

(Диагноз: Несовместимая взаимность)

«Они так добры ко мне, они так любят меня, что слезы умиления наворачиваются на глаза, перетекают через веки и устремляются соленым ручейком к левому уху. Под щекой становится мокро, в горле образуется ком и мешает дышать. Я зову няньку. Она отрывается от самовара и орет:
- Ну, что опять?! Что б ты сдохла, кукла проклятая... - испуганно замолкает и шепчет молитву.[!]
Это она не со зла, нянька добрая. Она ухаживает за мной, моет, кормит и одевает. Иногда она ворчит и ругается. Особенно, когда я не хочу есть манную кашу. Тогда она хлещет меня по щекам, запихивает кашу в рот и зажимает нос. Приходится глотать. Я не ем кашу вовсе не потому, что такая капризная, просто кухарка забывает ее солить и молоко разбавляет водой. Кухарка не виновата. У нее жизнь тяжелая: муж пьяница и детей целый выводок. Их кормить надо.
Ночью приходит сиделка. Она тоже очень хорошая. Сторожит мой сон, а когда ей скучно становится, она достает из ридикюля маленькую бутылочку и пьет из нее, жмурит глаза, шумно выдыхает воздух и нюхает рукав салопа. Потом сиделка начинает раскачиваться из стороны в сторону, мычит что-то и засыпает. Сон у нее крепкий, и храпит она, как Антихрист.
Маменька меня любит больше всех. Вот давеча приходила в мою светелку, наклонилась, чтобы поцеловать в лоб, но отшатнулась и велела няньке вымыть меня с аглицким мылом, так как дух больно тяжел. Вот как маменька заботится обо мне!
И папенька - просто душка! Навещает меня иногда, пульс щупает, в глаза маленьким фонариком светит и молоточком по коленкам стучит. Щекотно! Потом он треплет меня по плечу и весело говорит:
- Да-с, безнадежна!
А братец с сестрицей души во мне не чают! Когда погода хорошая, нянька меня тепло одевает в обноски и выкатывает на большом кресле с колесами в сад. Солнышко светит, птички поют, облака тихо ползут по небу. В саду любит играть братец. Игры у него шумные, он громко кричит, стреляет в ворон из игрушечного ружья и швыряет камни в кошку. Нянька оставляет нас одних и уходит в кухню. Братец воровато оглядывается по сторонам и дергает меня за волосы. Он просто завидует, что у меня волосы длинные, заплетены в тонкую косицу, а у него - коротко стриженые и торчат в разные стороны.
Однажды он бросался камнями и разбил окно в гостиной, испужался и сунул мне в кулак булыжник. Стал кричать, что это дура стекло попортила, но прибежала сестрица и надавала ему подзатыльников. Ухо ему накрутила и велела на парализованную больную свои хулиганства не сваливать, все равно ему никто не поверит. Вот какая у меня сестрица хорошая! Я ее очень люблю. Особенно мне нравится, когда она рассказывает о своих кавалерах, променадах и котильонах. Я не совсем понимаю, что это такое, но она так восторгается, что трудно не разделить ее радость. Вот третьего дня сестрица проходила мимо моей светелки, заглянула в открытую дверь и улыбнулась, прищурив глаза.
- Небось, надоело тюфяком сидеть, а, Дунька? Поди, шоколаду хочется, да платьев красивых, шелковых, да чтоб целовал тебя красавец в кожаной тужурке и звал с собой на танцы после кружка политпросвещения? Молчишь? Молчи, дура!
А у самой на ресницах слезы блестят, и губы в плаксивую гримасу складываются, отчего лицо ее круглое становится еще шире, а нос распухает и краснеет. Вот как она меня жалеет!
Но больше всего я радуюсь, когда к няньке в гости приходит ее кума. Женщина она почтенная, набожная и много на своем веку повидавшая. Садится кума в кресло, достает из кармана широкой юбки коробочку с нюхательным табаком и заправляет в ноздрю изрядную порцию. А когда прочихается с удовольствием, то заводит рассказ о вещах удивительных и чудных.
Вот, скажем, на прошлой неделе сидела она в кресле да говорила:
- А что, кума, погоды нынче какие жаркие. Говорят, отродясь такого не было. Вся речка высохла, и вонь от нее стоит мерзкая. Дымком со стороны выселок потягивает, пожары скоро начнутся - страх Божий! Уж сено подорожало вдвое. А чем скотину кормить? Нечем. Резать начнут, молока, мяса не будет. Голод наступит. А тут еще война тянется. Конца-края не видно. Говорят, в столице уже люди друг дружку едят. Семья царская впроголодь живет. На старца своего, Григория Распутина, надеются. Он силой какой-то неведомой обладает. Снизойдет на него благодать великая, он страну из несчастий-то и вытянет. Да только доживем ли мы, грешные, то не ведомо. Господь нам великие испытания шлет за грехи наши тяжкие. Антихрист грядет. «Коммунизьм» называется. Давеча полицейские каких-то охламонов студенческого вида из доходного дома Горохова выволакивали. Всех в черную карету запихнули да повезли, сама знаешь, куда.
Тут она наклонилась к няньке, да говорит свистящим шепотом:
- Верные люди сказывали, что хозяйскую дочку в их компании на маевке видели...
Нянька заблестела глазами и ближе придвинулась.
- Ай, - говорит, - как интересно. Дальше-то, что?
А кума замолчала и опять понюшку табаку в нос отправила. Прочихалась от души, а потом на меня взглянула.
- А Дуня-то наша подслушивает, - хихикнула она и подошла ближе.
- Господь с тобой, кума, - замахала на нее руками нянька. - Не понимает она ничего, убогая. Ты дальше-то сказывай.
- Да, что сказывать? Молиться надо, грехи свои замаливать, чтоб минула нас чаша мучений адовых. Завидую я Дуняше. Коснется ее перстом Тихий Ангел, и отойдет она в мир иной без душевных и телесных мук.
- Скорей бы уж, - проворчала нянька. - Выросла она, тяжелая стала. Поднимать ее - сил нет.
- Что? Не берет Господь? А ты б подсобила маленько.
- Грех-то какой! - закрестилась нянька.
- Господь занят, дел у него много, с нами, сирыми да убогими. За всем не поспевает. Ты бы Тихим Ангелом да воплотила Его волю. Тебе бы все «спасибо» сказали. Никаких мук. Раз, и все.
Нянька побелела вся и увела куму в кухню, к самовару поближе, а потом плакала долго, да перед иконой земные поклоны била. А мне слова кумы в душу запали. И стала я думать, как бы мне самой стать Тихим Ангелом, да спасти любимых моих от мук адовых. И стала я себе представлять, как ползу ночью по дому. Рукам тяжело, ноги непослушные сзади волочатся, а я ползу. В коридоре папенькин бульдог зарычал, но я взглянула на него ласково и улыбнулась. Он куцый хвост поджал, заскулил и под калошницу спрятался.
А я дальше ползу, тихонько так, чтобы не разбудить кого. Найду что-нибудь полезное, да за пазуху прячу. Сначала спицу железную из маменькиной корзинки с вязанием вынула, потом на кухне жестяную коробочку со спичками нашла. А у папеньки в кабинете ключик на полу валялся. Я его подобрала, шкапчик открыла да склянку, на которой черный лик и перекрещенные палочки нарисованы, взяла. Вернулась на кухню и всю жидкость из склянки в жбан с квасом вылила.
Вот стану я Тихим Ангелом, коснусь перстом маменьки, папеньки, братца с сестрой, няньки, кухарки и сиделки и поймут они, как я их люблю. И все они мне «спасибо» скажут».

- Котя, ты совсем не слушаешь меня! - рассердилась Авдотья Никитична и звякнула ножом о край масленки.
- Слушаю, душенька, слушаю, - прогудел из-за газеты Константин Дмитриевич.
- Масло опять подорожало, - пожаловалась она супругу. - Так никаких денег не хватит на житье. Ты бы повысил плату за прием, а то мы скоро по миру с протянутой рукой пойдем.
- Пойдем, душенька, пойдем, - отозвался Константин Дмитриевич и зашуршал газетной страницей.
- Котя, я серьезно с тобой говорю, - повысила голос Авдотья Никитична. - Кухарка стала огрызаться, нянька требует прибавки жалованья, сиделка вымогает целковый за нервность работы, а у Ниночки скоро день ангела, я ей в подарок премиленькую горжетку присмотрела.
- Вот и славно, - проговорил супруг и зевнул.
- Да что ж тут славного? - возмутилась Авдотья Никитична и отогнала назойливую муху от блюда с ватрушками. - Я изо всех сил бьюсь, копейки считаю, отказываю себе в самом необходимом, а ты даже не хочешь с больных больше брать!
- Что случилось, душенька? - вынырнули пенсне и пышные усы Константина Дмитриевича из-за газетного листа. - Мигрень замучила? Дай я тебе пульс измерю.
Супруг свернул «Губернские ведомости» и вынул из жилетного кармана брегет на массивной золотой цепи.
- Ах, Котя, - отмахнулась супруга салфеткой и налила себе еще кипятку из самовара. - Мигрень здесь ни при чем. Томят меня дурные предчувствия. Будто случиться должно что-то страшное.
- Предчувствия - это от женских недомоганий, - авторитетно проговорил Константин Дмитриевич и отхлебнул чай из стакана с подстаканником. - А кухарке, няньке и сиделке дай расчет. Других найми. Ежели не нравится им у нас, удерживать не будем. Да-с! Не пойму, чем мы им не угодили: дом приличный, интеллигентный, обращаются с ними гуманно, не бьют, не ругают, работа не обременительная, дети воспитанные. А Дуня наша - так просто тихий ангел... Пропаганды наслушались, в революцию захотели.
Константин Дмитриевич сердито пошевелил пышными усами и опять взялся за газету.
- Котя... - нервно забарабанила по столу унизанными перстнями пальцами Авдотоя Никитична. - Странно все это... Кухарка жалуется, что у нее спички пропадают. Сиделка божится, что Дуня по ночам из кровати уходит, а утром возвращается. Нянька от страха трясется и говорит, что нашла у Дуни за пазухой коробок спичек и спицу вязальную. Крест целовала, что Дуня все разумеет и по ночам по дому бродит.
- Душенька! - укоризненно покачал головой супруг. - Как ты им можешь верить?! Темный народ с воровскими замашками. Кухарка сама спички тащит. Сиделка похмельем по утрам мучается, а нянька пусть лучше за Дуней приглядывает. А то оставит ее в саду с Петенькой, он и прячет свои сокровища в сестрину одежду. Ходит!.. Все разумеет!.. Никакого понимания в медицине!.. Дети, перенесшие полиомиелит, страдают необратимым параличом и поражением нервной системы. Это я тебе говорю, как врач!
Константин Дмитриевич вновь спрятался за «Губернские ведомости», но чуть опустил газету и спросил:
- Кисонька, ты, случаем, не находила ключика от шкапа, где яды и морфеины стоят? Обронил где-то...
- Нет, Котенька, не находила, - рассеянно проговорила Авдотья Никитична, отправляя в рот ватрушку. - Жарко-то как сегодня, а ведь только утро.
Супруг взглянул на брегет, с сожалением отложил газету и вынул крахмальную салфетку из-за воротничка.
- Ах ты, Господи, - проворчал он. - Уж полчаса, как прием надобно начинать. Опять заболтался с тобой.
Константин Дмитриевич обошел стол, на ходу поцеловал пухлую ручку жены и открыл створку высокой двери, ведущей в кабинет.
- Душенька, - приостановился он на пороге. - Вели кухарке сегодня к обеду подать окрошку.

Окрошка из разностей
Возьми фунта полтора разного жареного мяса (дичи, говядины, телятины, баранины, ветчины, солонины и копченого языка) в равных долях и изруби небольшими кусочками. Положи в оное горсть рубленого зеленого лука, горсть рубленой зелени укропа, 5 штук свежих без кожицы огурцов, 5 яиц, также изрубленных. Посоли по вкусу, прибавь сахару, эстрагону и каперцев. Залей двумя бутылками баварского кваса и бутылкой кислых щей. Подай со сметаной и колотым льдом.

(«Опытный повар, эконом,
погребщик и кондитер», 1829 г.)