Брайтон-Бич Опера - 6

Молчание звезд

Глава I.
Аполлон по имени Эдик

- Он на Аполлона похож, - говорит Алёна и закуривает новую сигарету.
- В каком смысле похож? - спрашивает Татьяна.
- В смысле вылитый Аполлон, - говорит Алёна. - Родосский.
- Родосский колосс был, - говорит Алик. - Он что, гигант какой-нибудь, типа Володьки нашего?
- Нет, нормальный, - отвечает Алёна задумчиво. - Может, чуть повыше тебя.
- А зовут этого Аполлона как? - спрашиваю я.
- Эдиком, - после очередной затяжки отвечает Алёна и тут же поправляется. - Эдуардом.[!]
- А как же муж? - обращаясь даже не к Алёне, а как бы к самой себе, говорит Аликова жена Мила. Муж у Алёны действительно есть - Саша Певзнер, но мы его видим чрезвычайно редко - исключительно у нее на днях рождения, где он появляется в обществе загадочной и довольно изысканной блондинки. Про нее известно только то, что ее зовут Наташа Карди, что муж ее какой-то египетский миллионер, проживающий то ли в Германии, то ли в Италии, и что сама она поэтому тоже, мягко говоря, не бедствует. Алёна всегда отзывается о ней с уважением, и в самых положительных тонах, что вообще-то ей не свойственно, и поэтому мы тоже относимся к Наташе соответственно, хотя и не можем никак разобраться в их отношениях. Поначалу мы все страшно любопытствовали, что там на самом деле происходит, а потом перестали, поняв, что Алёна на все вопросы все равно будет многозначительно улыбаться или в лучшем случае хихикать. Однажды, когда мы в очередной раз провели весь вечер, обсуждая эту загадочную любовно-геометрическую фигуру, Алик после нескольких часов, посвященных захватывающим сплетням и досужим домыслам, философски заметил: “А впрочем, дамы и господа, все это нас совершенно не касается”, и больше мы к этой теме - вплоть до самого появления Аполлона по имени Эдик - не возвращались.
- При чем тут муж? - говорит Надя. - Скажи лучше, кто он по профессии.
Алёна делает глубокую затяжку, задерживает дым в себе, гасит сигарету и молчит.
- Давай, Карпинская, колись, - не отступает Надя. - Все равно ведь мы узнаем. Говори, чем твой Аполлон занимается.
- Э-зо-те-ри-кой, - медленно говорит Алёна. Наверное, это она у Милы научилась так слова растягивать, по слогам их произносить, чтобы не одно слово получалось, а как бы несколько. Только Миле как действительно писаной красавице (она в Союзе даже диктором была на телевидении) это идет, а Алёне, невысокой, полной и даже немного мужеподобной, - как-то не очень.
Услышав иностранное слово, Алик заметно оживляется.
- Какой эзотерикой? - говорит он. - По руке, что ли, дамочкам предзакатным гадает?
- Он санскрит изучал, - говорит Алёна, которая все у Милы копирует, даже неспособность скрыть, насколько Алик ее раздражает. - В Питере он главный специалист по санскриту был. Потом в Индии три года жил. Потом на Тибете. Он специалист высочайшего класса. Его далай-лама принимал. Консультировался с ним.
Мы все помним, что рукопись “Мастера и Маргариты” Алёне дала сама вдова Булгакова, и что Ахматова, качая ее в колыбели, читала ей “Поэму без героя”, так что ко всем ее упоминаниям знаменитых имен мы относимся, как бы это помягче выразиться, - с пониманием.
- Это все прекрасно, - говорит Надя. - Но деньги-то он чем зарабатывает?
- Он составляет натальные карты и радиксы. Полные матрицы на всю жизнь и на каждый данный момент. По европейской системе и по ведической.
- Что? Что? - чуть ли не хором говорим мы все, кроме Алика, который совершенно невозмутимо отвечает за Алёну:
- Гороскопы это. Астролог он, значит.

* * *

От Аполлона у Эдика были только кучерявые светлые волосы, и на этом их сходство, честно говоря, заканчивалось. Впрочем, и волосы скорее были похожи не на шевелюру древнегреческого покровителя муз, а на шкурку молодого барашка. Был он приземистым, плотно сложенным, скорее напоминающим Карлсона, но между собой мы его все равно называли только Аполлоном.
Первое наше знакомство состоялось у Зарецких. Они приходились какими-то дальними родственниками моим друзьям Вадиму и Наде Малининым и с самого своего приезда в Нью-Йорк упорно пытались вписаться в нашу компанию. В тот вечер Антон и Марина отмечали вторую годовщину своего пребывания в Америке. Их первые шаги в Нью-Йорке мало напоминали тот ад, через который пришлось пройти почти всем остальным. Зарецкие привезли из Москвы по-настоящему большие деньги, которых хватило и на покупку роскошного трехэтажного дома в Стэйтен-Айленде, и на антикварную итальянскую мебель, и на две новые машины, и даже на приобретение доли в ресторане Малининых “Эдем”. Откуда у них были такие средства, никто не знал - спрашивать было неудобно, а сами они на эту тему распространяться не любили. Однажды на мой прямой вопрос Антон ответил, что они квартиру свою в Москве выгодно продали и дачу в Кратово. И хотя у меня по математике в школе “двойка” была, а сегодняшние российские цены мне известны только приблизительно, я как-то интуитивно почувствовал, что некоторые арифметические правила тут определенно нарушаются.
Семья Зарецких состоит из самих Антона и Марины, их почти по-картинному красивой, молчаливой, прекрасно воспитанной, серьезной и всем своим видом показывающей, что она очень “правильная” девушка, дочери Даши и престарелой Марининой матери Розалии Францевны. Это - очень оригинальная старушка, вся скрюченная артритом и еще какими-то неведомыми болезнями, но при этом всегда одетая в старомодные длинные платья с явно недешевыми и столь же явно не вчера сработанными ювелирными украшениями, а также до полного умопомрачения накрашенная. Розалия Францевна имеет обыкновение присутствовать на всех сборищах у Зарецких, хотя сама она, сидя за столом, ничего не ест, не пьет и никогда не произносит ни одного слова. Даже не здоровается ни с кем и не прощается никогда. По-моему, я даже голоса ее никогда не слышал.
Короче, я бы к Зарецким в жизни не пошел, но, поскольку заранее было известно, что Алёна приведет туда своего Аполлона, соблазн посмотреть на это новое чудо света оказался сильнее моего благоприобретенного с годами отвращения к походам в гости.
За столом (огромным, из цельного куска черного мрамора, уставленным роскошной посудой, антикварными серебряными подсвечниками и, конечно, же самыми разнообразными деликатесами и напитками) Эдик держался скромно, но с достоинством, в общем разговоре участия не принимал. Понимал, конечно, что к нему присматриваются и что каждое его слово будет потом часами обсуждаться в бесконечных телефонных обменах впечатлениями. Из-за этого и вся обстановка была поначалу какой-то не такой, как обычно. Мы старались казаться естественными, и поэтому чувствовали себя скованно. Нам надо было делать вид, что мы не разглядываем Аполлона, не оцениваем его, не собираемся выносить никаких суждений ни о его внешности, ни о манере одеваться, ни о об уровне интеллекта. Нам надо было притворяться, что ничего из ряда вон выходящего не происходит, но при этом мы прекрасно знали, что не упускаем ни одного его жеста. Знали также и то, что и он сам прекрасно все видит и понимает.
В общем дурацкая была обстановка, и разговор шел дурацкий до тех пор, пока наш новый знакомый не опрокинул на себя только что налитый ему Аликом полный фужер водки. Потянулся через стол за салатом и рукавом задел. Залил свой новый костюм, который, как мы уже знали от Алёны, она сама ему купила в подарок на всеамериканский праздник - День отца. “Нет, ты не думай, детей у него нет, - сказала она по телефону моей жене Татьяне, - но мне так хотелось ему что-нибудь подарить, а у него как раз ничего приличного надеть не было.”
Наши дамы сразу захлопотали вокруг Эдика, начали стряхивать с него водку, предлагать салфетки, соль. А он, как вскочил из-за стола, когда перевернулся фужер, так и остался стоять - с растопыренными руками. Вроде бы он даже покраснел немного, но лед, как говорится, был уже сломлен. По крайней мере, лучшая половина присутствующих уже точно прониклась к нему самыми теплыми чувствами, а Марина даже принесла какие-то брюки Антона, чтобы гость мог переодеться.
- Он очень умный мужик, - наклонившись ко мне, сказал в этот момент Алик.
- Почему ты так думаешь? - спросил я.
- Потому что он специально это сделал. Чтобы его пожалели. Нестандартный ход. Далай-лама, наверное, научил.
Судя по тому, каким тоном это было сказано, я понял, что добром вечер у Зарецких не закончится.

* * *

- Нет, вот ты как специалист мне скажи, - говорит Алик, - как же можно всерьез о гороскопах этих рассуждать, когда известно, что все они составлялись в древности, чуть ли не в Шумере еще, так как египтянам они уже точно были известны. А с тех пор все эти знаки Зодиака сместились на тридцать градусов…
- Да, о прецессии древние астрономы не знали, - совершенно спокойно говорит Эдуард. Именно так он нам представился.
- О чем? - спрашиваю я. - О рецессии?
- Прецессия - это колебание земной оси, - поясняет Алик и продолжает развивать свою мысль. - Изначально двенадцать знаков Зодиака соответствовали двенадцати одноименным созвездиям, но из-за уже упомянутого смещения созвездие Тельца сегодня соответствует знаку Близнецов, созвездие Близнецов - знаку Рака, и так далее. Получается, что, если человек появился на свет, скажем, 1 апреля - в международный день дурака, - астрологи говорят, что он родился “под знаком Овна”, а на самом деле солнце находится в этот день в созвездии Тельца. Я понятно излагаю?
- Не совсем, - говорю я.
- У тебя же не первого апреля день рождения, - говорит Татьяна. - Что тут непонятного?
- А когда? - спрашивает Эдуард.
- Что когда? День рождения? 21-го октября, - говорю я.
- Все ясно, - говорит Эдуард.
- Что ясно? - усмехается Алик. - Ну что тебе может быть ясно?
- Весы, - говорит Эдуард. - Знак Венеры. Эти люди хотят нравиться и иметь признание, но при этом никогда не откажутся от своих принципов ради аплодисментов.
- Но это же прямо противоположные качества, - ехидно замечает Алик.
- Ничего подобного, - говорит Эдуард и обращается ко мне: - Разве я не прав, Алексей?
- Меня можно Лешей называть, - говорю я. - А вообще-то я думаю, что Вы правы и что эти качества вполне могут уживаться в одном человеке.
- Весы - очень интересные люди, - продолжает воодушевленный моей поддержкой наш новый знакомый. - Они живут в настоящем времени и очень предприимчивы. Активность у Весов невысокая, им необходимо сотрудничество с другими людьми. Им нужны партнеры, потому что в одиночку они никогда не могут закончить начатое дело. Правда, партнер должен быть такой, который позволяет им сохранить индивидуальность.
- Так предприимчивые или с низкой активностью? - опять усмехается Алик.
- Подожди ты, не мешай человеку, - говорю я, так как все больше и больше начинаю узнавать в рисуемом Эдуардом словесном портрете самого себя.
- Весы - очень творческие натуры, - говорит, не обращая на нас никакого внимания он. - И вопреки мнению многих астрологов, они вовсе не ленивы. Особенно интенсивной их деятельность становится после 29 лет, так как тут вступает в силу цикл Сатурна. Весы - знак Воздуха. У них высокий интеллект, они постоянно в поиске знаний и новых идей. Очень интересуются психологией, человеческими отношениями. Умеют советовать, помогать людям в решении личных вопросов. Редко дают выход раздражению, но если вдруг вспылят, то сразу же выскажут все, что у них накопилось. Они и через пятьдесят лет помнят нанесенные им обиды и постоянно напоминают об этом. Правда, гнев их быстро улетучивается, и остается одна подавленность.
- А что, Лёш, действительно похоже на тебя, - говорит Володя, который, не считая Алика, знает меня из всей этой компании лучше всех.
- Да там в каждой фразе противоречие, - опять не выдерживает Алик. - Они все специально так говорят, чтобы, во-первых, человеку приятно было, а во-вторых, чтобы, благодаря набору прямо противоположных черт характера, узнать себя мог бы практически каждый.
- А вот Алику Вы не могли бы гороскоп составить? - вмешивается в разговор Мила. - У него 30 марта день рождения.
- А во сколько точно он родился, Вы не знаете? - спрашивает Эдуард.
- Знаю. Около 9 утра, - отвечает Мила. - Его мама мне говорила, что навсегда запомнила этот час, потому что чуть не умерла тогда от боли.
Мила говорит это так, что, похоже, благополучный исход родов она оценивает далеко не однозначно.
- В каком году это было?
- В пятьдесят восьмом.
- В Москве?
- Нет, она к родителям уехала рожать, в Энск.
- Алёнушка, - говорит Эдуард, - ты не могла бы принести из машины мой лэптоп?
К нашему невероятному изумлению Алёна покорно поднимается из-за стола и идет выполнять эту, несмотря на ласковую интонацию, скорее звучащую как приказание просьбу.
- Мне нужно точное время рождения и географические координаты, чтобы получить полную картину характера и судьбы Вашего мужа, - обращается Эдуард к Миле, но Алик его тут же перебивает:
- А если бы я за Полярным кругом родился, что бы ты сейчас сказал? Ведь там солнца большую часть года вообще нет, а зодиакальные созвездия чаще всего попросту не видны. Что же бедным астрологам делать с чукчей каким-нибудь или с лопарем? Или на них звезды никакого влияния не оказывают?
- Но Вы же не чукча, - говорит Эдуард.
- Алик, правда, перестань, надоело уже, - говорит Мила. - Что ты прицепился к человеку? Давай посмотрим, что он скажет.
- Сразу могу сказать, что Вы родились под знаком Овна, и Ваши главные качества - это инициатива, активность и предприимчивость, - говорит Эдуард. - Овен, будучи кардинальным знаком, постоянно ставит перед собой новые задачи. Овны испытывают внутреннюю потребность активно действовать, активно утверждать себя в жизни. Им недостаточно разговоров о мелочах, о быте, о повседневном - такие вещи их не интересуют и не удовлетворяют. Овен может очень многого достичь, но импульсивность и неспособность слушать других нередко заводят его в трудные и неприятные ситуации.
- Опять же сплошные противоречия, - начинает Алик, но мы все, как один, поворачиваемся в его сторону и смотрим на него так выразительно, что он замолкает.
В этот момент в комнату возвращается Алёна. Эдуард включает свой компьютер, нажимает какие-то кнопки на клавиатуре, но при этом продолжает говорить.
- Будучи честолюбивым, Овен везде хочет быть первым и лучшим. Овен - прирожденный вождь, лидер. Слава и признание для него важнее, чем деньги и удобства. Но, стремясь к авторитету, он может прибегнуть и к насилию, стать агрессивным. Овну надо учиться любезности, приветливости, хотя многие Овны обладают колоссальной силой воли, уверены в себе, имеют незаурядные духовные способности.
В комнате воцаряется гробовое молчание. Мы все хорошо знаем Алика, но ведь Эдуард видит его впервые в жизни и при этом довольно точно обрисовал его характер. С определенными оговорками, конечно, но для первого знакомства достаточно близко. Просто даже поразительно близко.
- Это все только общие черты, - продолжает Эдуард, быстро печатая что-то на своем компьютере. - А вот сейчас моя замечательная программка, которую, не буду скромничать, я сам составил, выдаст мне полную натальную карту, и я смогу перейти к подробностям.
- Не надо подробностей, - говорит Алик. - Чушь это все собачья. Давай только самое главное скажи. Но не общее для всех твоих Овнов, а то, что в моей судьбе индивидуально. Общее в любой “Астрология для чайников” вычитать можно. А вот ты что-нибудь такое скажи, что только про меня будет. Самое главное, что в моей жизни есть.
Я замираю в предвкушении того, как сейчас будет посрамлен Алёнин Аполлон. Остальные, похоже, испытывают схожие чувства. В наступившей тишине слышно только ленивое жужжание компьютера и постукивание клавиш.
- Самое главное? - невозмутимо говорит Эдуард. - Секунду. Сейчас у меня будет полное расположение планет по домам, и тогда я легко смогу выполнить Вашу просьбу.
Компьютер жужжит. Алёна достает из пачки сигарету. Вопросительно смотрит на меня, я киваю, и она перебрасывает пачку мне через стол. Я чиркаю зажигалкой, мы оба по очереди прикуриваем. Я глубоко затягиваюсь и окидываю взглядом всю сидящую за столом компанию. Надо сказать, что такими заинтригованными я моих друзей давно уже не видел.
- Неужели скажет? - говорит Володя, который вообще смотрит на манипуляции Эдуарда с компьютером, как загипнотизированный.
- Сказать-то он обязательно что-нибудь скажет, - говорит Алик, кажется, немного теряя свою обычную уверенность. - Сказать - язык не отвалится. Скажет что-нибудь, а потом тут же что-нибудь прямо противоположное добавит. Но так, чтобы и то, и другое было мне очень лестно, и чтобы я с удовольствием признал, что именно это самое главное в моей жизни и есть. Ты, Нострадамус, не забыл еще, что мы с тобой на самое главное забились, а не на лажу какую-нибудь?
- Нет, не забыл, - не отрываясь от экрана, говорит Эдуард.
- Самое главное должен сказать, - голос Алика снова становится прежним - сильным и звенящим. - Самое-самое. Что-то такое, важнее чего в моей жизни ничего нет и быть не может.
- Готово, - перебивает его Эдуард и буквально впивается глазами в экран своего компьютера. - Очень интересная картинка вырисовывается. Мелочи всякие типа незаурядных интеллектуальных способностей опустим - по просьбе клиента.
- Ну, я же говорил, - победно смотрит на нас Алик.
“Неужели занервничал все-таки?” - думаю я, но тут же гоню от себя эту мысль.
- В Первом доме восходящий Юпитер. Да еще Меркурием усиленный - потрясающий потенциал самореализации, давно такого не видел, - продолжает Эдуард. - Правда, Луна тут мешает немножко, но это не беда. Это мелочи.
- Ладно, ребят, все понятно, - уже с полным облегчением говорит Алик. - Накатим на посошок? - И он тянется к последней оставшейся не допитой бутылке водки.
- Почему на посошок? - говорит хозяйка дома Марина. - Не торопитесь так. Время детское еще.
- Не, завтра на работу, - говорит Алик и начинает разливать водку по нашим фужерам. - Некоторым реально работать приходится, а не далай-лам консультировать.
- Во Втором доме, который за материальное благополучие и врожденные таланты отвечает, тоже все прекрасно, - не обращая на него ровным счетом никакого внимания, продолжает Эдуард. - В Третьем - это коммуникабельность - скверная ситуация, но о ней мы уже говорили.
- Ты что, нас тут за полных чудаков на букву “м” держишь? - в голосе Алика начинает звучать неподдельное раздражение. - Все прекрасно знают, что астрология твоя - туфта. Два близнеца рождаются с промежутком в несколько минут. С точки зрения расположения планет, это несущественно. Гороскоп у них, значит, один и тот же. А судьбы и характеры могут совершенно разными оказаться. Иногда полярно противоположными. Что по этому поводу твоя наука говорит?
- Четвертый дом нейтральный, - не останавливается Эдуард. - Это воспитание, предки, родители, земля, недвижимость. Пятый дом - тоже. Шестой - хороший. На работе Вас всегда ценили, ценят и будут ценить.
- Ну, посмотрите, ничего его не берет, - говорит Алик, обращаясь ко всем нам и поднимая свой фужер. - Хорошо. Еще один вопрос тебе задам, Нострадамус. 6 августа 1945 года американцы сбросили на Хиросиму атомную бомбу. Восемьдесят тысяч человек сразу погибли, в один миг. У них что, у всех гороскопы одинаковые были? А когда извержение вулкана происходит? Или другое какое-нибудь стихийное бедствие? Ладно, Нострадамус, расслабься. Ну, не получилось у тебя - не страшно. В другой раз получится. С лохами какими-нибудь. А сейчас давай лучше выпьем на посошок и по домам. Ну, не можешь ты мне главного про меня сказать - так это не страшно. Я же тебе все равно налил. И в будущем еще наливать буду.
- Почему Вы решили, что не могу? - Эдуард резко отрывает взгляд от своего компьютера. - Как раз, наоборот, могу. Вот оно, главное, в Седьмом доме.
- Да ты что, правда? - говорит Алик. - Не знаю я никакого седьмого дома. Мне бы за первый дом мортгидж выплатить. При всех моих врожденных способностях никак не хватает.
Эдуард молчит, и Алик как бы вынужден продолжить:
- Ну, чего замолчал? Раз уж начал - говори теперь.
- Вы уверены, что хотите это услышать? - спрашивает Эдуард, и в его голосе звучит что-то такое, что все за столом, уже было начавшие опять о чем-то трепаться, снова смолкают.
- Уверен, уверен, - говорит Алик. - Только если это не будет самым главным, я тебе штрафной фужер налью. Согласен? Будет это самым главным или нет? - отвечай.
- Будет, - говорит Эдуард и вдруг тяжело вздыхает. - Ну ладно, раз Вы настаиваете, то я скажу. В Седьмом доме у Вас Плутон восходящий, в самой силе своей, а это очень неблагоприятная планета. Очень зловредная. Мало того, тут же мы видим ретроградную Венеру, причем здорово ретроградную. Такая нечасто встречается.
- Ну и что это значит? Что я ретроград? Так я этого и не скрываю, - Алик подносит к губам свой наполненный до краев водкой фужер, но выпить так и не успевает.
- Нет, - говорит Эдуард. - Никакой Вы не ретроград. Венера - это планета любви. Ее движение вспять означает, что самое главное в Вашей жизни - это большая неразделенная любовь. Настоящая. Не каждый человек может похвастаться, что у него такая была. Такой любви все в жизни подчинено. Все без исключения. Седьмой же дом связан с браком и с партнером по браку. А у Вас тут, как я уже говорил, Плутон-злодей, да еще убойной силы. Вот это и есть самое главное в Вашей жизни, Алик. Только это и больше ничего. Все остальное, как Вы сами совершенно верно заметили, - мелочи, попросту не достойные упоминания.
- Очень интересно, Эдуард, - говорит Розалия Францевна, и несмотря на то, что мы знакомы с ней уже почти два года, я, кажется, впервые слышу ее резкий, скрипучий, звучащий, как будто из могилы, голос. - Позвоните мне, пожалуйста, завтра с утра - у меня есть к Вам предложение, которое, я думаю, могло бы Вас заинтересовать.
В этот момент Даша, так же, как и ее бабушка, не проронившая за весь вечер ни слова, вскакивает из-за стола и, опрокинув антикварный стул с высокой спинкой, выбегает из комнаты. Ей вослед громко хлопает огромная резная дверь, которую, как я совершенно точно знаю, Зарецкие выписали из Франции. Эту дверь там с одного средневекового замка сняли. Барон еще какой-то французский, говорят, чуть было из-за нее не удавился.

Глава II
Дама с болячкой

Хоть что-нибудь у Розалии Францевны болит всегда. Голова раскалывается от непреходящей мигрени, сердце колет и работает в сбивчивом ритме, в почках камни, в желчном пузыре - тоже, печень функционирует исключительно благодаря регулярно привозимому из России алахолу, измученные артритом суставы ломит до, после и во время дождя, а желудок то отказывается переваривать пищу, то сводит с ума обострением язвы двенадцатиперстной кишки. Добавьте к этому такие мелочи, как сниженное почти что до уровня неодушевленной материи давление и временами не прощупывающийся пульс, и вы поймете, почему в доме Зарецких жизнь всей семьи подчинена самочувствию Марининой мамы. Отчасти считается, что и в Америку они уехали только для того, чтобы обеспечить ей самое современное и эффективное лечение, хотя и в Москве она пользовалась услугами самых лучших в городе врачей, включая персонал ЦКБ, а лекарства в последние годы принимала исключительно заграничные.
Жалуется на здоровье Розалия Францевна постоянно. Марина утверждает, что это вообще чуть ли не единственная тема, на которую ее еще можно разговорить, но от Даши мы знаем, что это не совсем так. Даша ходит в студию моей жены на уроки рисунка и живописи, и хотя от природы она очень застенчива и молчалива, именно от нее мы и узнали всю историю семьи Зарецких, о которой сами Марина и Антон распространяться не любят. Мы с Татьяной, естественно, всегда делаем вид, что ничего ведать не ведаем, но после сцены у них за столом мы сразу же поняли, что Розалия Францевна решила использовать астрологические и эзотерические познания Эдуарда в чисто утилитарных целях.
- Неужели она и вправду надеется, что он ее от всех болячек вылечит? - говорит Татьяна, поднимаясь впереди меня по лестнице к нашей квартире, из-за двери которой уже доносится мяуканье голодного и наверняка чувствующего себя брошенным Мурзика.
- А с чего ты взяла, что она именно из-за этого его позвонить просила? - говорю я. - Может, она просто гороскоп составить хочет? Себе или Даше.
- Ну что с тобой? - говорит Татьяна, открывая дверь. - Даша потому и психанула так. Она мне рассказывала, что у них это не в первый раз. Еще в Москве все время дома гадалки какие-то крутились, экстрасенсы, йоги, последователи Порфирия Иванова и хасида-индуиста Бхагвана. Да и со здоровьем у нее, похоже, действительно труба. Она и так постоянно на что-нибудь жалуется, а тут еще шарлатан какой-то вмешиваться будет.
- Почему шарлатан? - говорю я и наклоняюсь, чтобы погладить Мурзика, который уже улегся на спину и подставляет пушистый животик, чтобы его приласкали. Видно, действительно скучал тут без нас. - Он же Алику все правильно сказал.
- Какой же ты у меня... - Татьяна поворачивается ко мне и замолкает, подбирая наиболее точное, на ее взгляд, слово, - наивный. Неужели ты думаешь, что он это все в гороскопе его увидел?
- А как же он узнал тогда, что Алик всю жизнь Милку любит, а она его - нет? Она же сама тебе рассказывала. И он - мне. Да и без их рассказов это всем видно.
- Вот именно, - говорит Татьяна, насыпая в миску Мурзика сухой кошачий корм, который я лично ни за что в жизни есть бы не стал, а он любит больше всего на свете. - Все это знают. И Алёна в том числе.
- Алёна-то тут при чем? - говорю я и смотрю, как Мурзик начинает есть, прихрюкивая от удовольствия. Наверное, мы его все-таки неправильно назвали. Хрюка он, а не Мурзик. Самая настоящая Хрюка. Или в крайнем случае Хрюкин.
- Ты что, Алёну не знаешь? - терпеливо объясняет мне Татьяна. - Да она давным-давно своему Аполлону про всех нас все рассказала.
- Это-то я понимаю, - говорю я. - Но согласись, все равно удивительно, как он, в первый раз увидев человека, только по дате и месту рождения смог так точно его характер обрисовать. И ведь действительно самое главное назвал.
- Пойдём спать, - говорит Татьяна. - Я устала страшно.
- Может, он так и Розалию эту вылечит, - продолжаю я. - Представляешь, как здорово будет.
- Сомневаюсь, - говорит Татьяна. - И вообще, меня, честно говоря, во всей этой ситуации гораздо больше Володя твой беспокоит.
- А он что? Он здоров, как бык, - говорю я.
- Да, я знаю, но ты видел, как он там на все смотрел? Видел, какое впечатление на него там все произвело? Ты бы по старой дружбе объяснил ему, что это такое, как это делается и на кого рассчитано. Он тебя уважает. Может, послушается, чтобы глупостей каких не натворить.
- Не натворит, - говорю я. - На глупости у него теперь уже совсем денег не осталось. Да и не послушает он меня.
- Предупреди все-таки, - говорит Татьяна и, взяв Мурзика на руки, начинает гладить его за ушком. Довольное мурчанье наевшегося и обретшего покой с возвращением хозяев котенка постепенно сменяется совершенно отчетливым похрюкиваньем.

* * *

Володя звонит мне сам, прямо с утра.
- Слушай, у тебя телефон Алёны есть? - говорит он, как всегда не здороваясь.
- Есть, конечно, - говорю я. - А что?
- Можешь дать?
- 555-1326, - говорю я.
- Ну, у тебя голова, - говорит Володя. - Ты все телефоны так помнишь?
- Все, - отвечаю я довольно резко в надежде, что он сейчас положит трубку и я смогу досмотреть замечательный сон, в котором я, одетый в пиджак и брюки, залез под душ и никак не мог понять, почему мне так дискомфортно. Когда же я наконец догадался сделать воду чуть потеплее, как раз зазвонил телефон.
- Ну ладно, пока. Спасибо, - говорит Володя, и я с облегчением вешаю трубку.

* * *

В следующий раз я просыпаюсь от того, что Мурзик тычется мордочкой мне прямо в лицо и лижет нос. На часах уже половина второго, и мне пора вставать, хотя делать этого ужасно не хочется. Кажется, спал бы всегда - пусть даже без того сна, который из-за Володи я так и не смог досмотреть до конца. Но вставать все же надо, потому что завтра я должен сдавать отцу работу, которую мы вместе с ним делаем, а я за свою часть еще и не брался. Работа эта - сложнейший перевод инструкции по использованию какого-то прибора, о предназначении и функционировании которого я имею весьма смутное представление. Впрочем, мне разбираться в таких мелочах и не нужно, потому что отец переводит эту инструкцию, наговаривает текст на диктофон, а я все это потом перепечатываю на компьютере. Он говорит, что так у него гораздо быстрее получается.
С трудом освободившись от назойливых приставаний Мурзика, я отправляюсь на кухню, насыпаю в привезенную еще из Грузии турку две ложки сахара и две ложки моего любимого кофе с орешками, заливаю все это холодной водой, зажигаю газ и иду в большую комнату включать компьютер. За пару минут я успеваю запустить интернетовскую программу, и от сводки последних новостей меня отрывает только шум выкипающего на плиту кофе.
Обычное мое утро. Обычный день, ничем не отличающийся от многих других своих, как две капли воды, похожих друг на друга собратьев. Еще один день бесконечного, совершенно не заслуженного мною счастья.

* * *

За ужином Татьяна говорит:
- Звонила Зарецкая. Очень просила нас прийти к ним завтра вечером.
- Зачем? - спрашиваю я, с большим неудовольствием отрываясь от котлет с жареной картошкой, которые, как всегда, получились у Татьяны просто замечательно.
- К ним опять придут Эдуард с Алёной, и Марина сказала, что с нами ей будет спокойнее.
- В каком смысле опять? - говорю я. - В смысле после вчерашнего?
- Нет, они и сегодня уже у них были, - отвечает Татьяна. - Созвонились с Розалией Францевной и тут же подъехали. Час просидели с ней, о жизни говорили. Она просила ей гороскоп составить, но не простой, а медицинский. Эдуард сказал, что это очень кропотливое и сложное дело, хотя именно медицинские гороскопы являются его главной специальностью и что он даже диссертацию по ним защищал. Я, конечно, спросила у Марины, показал ли он им хоть диплом какой-нибудь, и она ответила, что да - продемонстрировал, причем не один, а целых два - из Санкт-Петербургской астрологической академии и из какой-то закрытой тибетской школы, куда, как Алёна тут же объяснила, только по рекомендации далай-ламы берут. В общем, договорились, что сам гороскоп с диагнозом будет стоить полторы тысячи, а если Розалия Францевна захочет, чтобы Эдуард порекомендовал ей лечение, то за это придется платить отдельно. По его словам, он ни с кого так мало не берет, но Алёниным друзьям всегда готов сделать скидку.
- Это очень благородно с его стороны, - говорю я.
- А ты с Володей разговаривал? - спрашивает Татьяна, как будто не расслышав моей реплики.
- Утром еще, - отвечаю я.
- Ну вот и хорошо, - говорит она. - Еще котлетку хочешь?

* * *

- С паршивой овцы... - говорит отец, когда я приношу ему распечатанный перевод, но я знаю, что это он так шутит, и поэтому не обижаюсь. Да и некогда мне сейчас обижаться, потому что в «Гамбринусе» меня ждут Алик с Володей. Я и так уже опаздываю, но работа важнее, да и деньги отец всегда сразу дает. Много, конечно, на такой работе не заработаешь, но на пару чего-нибудь импортного и холодного я точно с надиктованной им пленки понапечатал.
Как я и предполагал, мои друзья уже сидят за столиком, уставленным кружками и всякой снедью.
- Лёш, мы чешское взяли, тёмное, - говорит Володя. - Нормально?
- Конечно, - отвечаю я. - Что лучше чешского может быть? В Москве за ним когда-то по два часа в очереди стоять приходилось. Если еще удавалось найти. В «Парке культуры», помнишь?
- Да, недостаточно мы, видно, в братьев-славян нефти залили, что их пиво в таком дефиците было, - говорит Алик. - Танкер, небось, целый на бутылку выменивали. А то и на кружку. Нет, все-таки Сталин большую ошибку совершил. Хоть и умный он был мужик, но иногда все же сильно ошибался - по доверчивости своей и мягкости.
- Смеешься? - говорю я, отхлебывая приятно леденящий горло напиток.
- Какой тут смех, - говорит Алик. - Не хрена было освобождать всю эту шелупонь. На границе надо было в 44-м году остановиться, с генералами какими-нибудь немецкими здравомыслящими сепаратный мир заключить, и все. Знаешь, сколько там народа за пиво это дефицитное легло? Только в Польше одной полмиллиона. Если с умом подойти, то они и так бы нам все отдали - за нефть ту же. И тогда немцы у них захватчиками считались бы, а не мы. Мы бы в лучших друзьях ходили, а так ходим в круглых дураках.
- Ну почему мы ходим в круглых дураках? - говорю я, хотя спорить с Аликом мне совершенно не хочется. И не потому, что я с ним согласен, а потому что креветки в «Гамбринусе» уж больно хорошие. Почти такие же, как когда-то в «Сайгоне» у Киевского вокзала были.
- Мы-то точно в дураках, - говорит Алик. - Вон на друга своего посмотри. Он просто клинический дегенерат какой-то.
Я вопросительно перевожу взгляд на Володю, а он улыбается своей добрейшей улыбкой, которая вообще свойственна людям такого же, как и он, огромного роста.
- Ну давай, расскажи Лёшке, зачем ты нас сюда вызвал, - говорит Алик. - Ты же его тоже в долю хочешь взять. Расскажи ему, какой ты подвиг сегодня совершил.
- Ты не объективен, - говорит Володя, - и поэтому твое мнение нельзя принимать всерьез. Ты Эдуарду этого вечера никогда в жизни уже не простишь, хотя ты сам нарвался. Подкалывать всех - ты любишь, а правду слушать - нет. Да и вообще, я тебе по дружбе рассказал, чтобы ты за мортгидж свой рассчитался, наконец, а ты, как Фома неверующий. Впрочем, как хочешь. Никто ведь тебя не заставляет.
- Вы объясните, наконец, в чем дело, или нет? - говорю я, хотя, если по-честному, мне не очень-то и интересно.
- Твой дружок закадычный ездил сегодня на прием к нашему Нострадамусу, - говорит Алик. - Тот офис собственный открыл - прямо у Алёны в квартире. «Аполлон и сыновья» называется. Двести вечнозеленых американских президентов за визит берет.
- Ну и что он тебе рассказал? - спрашиваю я Володю. - У тебя-то там в Седьмом доме все в порядке, надеюсь?
- А я про себя ничего и не спрашивал, - говорит Володя все с той же улыбкой.
- А про что же? - говорю я, допивая из кружки последние капли.
- Про себя он и так все знает, - говорит Алик. - Он ездил гороскоп уоллстритовских компаний составлять.
- Я давно уже про это читал, - перебивает его Володя. - Гороскоп ведь не только на людей, но и на все, что угодно, составить можно. На любую фирму, на организацию, даже на целую страну.
- Ну и что? - говорю я, придвигая к себе вторую кружку.
- Я выбрал десять самых солидных американских компаний, чьи акции продаются на бирже, и попросил Эдуарда составить их прогнозы на самое ближайшее будущее. Ну, кто из них вверх пойдет, кто вниз. Он потрясающий парень, сказал, что как раз по бизнес-гороскопам в Англии специализировался и что с меня - как с друга Алёниного - он всего штуку за все про все возьмет, включая оплату визита. То есть двести баксов я сразу отбил.
- И что дальше? - спрашиваю я.
- Он потрясающе все разложил. Как настоящий эксперт, - говорит Володя. - Американская экономика, говорит, в полных кренделях. Все акции только падать будут. Это я, правда, и без него знаю, но таким образом я его на вшивость проверил. Я ведь этими акциями долбанными сколько лет уже занимаюсь, а он не специалист никакой, и - в самую точку. Но там в моем списке одна компания была - я уже больше месяца к ней присматриваюсь. Им большой контракт правительственный светит, об этом даже в «Нью-Йорк таймс» писали, но Эдуард-то ее не отслеживал, а сразу определил, что «UComm» - единственная из всего списка, кто скоро резко поднимется. Он это, конечно, планетами какими-то там объяснил, домами и углами, но мне ведь это до одного места - сам понимаешь.
- Сколько ты купил? - спрашиваю я.
- Брось, Лёш, - говорит Володя. - Я не лох. И потом, ты же знаешь, у меня сейчас больших денег и не осталось вообще. Купил всего штуку по 16 долларов с копейками. Как удвоится, продам. Хотя Эдуард говорит, что там сейчас угол такой, что и в пять раз может вырасти, и в десять. Я вам по дружбе только старой все это рассказываю, а там делайте, что хотите. Дело ваше.
- Я вот, например, точно знаю, чего я хочу, - говорит Алик и подзывает официанта. - Пиво без водки, как известно, - деньги на ветер.

* * *

Как я в тот вечер добрался до Зарецких, я, честно говоря, помню смутно. Еще более смутное воспоминание осталось у меня от всего, что произошло у них. К моменту моего появления все уже были в сборе и внимательнейшим образом слушали разливавшегося соловьем Эдуарда. Сделав невероятное усилие, я начинаю постепенно разбирать, что он проводит подробнейший анализ состояния здоровья Розалии Францевны, которая буквально на каждую его фразу одобрительно кивает головой, подтверждая тем самым точность поставленного им диагноза. Исходя из каких-то одному ему ведомых тонкостей расположения звезд и планет, а также сложнейших взаимосвязей, возникающих в результате образуемых этими небесными телами геометрических фигур, Эдуард довольно точно устанавливает, что у его пациентки врожденный порок сердца, расшатанная нервная система, камни в почках и в желчном пузыре, хроническая гипотония, сопровождаемая острыми приступами мигрени, запущенный артрит и медленно прогрессирующая катаракта.
- Все? - выдыхает Розалия Францевна, когда Эдуард останавливается.
- К сожалению, нет, - говорит он. - Я еще не коснулся дыхательных путей, потому что именно они у Вас в самом плачевном состоянии. Обе части дыхательной системы - как верхняя, то есть трахея и гортань, так и нижняя, легкие, - находятся под Близнецами, а этот знак у Вас поражен, причем очень сильно. У Вас там Марс, да еще в квадратуре с Луной вдобавок. К тому же в астрологии известно, что, когда планета-управитель Шестого, Восьмого или Двенадцатого домов попадает в другой дом, это указывает на серьезные проблемы со здоровьем. У Вас, к сожалению, сейчас самая тяжелая комбинация - управитель Шестого дома недавно вошел в Двенадцатый, а это прямое указание на то, что больниц и операций Вам не избежать. С учетом сказанного выше о прискорбном состоянии Близнецов, я думаю, что у вас в легких опухоль, и в довольно запущенной стадии.
- Американские врачи - это сборище придурков и шарлатанов, - говорит Розалия Францевна своим скрипучим, замогильным голосом. - Два года уже лечат меня, а самое главное все равно проморгали. Я так и знала, что смертельно больна, и очень благодарна Вам, Эдуард, за то, что Вы сказали мне правду.
- Да, положение действительно очень серьезное, - говорит Эдуард. - Метастазы могут пойти в любой момент. Простите, что говорю Вам такие неприятные вещи, но это мой долг. Как наследника, так сказать, одновременно Птолемея и Гиппократа.
- Дело не в этом, - говорит Розалия Францевна. - Ведь если я пойду к врачам, они тут же уложат меня на операционный стол. Будут торопиться, чтобы содрать со страховки побольше денег. На трупе моем им ведь ничего уже не заработать. Они тут всегда так: чуть что - сразу резать. Сколько раз я отказывалась уже. Может, потому только и жива до сих пор.
- Американская медицина очень несовершенна, - говорит Эдуард. - Для них это в первую очередь бизнес, и конечно же, они стремятся побыстрее отправить человека в больницу или прописать ему самые дорогие лекарства. Желательно экспериментальные, чтобы их на нем опробовать, а потом статью научную на эту тему в журнальчик какой-нибудь тиснуть. Но в Вашем конкретном случае операции можно избежать. На Востоке есть совершенно иные методы лечения.
- Я знаю, - говорит Розалия Францевна. - Поэтому я к Вам и обратилась.
- Мама, ты что, серьезно? - чуть не плача, говорит Марина. - Ну откуда у тебя опухоль может быть?
- Марина, я понимаю Ваш скепсис, - говорит Эдуард, - и уважаю Ваше мнение. Так что, если Вы готовы рискнуть здоровьем, а скорее всего, и жизнью Вашей матери, окончательное решение, естественно, всегда за Вами.
- Она, может быть, и готова рискнуть, - говорит Розалия Францевна, - но я не готова. Продолжайте, пожалуйста. Что Вы говорили о восточных методах лечения?
- В Вашем случае, - говорит Эдуард, - я бы прописал интенсивный курс сингхартии. Это разновидность мумиё, которое собирают в Непале. На западе оно практически не известно, хотя более действенного средства от злокачественных новообразований пока нет. Побочных эффектов оно, кстати, не имеет. Или, скажем, почти не имеет.
- Я согласна, - говорит Розалия Францевна. - Вы заслужили мое доверие своей прямотой и профессионализмом, и я согласна. Сколько я должна буду Вам заплатить?
- Я ничем не торгую, - несколько обиженным голосом говорит Эдуард. - Вы меня за кого-то не того принимаете.
- Нет, нет, это Вы меня неправильно поняли, - начинает протестовать Розалия Францевна. - Простите, пожалуйста. Я вовсе не это хотела сказать...
Она замолкает, а Эдуард, выдержав длинную паузу и как бы сменив в конце концов гнев на милость, говорит:
- Эзотерика и торговля - вещи несовместные. Но у меня действительно есть знакомый, который мог бы достать нужное количество сингхартии за разумную цену. Это очень серьезный человек, глубоко порядочный и совершенно бескорыстный. Он прожил много лет в Непале, заплатил там за это лекарство целое состояние и продает по себестоимости только из сострадания к болезням близких. Его, кстати, Жора зовут.
- Деньги не имеют значения, когда речь идет о жизни и смерти, - говорит Розалия Францевна. - Но все же, сколько примерно это может стоить?
- Ну, я думаю, что за полный курс лечения запущенной опухоли с метастазами речь пойдет о сумме тысяч в 10-15, не больше.
- Бабушка, - робко подает голос Даша, - может, сначала надо все-таки с врачами посоветоваться? Если в легких опухоль, то ее ведь любой рентген сразу покажет.
- Покажет, - соглашается Розалия Францевна. - Но они ведь тогда меня сразу резать захотят. Нет уж, лучше не надо. А десять тысяч для нас же не проблема, правда, Марина?
Марина растерянно разводит руками, Алёна с умным видом кивает головой, Даша в отчаянии смотрит то на свою бабушку, то на Татьяну, а в моем категорически отказывающемся трезветь мозгу все их лица и голоса сливаются в одно сплошное марево, и я не могу думать ни о чем, кроме того, что хорошо бы побыстрее добраться до дома.
На следующее утро Татьяна, которая не выносит пьяных, но тем не менее после того, как я долго просил прощения, великодушно прощает меня за то, что я так безобразно напился накануне, рассказывает, что Розалия Францевна согласилась на курс лечения сингхартией и что мы должны немедленно что-то по этому поводу предпринять.
Что тут можно предпринять, я не знаю, и включив Интернет, первым делом смотрю, как продаются сегодня акции «UComm». Оказывается, что со вчерашнего дня их цена выросла уже на целых два доллара. И каждый раз, когда я нажимаю на соответствующую кнопку, продолжает расти.
В этот момент звонит телефон, и, даже не успев еще снять трубку, я понимаю, что мне предстоит очень интересный разговор с Володей.

Глава III
Поле Чудес

- Биржа - это сердце мира, - говорит Эдуард и тянется за очередной котлетой, которые Татьяна успела приготовить перед уходом на работу. Она, правда, рассчитывала, что мы их на ужин есть будем, и никак не могла предположить, какая судьба ожидает эти маленькие шедевры, для приготовления которых, как она однажды подсчитала, требуется четырнадцать ингредиентов - мякиш белого хлеба, молоко, свиной фарш, говяжий фарш, тертый лук, тертая морковь, яйца, майонез, вода, тертый чеснок, соль, молотый перец, сливочное масло и панировочные сухари, в которых эти котлетки жарятся. Но давайте лучше все по порядку.
День начинается с того, что мне звонит Владимир Владимирович Путин. Сначала он интересуется моим здоровьем и общим ходом дел на Брайтоне, а потом спрашивает, нет ли у меня каких-нибудь предложений по реформированию развалившейся российской экономики. Я скромно, но с достоинством отвечаю, что некоторые наработки в этом направлении есть, и начинаю по пунктам излагать давно уже до последних мелочей продуманную мною программу. Путин слушает меня очень внимательно, записывает каждое слово, а во время возникающих иногда пауз отдает премьер-министру Касьянову соответствующие приказы по немедленному претворению в жизнь моих рекомендаций.
- Благодарю Вас, господин Зернов, - говорит президент, когда я, наконец, замолкаю. - Еще я хотел бы узнать Ваше мнение по поводу намечаемой реформы вооруженных сил Российской Федерации, если таковое у Вас, конечно, имеется.
Мнение у меня, естественно, имеется, но поделиться им с Путиным я не успеваю, потому что в этот момент раздается звонок в дверь. Открывать мне не хочется. Я вообще, надо сказать, дверь никогда не открываю, если только заранее с кем-нибудь не договорился, но звонить продолжают все наглее и настойчивее, а потом с лестничной клетки доносится голос Алика:
- Лёш, а Лёш, я же знаю, что ты дома. Давай, просыпайся, поговорить надо.
Я с огромным неудовольствием открываю глаза и, поднявшись с постели, ковыляю в прихожую. Открыв дверь, я вижу Алика с огромным целлофановым пакетом в руках. В пакете что-то звенит и булькает, от чего я окончательно просыпаюсь, но никакой радости я по этому поводу почему-то не испытываю. Незавершенный разговор с Путиным оставил на душе неприятный осадок, так что Алика я теперь слушаю безо всякого удовольствия.
- А меня с работы выгнали, - говорит он. - Отметить бы надо. Свобода все-таки.
- За что выгнали? - спрашиваю я, доставая из шкафа тарелки и фужеры.
- Да ни за что, - говорит он. - Контракт у меня кончился, а возобновлять его не стали. Сейчас все программисты без работы. Особенно хорошие.
- Ну и что ты делать будешь? - опять спрашиваю я, хотя мои мысли по-прежнему заняты тем, что в нынешней экономической ситуации переводить российскую армию на контрактную основу - это чистейшей воды безумие.
- А ничего, - говорит он. - Надоело мне это все. Мы ведь как думали когда-то? Вот на западе, не то, что в Совке, работящего и инициативного человека ценят. Работай в свое удовольствие. Ни тебе планов никаких пятилетних, ни парткомов, ни волокиты бумажной, ни начальников-дураков. А оказалось, что здесь еще хуже все. Во-первых, здесь работа - это всего лишь разновидность добровольного рабства. Пожизненная кабала, за которую еще благодарить надо. Опутают сначала закладными всякими, счетами, кредитами, а потом попробуй только не поработай. И они это знают, и до последней капли все выкачать из тебя норовят. Причем делают это так, как будто величайшее благодеяние оказывают.
- А во-вторых? - спрашиваю я.
- А во-вторых, ты знаешь, я готов поклясться, что тот же самый Борис Аркадьевич, который в моем НИИ сидел и орал на меня каждый раз, как я на десять минут опаздывал, теперь в «Мэррил-Линче» программистским отделом заведует. Только вместо матерного русского он на чистейшем английском выражаться выучился и улыбается все время, как полный дебил. Да еще тот Борис Аркадьевич меня уволить не мог, и поэтому я на его крики самую драгоценную часть моего организма забивал, а этот все может.
- Так это он с тобой контракта не возобновил? - говорю я.
- Ну да, - говорит Алик. - Но мне это по барабанчику маленькому и до зеленой дудочки. Со мной этот номер больше не пройдет. Я больше на них пахать не буду. Пусть сами свои программы пишут - посмотрим, как у них получится.
Он замолкает на секунду, а потом добавляет:
- Да, кстати, я Володьку тоже пригласил отмечать мое освобождение. А он сказал, что у него Эдуард сидит и что без него он с места двинуться не может. Так что они оба сейчас подтянутся. И еще какой-то пацан там с ними. Брокер он на бирже, что ли. Или еще чем-то столь же важным и общественно полезным занимается.

* * *

- Биржа - это сердце мира, - повторяет Эдуард, откусывая большой кусок от котлеты. - Пламенный мотор, который всех нас везет. Без биржи мы бы еще жили при феодализме и натуральном товарообмене. Сделал ты, например, ведро - пойди, обменяй его на огурец или на батон хлеба.
- Я бы тогда точно с голода помер, - говорю я. - Мне ведро никогда не сделать. У меня в школе по труду твердая двойка была. Наш трудовик говорил, что он таких, как я, вообще никогда в жизни не видел. А повидал он на своем веку, судя по его лицу, немало.
- Ты бы переводами занимался, - старается утешить меня Володя.
- Ну да, переводом слепых через дорогу, а они бы тебя за это огурцами кормили, - говорит Алик.
- Господа, вы же сами просили про биржу рассказать, - говорит Эдуард. - Вот я и Стива специально для этого от всех дел оторвал.
Стива, как я впоследствии узнал, на самом деле зовут Семеном, но для солидности и для более успешной адаптации к условиям жизни на исторической американской родине он переименовал себя на местный манер. Так что, когда Стив только прибыл в Нью-Йорк, здешние коренные жители никак не могли взять в толк, почему носитель столь старинного англосаксонского имени не в состоянии даже поздороваться правильно на языке своих предков. И только узнав, что на самом деле перед ними Семен и что идишем он владеет вполне сносно, успокаивались.
- Да ладно, Эдуард, чего там, - говорит Стив-Семен. - Для общего же дела стараемся.
- Ну так ты и рассказывай им, - говорит Эдуард. - Кто из нас трехмесячные курсы брокеров только что закончил - я или ты?
- На самом деле все очень просто, - оживляется тот, кого я для простоты повествования буду все-таки называть Стивом. В конце концов именно так он и просил, чтобы мы его называли. - Возьмем действительно Лёшин случай. Ничего, кроме переводов, ты, насколько я понял, делать не умеешь, правильно?
- Правильно, - отвечаю я. - Но зато переводчик я классный. Вот недавно мы с отцом такую сложную инструкцию перевели…
- Это неважно, - перебивает меня Стив. - Важно другое. Пока ты просто переводами занимаешься, ты в лучшем случае на огурец себе заработаешь. А вот если создать корпорацию и выпустить ее акции на рынок, то это уже совершенно другой коленкор будет.
- «Лёша инкорпорэйтед», - говорит Алик.
- Хорошее название, - говорю я, не обращая внимания на явно звучащую в его голосе иронию. - Но зачем мне акции выпускать? Разве от этого у меня переводов прибавится или за них лучше платить будут?
- Ты зациклен на старомодной ерунде, - говорит Стив. - Когда ты выпустишь акции, тебе уже больше переводить вообще не надо будет. Никогда.
- Почему это? - спрашиваю я.
- Ну, сам прикинь, - говорит Стив. - Выпустил, ты, допустим, миллион акций по цене десять долларов за штуку. Вот тебе уже десять лимонов.
- А кто их у меня купит? - говорю я, с ужасом наблюдая, как Эдуард берет со сковородки последнюю котлету.
- Я могу купить. Целую штуку. По старой дружбе, - говорит Алик. - Что мне, для лучшего друга десять тонн зелени жалко, что ли?
- Кончай, Алик, - говорит Володя. - Тебе как безработному это особенно полезно послушать. А то вот сколько лет уже вкалываешь здесь, а до сих пор даже дом не выплатил. Послушай умного человека хоть раз в жизни. Может, научишься чему полезному для разнообразия.
- Володя прав, - говорит Стив. - Единственная возможность по-настоящему разбогатеть в Америке - это биржа. Но прав и Лёша - если компания неперспективная, то ее акции никто покупать не будет.
- Еще как будут, если им правильно голову заморочить и пообещать, что Лёшка, который сегодня еле-еле страницу в день переводит, скоро начнет переводить две, и его доходы удвоятся, - не унимается Алик. - А если им пообещать, что он сто страниц в день переведет, то его акции уже не десятку, а штуку стоить будут, и я на мои несчастные десять тысяч получу уже целый лимончик. Правильно я излагаю?
- Правильно, - говорит Стив. - Только это уже будет называться обманом инвесторов, а за такое можно и присесть на секундочку. Солидные компании такими вещами не занимаются.
- «Энрон», например, да? - говорит Алик.
- «Энрон» - это исключение, - невозмутимо отвечает Стив. - Там уже на правительственном уровне расследование ведется, и все виновные понесут наказание.
- Обязательно понесут, - говорит Алик. - По три года условно получат плюс штраф символический. А десятки миллионов, которые они совершенно легально у своих вкладчиков и сотрудников из карманов повынимали, у них на оффшорных счетах так и останутся.
- Посмотрим, - говорит Стив. - В любом случае, для нас это не принципиально, поскольку играть можно как на повышение курса, так и на понижение. Главное знать, куда данная компания пойдет.
- Если Лёшка все-таки свои акции выпустит, я только на понижение играть буду, - говорит Алик. - Только как это сделать?
- Очень просто, - отвечает Стив. - Вместо того, чтобы купить тысячу акций компании «Лёша Инкорпорэйтед», ты их продашь.
- Но у него же их еще не будет, - говорю я.
- Вот именно, - говорит Стив. - Он продаст те акции, которых у него нет. По их сегодняшней цене - то есть по десятке за каждую. Вернее, его брокер одолжит ему эти акции и продаст за него. На счете у Алика появится десять тысяч долларов и так называемая «короткая» позиция - по-английски «шорт», которую он обязан в какой-то момент закрыть. И если цена действительно упадет, скажем, до семи долларов, то он купит тысячу акций уже по этой цене, чтобы закрыть свой шорт и вернуть одолженное у брокера, но при этом останется с чистой прибылью в размере трех тысяч баксов. Поди, хреново? Три тысячи американских рубликов за пятнадцать минут работы, а?
- А если цена все-таки пойдет вверх? - спрашиваю я, хотя по многолетнему опыту я прекрасно знаю, что я и страницу-то перевода не во всякий день могу осилить. - Вдруг я правда, начну по две переводить?
- Тогда надо либо ждать, пока цена опять опустится, либо закрываться с потерей. Но самое интересное даже не это. Это все мелочи. Детские игры. Взрослые мужчины играют совсем по-другому. Котлеты кончились, что ли?
- Да, - с большим сожалением говорю я.
- Ну ладно, давайте тогда так выпьем.
Мы все радостно киваем, а Володя говорит:
- По-взрослому - это как?
- Главная проблема любого инвестора - это ограниченность его капитала, - говорит Стив. - Даже если ты тысячу Лёшиных акций зашортил и они до нуля упали, то все равно твоя максимальная прибыль - десять штук. Но мы, слава Богу, в благословенной Америке живем, и здесь такие проблемы легко решаются.
- Как? - спрашивает Володя.
- Есть два пути, - говорит Стив. - Один - это одолжить деньги у брокера. Маржа называется, и при хорошей кредитной истории тебе на каждый доллар, который ты на счете держишь еще два дают. То есть с капиталом в десять тысяч ты уже не тысячу акций купить можешь, а три. Или зашортить, соответственно. Но и это еще не самое серьезное.
- А что самое? - спрашиваем мы с Володей в один голос.
- Самая серьезная игра, которая позволяет максимально использовать капитал - это опционы. Они бывают двух видов - «колы» и «путы».
- Хорошие названия, - говорит Алик. - Говорящие.
- Покупая опцион, - продолжает, не обращая на него никакого внимания Стив, - вы приобретаете или продаете не саму акцию, а только право купить или продать ее по определенной цене в определенный период времени.
- Это уже что-то слишком, - говорю я.
- Нет, нет, продолжай, - говорит Володя.
- На самом деле это только звучит сложно, - говорит Стив, а если разобрать все на конкретном примере, то вы увидите, что это-то и есть самое интересное. Возьмем те же Лёшины акции, которые сегодня стоят червонец. Допустим, мы хотим сыграть на повышение и покупаем «колы», которые дают нам право в течение ближайших шести месяцев приобрести эти акции по двенадцать долларов. Каждый «кол» стоит всего доллар, и таким образом мы на наши десять штук можем купить их десять тысяч. Если за полгода Лёша действительно научится переводить по две страницы в день и цена акций удвоится, то мы, как говорится, «реализуем опцион» - то есть акции, стоящие уже по двадцать долларов, мы покупаем за двенадцать. Причем, не забывайте, у нас их не одна тысяча, как было бы, если бы мы пошли детским путем, а целых десять. Мы покупаем их по двенадцать и тут же продаем по двадцать. С учетом потраченных на сами опционы денег - чистая прибыль составляет семьдесят тысяч. И опять же за пятнадцать минут работы. Это каким программистам столько платят?
- Потрясающе, - говорит Володя. - А «путы» - это что такое?
- «Путы» - это то же самое, только наоборот, - терпеливо объясняет Стив. - Если мы считаем, что акция пойдет вниз, то покупаем «путы» по доллару каждый - то есть, приобретаем право продать десять тысяч акций в течение ближайших шести месяцев, скажем, по восемь долларов. Если Лёша переводить будет плохо и акции упадут до доллара, то мы «шортим» эти акции, то есть продаем их по восемь, выкупая по доллару. Причем их опять же у нас десять тысяч штук, а не тысяча всего. То есть чистый навар - шестьдесят тысяч долларов. Естественно, во взрослой жизни речь идет о гораздо более серьезных суммах. Поэтому и выигрыш тоже гораздо более серьезный. Чем больше вложение, тем выше прибыль, и если человек в состоянии положить, скажем, штук пятьдесят, то за год вполне реально сделать из них лимончик. А то и два. Я лично несколько человек знаю, которым это удалось без всякого труда. Да и с маленькими деньгами тоже можно разбогатеть - только терпения побольше надо. Человек, 15 лет тому назад вложивший всего десять тысяч в CISCO или Microsoft, сегодня - миллионер.
- Самое главное - это правильно предсказать, куда пойдет акция, а выиграть по-крупному можно даже при ограниченных средствах, - вставляет свое веское слово Эдуард. - Вовсе необязательно быть Соросом.
- Уж этого проходимца ты бы лучше не упоминал, - говорит Алик. - Неужели непонятно, что когда у человека на руках миллиарды, он может любые акции сам двигать в нужном ему направлении. А если у него еще и друзья такие же, то тогда - полный привет. Если они миллион акций какой-нибудь компании купили или продали, то цена автоматически идет соответственно вверх или вниз. Как против них играть?
- Вы, Алик, почему-то упорно отказываетесь понимать, в чем тут суть, - говорит Эдуард. - Игра - это для буратин. Мы же не лиса Алиса и кот Базилио. Мы говорим о том, что ставки можно делать наверняка. Если знать будущее, то риска нет никакого.
- А будущее, естественно, просчитывается по звездам? - говорит Алик.
- Совершенно верно, - отвечает Эдуард, слегка наклонив голову. - Но дело даже не в этом. Человек, который видит будущее, чувствует, что он любим Богом. Иначе ведь Он не стал бы открывать ему то, что скрыто от всех остальных. Биржа позволяет этому чувству укрепиться и найти выражение в свободно конвертируемых денежных знаках. То есть превращает это чувство в уверенность. А что может быть для человека важнее, чем уверенность в том, что его любит Бог?
- Например, уверенность в том, что его любит жена? - пытается улыбнуться Алик, но это как-то плохо у него получается.
- Эта проблема решается гораздо проще, - говорит Эдуард. - Вот Вы напрасно обиделись на меня тогда, чуть ли не драться полезли и договорить мне не дали. А ведь негативное влияние планет можно довольно легко нейтрализовать. Например, при помощи драгоценных камней. Вам, как типичному Овну, очень могут пригодиться гелиотроп, яшма и особенно аквамарин, который связан с разоблачением обманов и усиливает привлекательность своего хозяина в глазах противоположного пола. Максимальной силой обладают индийские разновидности цвета морской волны. Еще есть хороший камень - авантюрин. Многие астрологи его совершенно неправильно понимают, считая, что он связан с шулерством и, кстати к нашему сегодняшнему разговору, с игрой на бирже. Но на самом деле авантюрин связан не столько с игрой, сколько с чистой, возвышенной любовью. Такой любовью, о которой мы в прошлый раз говорили. Этот камень носил Дон Жуан, потому что он обостряет все эмоции и может расположить к Вам сердце Вашей возлюбленной. С укреплением семьи связаны также амазонит и сардоникс. Категорически противопоказан Вам гиацинт - камень несчастной любви. Так что, если Вы решите все-таки побороться со своим гороскопом, позвоните мне. У меня есть один знакомый - он прекрасный ювелир и может достать даже самые редкие камни по весьма доступной цене.
- А вот у Вас какие красивые перстни, - говорю я. - Что это? Один я узнаю. Бриллиант вроде, но с какими-то черными вкраплениями. А остальные - это что?
- Александрит и змеевик, - говорит Эдуард так, как будто для кого-то из нас эти названия что-то означают.

* * *

Когда вечером усталая Татьяна возвращается с работы, я пересказываю ей все услышанное днем от Эдуарда и Стива и говорю, чтобы она не расстраивалась из-за котлет, потому что скоро мы очень разбогатеем. Володя уже столько заработал на акциях «UComm», цена на которые за последние несколько дней поднялась до двадцати трех долларов, что заказал Эдуарду полные гороскопы двадцати компаний, а также всех ведущих биржевых индексов. На их понижение или повышение, оказывается, тоже можно играть, причем очень даже легко. Он также открыл счет в конторе, где работает Стив, пообещавший ему огромную маржу под совсем смешные, как он выразился, проценты, проверку Эдуардовых прогнозов экономическими и бухгалтерскими показателями, а также доступ к информации, которая предоставляется только брокерам и позволяет опередить остальных игроков - даже самых крупных.
Татьяна выслушивает меня очень внимательно, нисколько не жалуясь на то, что после трудового дня ей приходится вместо полноценного ужина довольствоваться чаем с бутербродами, и говорит:
- А все-таки хорошо, что у нас денег нет, правда? - говорит она.
- Так ведь скоро будут деньги, причем очень много, - говорю я. - Если бы мы тогда «UComm» по шестнадцать долларов купили…
- На что бы мы его купили? - говорит Татьяна.
- Можно одолжить у кого-нибудь, - говорю я.
- Не надо, - говорит Татьяна. - Давай лучше знаешь, как сделаем. Ты все рекомендации Эдуарда занеси в компьютер и последи за этими компаниями месяц-другой. Посмотрим, насколько точно он все предсказал. А Володиной Ларисе я сама позвоню.
- Зачем? - говорю я.
- Скажу ей, чтобы он то же самое сделал, - говорит Татьяна. - Некуда торопиться.
- Поздно уже, - говорю я.
- Почему поздно? Полдесятого всего.
- Не в этом смысле, - говорю я. - Володька на прошлой неделе еще на рефинансирование дома подал, и кредитную линию ему открыли на пятьдесят тысяч. Как старому клиенту. Он очень гордится тем, что несмотря на все его неудачи последних лет, ему удалось сохранить хорошую кредитную историю.
- Кошмар, - говорит Татьяна. - Но я все равно позвоню.
- Позвонить можно, конечно, - говорю я. - Но это вряд ли что-то изменит. Да и вообще, ты уверена в том, что ты права?
- Уверена, - говорит Татьяна и уходит в свою комнату.
Через несколько минут оттуда раздается ее голос:
- Миленький, иди сюда, я тебе полработы покажу.
Я захожу к ней и замираю при виде почти что готовой уже картины. На ней изображена залитая утренним светом комната, свеча на подоконнике, лампа с абажуром и еще несколько свечей на пыльном трюмо, тяжелые шторы, покрытый красной скатертью стол. За столом сидит одетая в домашний халат старая обезьяна-шимпанзе. В одной руке у нее чашка с чаем, в другой - кусочек торта. Перед ней корзинка с фруктами и блюдечко с порезанным ломтиками яблоком. Обезьяна смотрит на стоящий напротив нее по другую сторону стола пустой стул - или мимо него - и думает о чем-то своем. Может быть, о том, кто когда-то сидел за этим столом вместе с ней и кого больше нет, а может, и о чем-то совсем другом, совершенно постороннем, никак с ее одиночеством не связанном.
- Ну как? - говорит Татьяна. - Понимаешь?
Ответить я не успеваю, потому что в этот момент звонит телефон.
После краткого «алло» Татьяна замолкает на несколько минут, потом говорит: «Да, да, конечно», кладет трубку и поворачивается ко мне.
- Это Даша. Она заедет сейчас. Ты не возражаешь?
- Нет, - говорю я. - Случилось что-нибудь?
- У них большое горе, - говорит Татьяна. - Розалии Францевне утром стало плохо, она начала задыхаться, температурить, бредить. Ее отвезли к врачу, подозрение на рак легкого. Завтра они к хирургу едут, то ли об операции договариваться, то ли еще что. Все Зарецкие в панике, не знают, что делать. И Даша сказала, что ей очень нужно со мной поговорить.

Глава IV.
О чем умолчали звезды

Отец Розалии Францевны родился в зажиточной семье известного франкфуртского раввина и, подобно автору «Капитала», вместо предуготованной ему родственниками карьеры, с самой ранней юности занялся проблемами освобождения рабочего класса. Он играл заметную роль не только в коммунистическом движении Германии, но и в Коминтерне, был лично знаком с Лениным и Троцким, принимал участие в нескольких съездах РСДРП, выучил русский настолько хорошо, что его статьи печатали в «Правде», и после падения Веймарской республики, естественно, эмигрировал в Советскую Россию, где уже и появилась на свет его единственная дочь.
По материнской линии Розалия Францевна унаследовала одну из самых громких дворянских фамилий Российской империи - громкую настолько, что вплоть до самой «перестройки» в семье Зарецких ее произносили исключительно шепотом. Родственники ее матушки были людьми знаменитыми - из принадлежавших им поместий могла бы сложиться приличных размеров европейская страна, а то и две. Портреты ее предков украшали главные музеи обеих столиц, их именами были названы улицы и целые города, в их дворцы водили на экскурсии туристов со всего мира, а об их подвигах на государевой службе можно было прочитать в любом школьном учебнике по отечественной истории. Революция разбросала родню Розалии Францевны по всей планете, но ее многочисленные дядюшки и тетушки, кузены и кузины, племянники и племянницы, так или иначе связанные кровными узами практически со всеми аристократическими семействами Старого Света, нигде не бедствовали и не умирали с голоду. Из тех же, кто не успел убежать от народной власти, многие верой и правдой служили ей, занимая довольно высокие посты - кто в дипкорпусе, кто - в армии, кто - в академической сфере.
К ее отцу именитые родственники относились в общем и целом неплохо, тем более что в двадцатые годы он многим из них буквально спас жизнь. Связи в ЧК у него были колоссальные, поскольку и сам он занимался тогда борьбой с контрреволюцией и выявлением чуждых классовых элементов, за что и был в 1937 году расстрелян вместе со многими своими сослуживцами. В книге Мельгунова «Красный террор в России» его имя упоминается в ряду отличавшихся особым изуверством следователей, и, как следует из солженицынского «Архипелага», за особо изощренные методы ведения допросов заключенные прозвали его «Молоток», что само по себе говорит о многом. Солженицын пишет, что легенды о нем ходили на Лубянке вплоть до хрущевской «оттепели», но мне кажется, что тут он все-таки преувеличил. По крайней мере документально этот факт, как и многое другое в его по-своему эпохальном произведении, ни подтвердить, ни опровергнуть невозможно.
Сама Розалия Францевна запомнила отца нервным, издерганным, вечно куда-то мчащимся - то есть полной противоположностью ее маме, которая умудрялась сохранять спокойствие и невозмутимость во всех обстоятельствах, а судьба на ее долю выпала, мягко говоря, нелегкая. После расстрела мужа она вместе с десятилетней дочерью была выслана из Москвы, вплоть до самой войны жила на Крайнем Севере, а в июне 1941 года сразу же ушла на фронт медсестрой, отправив дочь к родственникам в Таганрог. О том, что мать убило осколком немецкой бомбы под Ленинградом, Розалия Францевна узнала уже только после победы. Она росла очень неспокойной, болезненной девочкой, и воспитывавшая ее тетя Анна Георгиевна старалась, по возможности, лишний раз ее не травмировать.
В 1947 году мужа Анны Георгиевны пригласили на какой-то ответственный пост в МИДе, благодаря чему Розалии Францевне удалось поступить на филфак Московского университета, закончить его и выйти замуж за сослуживца своего дяди. Муж был старше ее на добрых двадцать лет, но зато получил назначение в одну из западноевропейских стран, куда они сразу же после свадьбы и отбыли. Детей у них долго не было - Марина появилась на свет только в 1959 году, буквально за пару лет до того, как ее отец скончался от обширного инфаркта прямо за рабочим столом. Некролог о его кончине был напечатан во всех центральных газетах, но Розалии Францевне все равно пришлось возвращаться на Родину, где ничего хорошего ее, естественно, не ожидало.
Не привыкшая работать, растерявшая все свои связи, похоронившая практически всех своих родственников, оказавшаяся в по сути дела совершенно чужом ей городе с маленьким ребенком на руках, Розалия Францевна с большим трудом устроилась преподавать английский язык в какую-то школу на самой окраине, но никак нельзя сказать, чтобы она еле-еле сводила концы с концами. Марина иногда проговаривалась, что в детстве они питались сплошными деликатесами типа черной икры и крабьих салатов, а одевались у частных портных. И хотя слабое от рождения здоровье Розалии Францевны с годами не становилось лучше, необходимые на лечение деньги находились всегда - причем буквально в любых и ничем не ограниченных количествах.

* * *

- Миленький, - зовет меня Татьяна из своей комнаты. - Ты собрался уже?
Я не без труда отрываюсь от экрана компьютера с таблицей из биржевых символов тех компаний, гороскопы которых Эдуард составил по заказу Володи. Таблицу я сделал очень красивую, расписав, сколько акций каждой компании и за какую цену Володя приобрел, что было им куплено за наличные, что - на кредитную маржу, а какие позиции он еще подкрепил опционами. В одних случаях ставка была на то, что курс данной акции пойдет вверх, в других - игра велась на понижение. Володя - молодец - все очень здорово продумал. Стив говорит, что такого сбалансированного «портфеля» нет ни у одного из его клиентов.
- Из двадцати позиций четырнадцать в плюсе, - говорю я, входя в Татьянину комнату. - Причем по шести из них этот плюс уже с четырьмя нулями.
- Ты о чем? - спрашивает Татьяна.
- О пророчествах Эдуардовых и о том, сколько Володя уже на них заработал, - говорю я, но развить свою мысль не успеваю, потому что снизу раздается звонок - это за нами приехал Алик. Мы еще накануне договорились вместе навестить Розалию Францевну в больнице, куда ее, несмотря на все протесты, все-таки уложила Марина.
Когда мы спускаемся вниз, Алик стоит возле своей машины, на бампере которой красуется новенькая наклейка «Proud To Be An Idiot».
- Сам нарисовал? - спрашиваю я.
- Конечно, - говорит Алик. - А что, плохо получилось?
- Да нет, нормально, - говорю я.
Мы залезаем в машину, и Алик медленно трогается с места. Татьяна, сидящая рядом со мной на заднем сиденье, незаметно толкает меня и глазами показывает на правую руку Алика. Я перевожу взгляд и вижу, что на безымянном пальце, там, где раньше он носил обручальное кольцо, у него появился большой перстень с камнем ярко-голубого цвета. Я вопросительно смотрю на Татьяну, но она только многозначительно пожимает плечами.

* * *

В больнице около палаты Розалии Францевны уже много народа. Во-первых, конечно, все Зарецкие - Марина, Антон и Даша. Потом Володя, который, как выясняется, сидит тут с самого утра, хотя он с Зарецкими, можно считать, почти что и не знаком. Марина начинает рассказывать, что без Володи вообще непонятно, что бы она делала. Он уже организовал им круглосуточную сиделку из благотворительной организации помощи раковым больным. Как впоследствии выяснилось, пожертвовал им довольно приличную сумму, чтобы они не тянули с оформлением бумаг и провернули все это побыстрее.
Рядом с Антоном стоит Олег Герц со своей женой Светланой. Они как врачи, оказывается, имеют с этой больницей договор – направляют сюда своих пациентов. Рядом с ними еще один незнакомый мне врач в халате неприятного зеленоватого цвета. Лицо его тоже не внушает мне никакого доверия. Гладко выбритое, холеное, равнодушное лицо человека, у которого никогда в жизни ничего не болело и который вообще не знает, что такое со- и просто страдание. Вообще вся обстановка чудовищна - бездушная, холодная, скорее напоминающая морг, чем больницу.
Мы заходим в палату. У Татьяны в руках большой букет красивых цветов, но они Розалии Францевне, похоже, совершенно, не нужны. Завидев нас, она садится на постели и говорит:
- Die Aeffin ist krank, schwer krank.
- У нее бред, - говорит Володя.
- Alter Kram, - опять говорит Розалия Францевна. - Abgelegte Kleider. Die Aeffin ist schwer krank.
- Лёш, это по-немецки, кажется, - говорит Татьяна. - Переведи.
Но перевести я не успеваю, потому что наше внимание переключается на стоящего рядом с Олегом неизвестного мне доктора, на халате которого висит бирочка с именем Пол Вулфовиц и который в этот момент как раз говорит:
- Я и сам не понимаю, почему мы не диагностировали опухоль раньше. Но вообще рак легкого бывает центральный и периферический. Центральный - это тот, который располагается в бронхах. Он сопровождается кровохарканьем, кашлем, болями в грудной клетке, повышенной температурой. Периферический же рак располагается глубже, и с помощью фибробронхоскопии такую опухоль увидеть нельзя. К тому же она может довольно долгое время никак не проявлять себя, а симптомы появляются только после того, как она прорастает в плевральную полость или дает метастазы. Похоже, что в данном случае мы имеем дело с опухолью именно такого типа.
Мне становится тошно, и я начинаю сильно жалеть, что вообще приехал сюда.
- Ваши оправдания сейчас не имеют значения, - говорит не теряющий присутствия духа Володя. - Что можно сделать? - вот вопрос.
- Мы уже сделали бронхоскопию, - говорит Вулфовиц. - Взятые кусочки ткани отправлены на биопсию и гистологическое исследование. Также мы провели смывы с поверхности бронхов для последующего цитологического анализа. Также проведена компьютерная томография. Ультразвуковое обследование печени и органов брюшной полости показало, что метастазов пока что нет.
- Слова, слова, слова, - говорит Алик.
- Простите, а Вы кем приходитесь пациентке? - спрашивает доктор Вулфовиц.
- Не уходите от ответа, пожалуйста, - просит Марина. - Это все наши друзья.
- Я не могу сказать ничего определенного до тех пор, пока не получу результатов гистологического исследования, - говорит Вулфовиц, грозно оглядывая Марину поверх своих устрашающих очков в металлической оправе. - Если у Вашей мамы так называемый мелкоклеточный рак, то не исключено, что можно будет обойтись химиотерапией. В противном случае лобэктомия практически неизбежна.
- Это еще что такое? - спрашивает Володя.
- Это удаление пораженной опухолью части легкого. Если же уже поражены лимфатические узлы, то может понадобиться и полная резекция в сочетании с лучевой или химиотерапией. Все это выяснится в ближайшие дни и в значительной степени будет зависеть еще и от того, что именно покрывает ваша страховка.
- Я не позволю вам меня резать, - вдруг раздается голос Розалии Францевны.
Мы все оборачиваемся в ее сторону и видим, что она стоит на пороге своей палаты, прислонившись к дверному косяку. Маленькая, сгорбленная, даже еще более высохшая, чем несколько дней тому назад, когда я видел ее в последний раз. Она опирается на высокий штатив, к которому прикреплены несколько капельниц. Если бы не это, то она, одетая в какое-то подобие балахона, была бы окончательно похожа на привидение.
- Делайте что хотите, но резать меня я вам не дам, - опять говорит Розалия Францевна, и в этот момент силы, наверное, оставляют ее, так как, закрыв глаза, она начинает медленно сползать вниз по стене.
Даша с криком «Бабушка!» бросается к ней. Марина подхватывает ее с другой стороны. Со всех сторон набегают неизвестно откуда взявшиеся медсестры, еще какие-то люди, и Розалию Францевну уносят в палату.
Обратно домой нас опять отвозит Алик, и Татьяна громко, как бы специально для того, чтобы он не пропустил, говорит:
- Обратите внимание, что Эдуарда там не было.
- Ну и что? - говорит Алик. - Милы тоже не было, хотя она и собиралась, но с Сашкой осталась уроки делать. И вообще, правильный диагноз ведь именно он поставил, а эти убийцы в зеленых халатах только потом на рентгене своем опухоль увидели.

* * *

Последующие несколько дней проходят очень напряженно. Даже я настолько включаюсь в судьбу несчастной Розалии Францевны, что не могу за целый день перевести ни одной страницы. Телефон звонит практически непрестанно, а так как Татьяна с утра на работе, то разговаривать со всеми приходится именно мне. Особенно часто звонит Володя. Поскольку предоставленная благотворительным обществом сиделка ему не понравилась, он сразу же заявил, что оставлять ее одну с Розалией Францевной ни в коем случае нельзя, и взял на себя добровольные дежурства. От меня же теперь требуется следить за тем, как себя ведут его акции, - вот он и звонит мне буквально каждые полчаса для получения полного отчета.
- «Вертекс» поднялся еще на два доллара, - говорю я. - «UComm» пробил тридцатку - это его исторический потолок, и теперь специалисты говорят, что пределов его росту нет. «Биодемия» тоже прет наверх, как из пушки. Слушай, как ты думаешь, каким образом он это все угадал?
- Он не угадал, - говорит Володя, - он увидел. Но это не важно. Знаешь, я уже точно решил, десять процентов от всего, что я на этом заработаю, я на собор отдам. Тот, куда вы с Татьяной ходите. Там ведь ремонт сейчас, так что им деньги, наверное, очень нужны.
- Еще как нужны, - говорю я. - Это очень благородно с твоей стороны. А Розалия Францевна как?
- Плохо, - говорит Володя. - Температура высокая. Бредит опять. А если приходит в себя, то говорит только о том, чтобы не давали ее резать.
- Но ведь она умрет так, - говорю я.
- Эдуард говорит, что не умрет, - говорит Володя. - Он почти каждый день приходит, всего стольник за визит берет - вместо обычных двух. Говорит, что сигхартия должна помочь, а операция не нужна. Опухоль-то мелкоклеточной оказалась. Вулфовиц все равно резать хочет. Уверяет, что одной химиотерапией, которую они уже начали, не обойтись. Ну, да мы ведь знаем, сколько им страховка за каждую операцию платит - вот они и шебуршатся. Кушать-то, поди, всем хочется. И дом ему тоже, наверное, побыстрее выплатить охота.
- Это уж точно, - говорю я.
- Ну ладно, я пойду, - говорит Володя. - Кажется, она проснется сейчас. Может, понадобится что-нибудь. Ты уж там не отвлекайся от стаков моих. Ты же знаешь, если получится, я вас всех миллионерами сделаю.
Я ни на секунду не сомневаюсь, что именно так все и будет, и когда Володя, как всегда, не прощаясь, вешает трубку, опять утыкаюсь в компьютерный экран.

* * *

Вечером к нам приходит Даша.
- Вы не понимаете, - говорит она нам с Татьяной. - Родителей бабушка вообще не интересует. Им только деньги ее нужны. Так всегда было. Я вообще не понимаю, зачем они меня рожали. Их ведь ничего, кроме денег, не волнует. Они только вид делают, что переживают, потому что им перед людьми неудобно, а на самом деле только и ждут, чтобы она умерла побыстрее.
- Дарья, не говори глупостей, - говорит Татьяна, которая всех своих учениц называет полными именами, даже самых маленьких. - Дети вообще не в состоянии понять своих родителей. Тем более их судить.
- Бабушке все хуже и хуже с каждым днем, - уже чуть не плача, говорит Даша. - Я же вижу, что она умирает. А кроме нее, у меня никого нет. Родители меня с детства еле-еле терпели. Все время только с бабушкой была, или по пионерлагерям.
- А что, большие деньги у нее? - спрашиваю я.
- Огромные, - говорит Даша. - Она им всегда давала столько, сколько они просили. Но им все равно мало. Всегда мало.
- Откуда у нее могут быть огромные деньги? - говорю я.
- Не знаю я, - взрывается Даша. - Да и какая разница-то? Что вы, дядя Лёша, все о деньгах да о деньгах?
Я ненавижу, когда меня называют дядей, но я понимаю, что в данном случае Даша права. Источник богатства Розалии Францевны сейчас действительно не имеет никакого значения.
- Пойдем, Дарья, - говорит Татьяна. - Пойдем в мою комнату. Помолишься за бабушку.
Они уходят, а я, оставив все тарелки и чашки на столе, иду опять к компьютеру - Володя просил посмотреть, как идут торги вечером. Я раньше не знал, что, если есть желающие, акции продолжают продавать и покупать после закрытия биржи тоже, и это служит довольно надежным показателем того, как они откроются на следующий день.

* * *

На следующий день первой звонит мне Володина жена Лариса.
- Лёш, - говорит она, - у меня к тебе просьба.
- Давай, - говорю я.
- Скажи Вовке, чтобы он мне шубу эту не покупал.
- Какую шубу? - спрашиваю я.
- Ну, он всем нам тут подарков накупил, - говорит она. - Девчонкам нарядов всяких, украшений. Маме моей серьги бриллиантовые заказал. Своим родителям машину. А мне шубу. Дизайнерскую какую-то. Даже страшно сказать, за сколько.
- А ты и не говори, - говорю я. - Деньги для вас теперь не проблема.
- Да мне не нужно ничего, - говорит она. - Приятно, конечно, что он такой внимательный. А шуба сама не нужна. Когда ее в Нью-Йорке носить-то? Здесь же зимы нормальной все равно нет.
- Ну так ты сама ему и скажи, - говорю я.
- Я говорила, - говорит она. - Но меня он никогда не слушался. А тебя послушается. Ты же знаешь, как он тебя уважает.
- Ладно, я попробую, - говорю я и возвращаюсь к компьютерному экрану.
Володя звонит примерно через полчаса.
- Плохи дела, - говорит он. - Умирает Розалия Францевна. Давай, бросай все и приезжай сюда. Остальным всем я сам позвоню.
Ехать в больницу у меня нет ни малейшего желания, но и отказываться как-то неловко. Поэтому, проклиная все на свете, я все же собираюсь и еду.

* * *

Нет, что ни говорите, но определенные преимущества в отсутствии собственного автомобиля все-таки есть, потому что приезжаю я в больницу последним. Володя действительно, похоже, обзвонил всех, потому что я вижу здесь даже Эдуарда с Алёной, не говоря уже об остальных наших, кроме только Малининых. Розалия Францевна лежит на кровати какая-то желтая, с закрытыми глазами и, кажется, не дышит. Впрочем, я думаю, что, если бы она уже умерла, то обстановка тут была бы другой. А так медсестры суетятся, капельницы какие-то новые подвешивают, бегают туда-сюда, носят что-то. К Володе здесь уже привыкли и позволяют ему даже отдавать приказания. Когда мы выходим в коридор, в противоположном его конце появляется доктор Вулфовиц, и Володя бросается к нему, успевая все же сунуть мне в руку свой мобильник.
- Позвони Малининым, - говорит он на ходу. - А я сейчас.
У Вадима с Надей дома автоответчик. В «Эдеме» говорят, что они уехали. Пока я ищу номера их сотовых, звонит Володин телефон.
- Алло, - говорю я.
- Володя? - раздается в трубке голос Стива.
- Нет, это Лёша.
- Володю позови, - говорит он.
- Он не может сейчас подойти, - говорю я, глядя на то, как Володя, бурно жестикулируя, на ломаном английском кричит Вулфовицу: «Ну сделайте же что-нибудь! Неужели Вы не понимаете, что она сейчас умрет?»
- Слушай, - говорит Стив, - ты скажи ему. Тут хренотень такая началась. На рынке. «UComm» обвинили в том, что они скрыли убытков на четыре миллиарда. Так что правительственного контракта им теперь не видать. А вслед за ними и остальное все посыпалось. Как домино грёбаное. Говорят, инвесторы доверие потеряли. Ко всем акциям вообще. Все вспомнили. И прошлые скандалы, и угрозы терактов. В общем тут полный звездец - по всему фронту. А у него маржа огромная. Так что мы вынуждены его позиции закрывать. Но все равно бабок не хватает. Надо доложить еще.
- Подожди, - говорю я. - Подожди. Я его сейчас позову.
Я иду к Володе и дергаю его за рукав, но он отмахивается от меня, как от назойливой мухи. Учитывая, что он выше меня головы на две, если он замахнется сильнее, то, наверное, вообще может убить.
- Поговори со Стивом, - говорю я. - Там рынок рухнул.
- Как рухнул, так и снова поднимется, - отмахивается от меня Володя и опять начинает что-то кричать Вулфовицу.
- Ты не понимаешь, - говорю я. - Они закрывают твои позиции. Насильно. Они маржу свою спасают.
- Скажи Стиву, что я на них в суд подам, - кричит мне Володя и тащит Вулфовица прочь. Идти за ними я уже не решаюсь.
- Стив, ты здесь? - говорю я в телефонную трубку. - Он сказал, что он на вас в суд подаст. Не смейте продавать ничего.
- Уже, - говорит Стив.
- Что уже? - спрашиваю я.
- Уже продали, - говорит он. - Всё. Хорошо, что успели. Он нам почти и не должен ничего. Теперь все еще ниже упало. Так что передай Вовке, что ему повезло. По-крупному. Мы его просто спасли. Так и скажи ему.
- Подожди, - говорю я. - Он что, вам еще должен остался?
- Да, ерунду какую-то. Тысяч шесть-семь, - говорит Стив. - Если бы мы его не закрыли, то по нынешнему курсу там уже под стольник накапало бы. Так и скажи ему.
- Подожди, - говорю я. - Но у него ведь денег там немеряно было. Он же дом перезаложил. Кредитная линия одна - пятьдесят штук. И занял у всех. Даже у бандитов каких-то, по-моему. Как же он вам еще должен остался? Где акции-то все?
- Ты что, не понимаешь по-русски? - говорит Стив. - У него маржа была семьдесят процентов. Мы же не могли рисковать. Все закрыли. Хорошо, хоть вовремя еще. Ладно, пусть он мне позвонит, как освободится.
- Подожди, - говорю я. - Сам с ним поговори. Сам все скажи ему. Я не буду.
Я подхожу к Володе, который уже чуть ли не хватает Вулфовица за грудки, и насильно вкладываю ему в руку мобильник.
- Поговори с ним, - говорю я. - Это важно. Правда. Очень.
Их разговор мне слушать совершенно не хочется, и я медленно бреду обратно к палате Розалии Францевны. Там опять царит какое-то непонятное оживление. «Умерла, наверное, - думаю я. - Ну что ж, Царствие ей Небесное.»
Но когда я подхожу к палате, то вижу, что Розалия Францевна не только не умерла, но, наоборот, открыла глаза и пытается приподняться на локтях. Руки у нее такие худые, как у прошедших через газовые камеры Бухенвальда.
- Вы дадите мне поесть что-нибудь? - говорит Розалия Францевна. - Сколько можно просить? Столько народу вокруг толпится, а поесть не допросишься. Где Володя? Он один среди вас всех человек настоящий.
- Там Володя, с доктором Вулфовицем разгова.., - говорю я и оборачиваюсь, чтобы показать Розалии Францевне, где ее любимец.
То, что я вижу в противоположном конце коридора, заставляет меня замолчать на полуслове. Володя лежит на полу, растянувшись во весь свой огромный рост от одной стены до другой, а доктор Вулфовиц, склонившись над ним, давит ему на грудь руками и при этом что-то страшно кричит. Медсестры бегут к ним и тоже орут. Потом я слышу крик Ларисы, а потом Розалия Францевна говорит:
- Да не кричите вы так. Мне правда гораздо лучше. Честное слово.

* * *

Володю спасти не удалось. Он умер в одно мгновение - от разрыва сердца, хотя, казалось бы, все это в больнице было. Вокруг врачи всякие и оборудование самое лучшее. Но, как сказал доктор Вулфовиц: «Смерть мы не лечим. Не научились еще.» Умом я понимаю, что он прав, но в глубине души все равно уверен, что все врачи шарлатаны.
Тем более, что Розалия Францевна в конце концов действительно поправилась. Безо всякой операции. То ли сингхартия ей помогла, то ли химиотерапия. Теперь уже кто их разберет.
Когда я рассказываю эту историю моему соседу Михаилу Петровичу, с которым мы поздно вечером выходим погулять на бордвок, он задумчиво смотрит на черное, беззвездное небо и молчит.