ЖИВИ трагично

Культура

Короленко вывел однажды как норму человеческой жизни: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Если он имел в виду свой – русский – народ, то очень ошибался. Русский народ с его безотрадной историей всегда с недоверием относился к счастью как к чему-то как раз неестественному, приблудному: «Счастью не верь, а беды не пугайся», «Счастье, как волк: обманет да в лес уйдет». Зато горе, беда, несчастье воспринимались по-родному, как норма жизни, как доказательство её добротности, устойчивости – вплоть до полной перелицовки формулы Короленко: «Горе да беда – с кем не была?» Взять хотя бы это диковинное народное наблюдение: «Горе – не беда» - пессимизм наоборот или негативный оптимизм. Вряд ли какой другой народ так терпимо и тепло относится к собственному несчастью.
Получается от обратного: обманное счастье ломает, корежит человека, а с горем – самым крайним, невыносимым – русский человек водит дружбу и неплохо уживается: «И в аду люди живут». В. Даль в своем сборнике «Пословицы русского народа» выписывал страницу за страницей народные пословицы о горе-злосчастье и куда как меньше – об удаче-счастье. С бедою так тесно сроднились и прижились, что еще и накликают противоестественно – не счастье, а именно горе – если оно кажется недостаточным для нормального хода жизни: «Всего горя не переплачешь: даст бог, еще много впереди» , «При худе худо; а без худа и того хуже», «Вот горе, что горевать не по чем».
Нет, наверное, народа более полярно противоположного русскому в отношении счастья и оптимизма, чем американцы. Формула о счастье, выведенная Короленко, им подходит идеально. Среднестатистический американец считает, что у него в кармане – мандат на счастье. Есть такое устойчивое понятие – «американская мечта». Это - достижение благосостояния как внешнего, так и нравственного. Настоящий американец – оптимист по природе. Затяжное, занудное несчастье – не для него. Это означает катастрофическое убывание отпущенного ему по праву рождения счастья. Это означает, что его жизнь пошла не по резьбе. Значит, нужно выправить жизнь и, если необходимо, придумать себя заново – сменить профессию, семью, друзей, врагов, - перевернуть страницу неудавшейся жизни и начать с чистого листа. В этом – вкратце и упрощенно – суть американской мечты.
И вдруг читаешь такое: « Мы живем в зловещие времена. Каждый нервозный взгляд предвещает потенциальное бедствие. Рано утром паранойя выталкивает нас из сна в возбужденное бодрствование, и мы бредем под опасным призрачным солнцем. Ночью страх сотрясает окружающую нас тьму».
Так начинается книга Эрика Уилсона «Похвала меланхолии». Вы улавливаете пародию, когда автор перечисляет ужасы, которые, как резкий толчок, пробуждают его по утрам: дыры в озонном покрове, вымирание целых видов животных, глобальное потепление, ядерное оружие, угроза истребления человечества. И затем вы продираетесь сквозь темную чащу и по полю, усеянному зазубренными скалами, и уже понимаете, куда клонит автор: американская одержимость счастьем, выраженная в широком пользовании антидепрессантов, уничтожает меланхолию, источник творческой силы, исток многих созданий великого искусства, и поэзии, и музыки. Кафка, Харт Крейн, Джексон Поллокк, Теннесси Уильямс, Марк Ротко – все были меланхоликами. Так почему бы нам не смириться с нашей собственной безотрадностью и не прогуливаться подолгу в унылом зимнем лесу, глядя на искореженные ветки деревьев, и прекратить бороться с непостижимым и признать красоту постоянного душевного разлада?
Это - хороший старомодный залп по американскому оптимизму: масса людей выбирает жизнь легковесного счастья, высший человек торжествует в своем унынии.
Автор – унылый, мрачный человек. Он перепробовал джоггинг, йогу, фильмы Франка Капры, непрерывную улыбчивость, элегантную внешность и питание салатами – и в конце концов решил покориться своему унынию. Таким путем он стал чудилой в Америке, стране «маниакальной и неукротимой надежды», населенной искателями утопии, земли обетованной, которая быстро превратилась в огромный шоппинг-молл. Там «типичный американец, американец, свихнутый на поиске счастья, но безопасными средствами», поглощает паксил и прозак, амбиен и ботокс, одновременно получая моментальное удовлетворение от мобильника, интернета, улыбчивых лиц, от церквей, которые есть «компании по производству счастья», - стремясь и жаждая идти по жизни «только вверх и чтоб ни шагу – вниз».
В своей критике «американского счастья» Уилсон особенно налегает на зажиточные пригороды – «общее благообразие намекает на внутреннюю пустоту», всё «безопасно, гигиенично, предсказуемо» - как, к примеру, универмаги Wal-Mart, замкнутые воротами жилищные общины, сборные дома, фривеи, магазины «всё для всех», филиалы открыточной фирмы Холлмарк, фирменные рестораны и даже отдельный телеканал Lifetime. Короче, в богатых пригородах предприняты все попытки сгладить шершавые края жизни и устранить меланхолию – это, по словам Китса, « бессонное страдание души», которое совершенно необходимо для психического здоровья.
Это справедливо, что в поток вдохновительных книг должна встревать время от времени книга депрессивная. На каждого юмориста приходится негативист, который все видит в мрачном свете и говорит такое, от чего у собеседников волосы встанут дыбом. И юмористам-оптимистам в присутствии безъюморного человека надо очень постараться, чтобы сохранить свой оптимизм. Ипохондрия – тиранична: стоит только пессимисту ввернуть громко в развеселую тусовку: «Как вы можете стоять тут спокойно и веселиться, когда мир распадается на части?» - и весь прикольный треп заткнется. Пессимист приходит на вечеринку такой минорный и пришибленный, с такой мировой скорбью на лице, что вы просто вынуждены спросить: «Что случилось»? И он зашепчет вам тоскливо: «Мы живем в зловещие времена. Я чувствую себя на краю пропасти. Бедствия грядут. Я просыпаюсь параноидным шизофреником. Солнце как призрак сегодня. И сейчас вот страх пронизывает и сотрясает тьму». Ну как после этого тусоваться легко и прикольно?!
«Я часто задумываюсь, изменилась бы Америка к лучшему, стала бы более богатой и духовной нацией, если бы восприняла всерьез Юнгову версию Христа», - пишет профессор Уилсон, имея в виду Христа как упадочную личность, действовавшего и проповедовавшего бессознательно, с неясными побуждениями, чувствами и мыслями. И далее читатель получает порцию Юнга, что-то из Джона Леннона, из Бруса Спрингстина, отрывки из старых лекций о Колридже, Китсе, Блейке, Крейне и Мелвилле – и, конечно же, о Бетховене. Если бы психиатрия практиковалась в XVIII веке, мы, вполне вероятно, никогда не услышали бы «Героическую симфонию».
Уилсон в своей «Похвале меланхолии» - истинный романтик. Он любит живописные руины. Он любит свой застуженный дом с его осыпающимся кирпичом и подгнивающей крышей, любит его «приятный декаданс». Он тоскует по старому Times Square, «обольстительной смеси примадонн и наркоты, чудно обветшалых домов и жутких банд нелегального секса». Новый Times Square напоминает «скучную предсказуемость пригородного молла».
«Величайшая трагедия – жить нетрагично», - замечает Уилсон. «Призывать счастье - значит ненавидеть жизнь. Любить мир, согласие - значит не любить себя самого. Хандрить - значит приближаться к возвышенному. Отдайся мраку – и ты воспламеняешь сердце». Таковы диковинные постулаты Уилсона.
Автор проясняет свое неприятие антидепрессантов позднее. Он не отрицает их в случае жестокой депрессии, он противится им только когда депрессия принимает легкие до умеренных формы. Спасибо и на этом. Различие между меланхолией (хорошей) и депрессией (плохой) установить, по мнению Уилсона, легко: депрессия пассивна, меланхолия деятельна и кипуча.
Отстаивать депрессию любого рода на основании того, что Бетховен страдал ею, – все равно что защищать туберкулез за то, что он обострил поэтическое видение Китса, или доказывать, что не нужно очищать районы, погрязшие в насилии и наркоте, потому что отт уда вышло так много блестящих джазистов. И взгляните на длинный список алкоголем пропитанных писателей – практически весь пантеон XX столетия – так что не забудьте напомнить молодому талантливому писателю, вроде Хэйзелдена, упиться для вдохновения джином.
Читая текст о том, что меланхолия – созидательная сила, невольно задаешься вопросом: почему это не лучшая, чем есть, книга – раз автор так уныл и безотраден? И читатель из Миннесоты или Северной Каролины, наверное, улыбнется, когда ознакомится с наблюдением Уилсона о тонизирующем эффекте меланхолической зимы.
Возвращаясь к началу этой статьи, замечу, что недоверие к счастью и терпимость и даже привечание горя-злосчастья – черты, наблюдаемые в русском народе, характерны и для Уилсона и, по его идее, для любого творческого человека. Вероятно, русский народ сплошь меланхоличен, оттого так и талантлив, по общему мнению. А если так, то большинство русских писателей страдали от депрессии – и чем больше страдали, тем талантливее были. Интересно было бы с этой, Уилсона, точки зрения рассмотреть всю русскую литературу. Одна беда: хоть автор и настолько депрессивен, что просыпается на рассвете от паранойдальных видений, он написал не очень хорошую книгу. Очевидно, меланхолия не единственная и не такая уж мощная креативная сила. Нужен, увы, талант, чтоб его подгонять меланхолией.