Приоткрытая дверь...

Любопытство являет собою одно из тех плодотворных свойств человеческой натуры, без которого, пожалуй, невозможны были бы многие открытия в самых различных областях знаний, включая историю. Более того, наверное, не очень крамольным воспримется утверждение о том, что самим возникновением своим история во многом обязана любопытству, поскольку людей всегда интересовало то, что было раньше, до этого «раньше» и в совсем незапамятные времена. А они, уходя, порой так захлопывают за собою дверь, что ее никак не «отпереть» традиционными «ключами», каковыми издавна считаются археологические находки, архивные документы, литературные источники... Тогда, зачастую, и приходит на помощь легенда, которая позволяет если не распахнуть, то, по крайней мере, приоткрыть дверь в прошлое и в щелочку разглядеть хотя бы часть того, что было, но уже никогда не вернется.
Подобная ситуация часто возникает при генеалогических исследованиях и это особенно относится к семьям, которым в обозримом прошлом судьбой не дано было выдвинуть более-менее известную своими деяниями личность. Но достойна внимания история каждой семьи, поскольку в ней всенепременно отразилось время со всей своей специфичностью и многообразием, закономерностями и противоречиями, величием и трагедийностью. И человек имеет право, я бы сказал, должен знать свою родословную, обязан передать эти знания потомкам, дабы не оказалась разорванной спасительная связь времен и поколений. А предки наши это хорошо понимали и в большинстве случаев могли перечислить своих, тогда еще многочисленных родственников, что называется, «по горизонтали и вертикали», как о том с доброй улыбкой писал мудрый Шолом-Алейхем: «Мир вам, реб Тевье! - слышу я вдруг позади себя... - Здравствуйте! Откуда будете? - Откуда? Из Касриловки. Родственник ваш, - говорит он. - Правда, не так, чтобы очень близкий: ваша жена Голда приходится мне кровной четвероюродной сестрой. - Позвольте-ка, - говорю я. - Так вы, может быть, зять Борух-Герша, мужа Леи-Двоси? - Вроде угадали! - отвечает он. - Я зять Лея-Двосиного Борух-Герша, а жену мою зовут Шейне-Шейндла, дочь Лея-Двосиного Борух-Герша! Теперь вам ясно? - Погодите-ка, - говорю я. -Бабушка вашей тещи, Соре-Ента, и тетка моей жены, Фруме-Злата, были как будто бы чуть ли не кровными двоюродными сестрами, а вы, если не ошибаюсь, женаты на средней дочери Борух-Герша, мужа Лея-Двоси...».
Генеалогическая эрудиция бессмертного Тевье-молочника сегодня уже не каждому по плечу и тому, к сожалению, были свои причины. После 1917 года людей у нас приучали бояться предков, среди которых, не дай Б-г, мог оказаться достопочтенный священнослужитель, состоявший, как тогда толковали, исключительно при «опиуме для народа», удачливый коммерсант, теперь низвергнутый в уничижительную категорию «нетрудовой элемент», доблестный георгиевский кавалер, ничтоже сумнящеся зачисляемый в разряд «участник белого движения», предусмотрительный эмигрант, оборачивающийся опаснейшим «родственником за границей»... И, скрепя сердце, люди вынуждены были прятать куда подальше священные книги, избавляться от заслуженных, окропленных кровью предков, наград, сжигать старинные портреты, предавать забвению достойные памяти имена... К тому же, убоявшись проявления «на людях» безмятежной детской непосредственности, старшие ничего не рассказывали младшим, а те, усердно натаскиваемые на совершенно другие моральные, если их так можно было назвать, ценности, уже не только не проявляли интереса, но активно отвергали прошлое, если они «не проходили» его в школе или не видели в кино. Детей старались держать в неведении и о горестной судьбе безвинно угодивших в тоталитарную мясорубку родственников-современников и это тоже способствовало разрушению некогда сплошного «мемориального поля», потому что настоящее по мере течения лет неизменно превращается в прошлое... А потом невиданной трагедией грянула война и Катастрофа, уложившая в землю сотни тысяч, как говорили в Одессе, людей «с раньшего времени», носителей драгоценных воспоминаний. И шагреневой
кожей таяла семейная память...
Сегодня, когда рухнули идеологические препоны, сняты административные запреты и общество со вздохом облегчения постепенно возвращается в естественное состояние, многие начинают интересоваться своей родословной, судьбами предков, историей семьи. Но благородное это устремление оборачивается совершенно непростым делом, потому что нынешнее старшее поколение - это, большей частью, молодежь 1930-1940-х годов, некогда тщательно уберегаемая родными и усердно отлучаемая государством от прошлого, о котором уже и порасспросить не у кого. Хорошо еще, что, несмотря на все перипетии трагичного ХХ века, сохранились кое-какие старые бумаги, фотографии, с детства зацепившиеся в памяти семейные истории, уже подернутые дымкой легенды...
Одну из них, упорно передававшуюся из поколение в поколение, наш земляк Анатолий Сендерович слышал когда-то от своего деда по материнской линии Хуны Израилевича Лившица. Его отец был портным, мать - поварихой на еврейских свадьбах, а родился дед не где-нибудь, а на самой Костецкой, которую в Одессе когда-то называли не иначе, как «жидивской крепостью», потому что даже во время самых жестоких погромов черносотенцы не рисковали сунуться на эту знаменитую улицу Молдаванки, оставшуюся в рассказах Исаака Бабеля. По словам деда, давний их предок вроде бы еще в незапамятные времена вынужден был бежать из Испании в Турцию, откуда кто-то из его потомков перебрался и обосновался в наших местах, где выращивал овощи и фрукты, которые продавал здесь богатым туркам. Действительно, десятки тысяч изгнанных когда-то из Испании евреев нашли приют в гостеприимной тогда Турции, но с началом упадка могущественной Османской империи некоторые из них постепенно переселялись в другие края. И когда сентябрьской ночью 1789 года отряд генерал-майора Иосифа де Рибаса дерзким внезапным приступом захватил располагавшуюся на месте Одессы небольшую турецкую крепость и поселок Хаджибей, там уже проживало шесть евреев или еврейских семей. Стало быть, давняя семейная легенда никоим образом не противоречит истории, и предок А.Сендеровича вполне мог поначалу быть, как говаривал Остап Бендер, «турецко-поданным» хаджибейским евреем, а потом стать первопоселенцем Одессы со всеми отсюда вытекавшими последствиями для него и его потомков.
Один из них, Яков Лившиц - старший брат Хуны Израилевича, участвовал в первой мировой войне и, надо думать, неплохо участвовал, поскольку был награжден не больше не меньше, как тремя Георгиевскими крестами. Но потом при каких-то уже неизвестных нам обстоятельствах Лившиц попал в австрийский плен, откуда бежал и в конце концов очутился в Америке. В 1930-е годы он еще пытался было наладить связь с близкими, но они по понятным тогда причинам не рискнули поддерживать крамольную по тем временам переписку с «родственником за границей».
А с другой войны не вернулся в Одессу первенец Хуны Израилевича, племянник «американского» Лившица, названный как и он «семейным» именем Яков. Летом 1941-го он эвакуировался из осажденной Одессы и по дороге, когда немецкие самолеты бомбили и расстреливали из пулеметов беззащитный эшелон, мать укладывала детей на дощатый пол теплушки и телом своим прикрывала от пуль и осколков. Тогда уберегла. Но потом его призвали в армию, направили в танковое училище, а по окончании - на фронт, о чем Яша и написал матери в северный Казахстан: «Мама, я получил лучший в мире танк Т-34 и еду гнать фашистскую нечисть с нашей земли». Слова о танке не были вымараны в письме военным цензором: то ли тогда они уже не являли собою военную тайну, то ли бдительное око устало или сердце дрогнуло. А в этом танке Яков Хунович Лившиц сгорел двадцати одного года от роду.
...Незнаменитая вроде была семья, но каждая эпоха оставляла в ее многолетней истории свою отметину - трагедию изгнания, горе утраты, печаль расставания. И если живут еще сейчас в США потомки георгиевского кавалера Якова Лившица и, паче чаяния, попадутся им на глаза эти строки, пусть они станут для них вроде как бы приветом из Одессы, но не американской, коих несколько, а нашей, которая одна...