Лицом к лицу
Беседа с режиссером Дарреном Аронофски
Аронофски – один из самых талантливых американских инди-кинематографистов (этот термин употребляется по отношению к течению современной культуры, представители которого стремятся не быть частью коммерческого мейнстрима, не ограничиваться рамками высокой культуры, но быть совершенно независимыми от представлений и ожиданий потребителей. – Ред.), режиссер «высшей лиги», автор неоднозначных и уже легендарных лент «Реквием по мечте», «Пи», «Рестлер», «Фонтан», «Черный лебедь» и, наконец, «Ной».
Не надо быть кинокритиком, чтобы заметить: Даррен Аронофски – режиссер, который никогда не повторяется. Его дебютный фильм «Пи» был черно-белым триллером о математике, преследуемом сектантами. Потом «Фонтан» – честолюбивая и остроумная головоломка для эстетов...
Отчаянный перфекционист, Аронофски снимает долго и потому мало. Неудивительно, что после выхода на экраны первого в его карьере студийного блокбастера «Ной» о библейском супергерое, картины, которую режиссер задумал снять еще 15 лет назад, Аронофски прямо заявляет, что его нового фильма придется подождать...
– Мистер Аронофски, правда ли, что ваша родословная связана с Украиной?
– Да, мой дедушка был родом из Одессы. Мой отец родился в Киеве, а образование получил в Одессе, прежде чем попал в США.
– Как вам удается уговорить отца сниматься в ваших фильмах?
– Первый раз я снял своего отца в «Пи»: один из актеров не пришел, и я попросил его помочь. Ему понравилось. И с тех пор, когда я собираюсь снимать фильм, он всегда меня достает: «Где моя роль? Где моя роль?» Но он ужасный, просто ужасный актер! (Смеется.)
– Как и когда вы решили, что режиссура – это то, чем вы хотите заниматься в жизни?
– Я особо не вникал в режиссуру до университета. Так что если вы молоды и не знаете, чем заняться в жизни, это нормально – у вас еще есть время. В университете я подал документы на режиссуру и скульптуру. В группу скульпторов не попал. Иначе мог бы сейчас с молоточком что-то там ваять. Но мне кажется, я всегда был хорошим рассказчиком, сказочником. Знаете, кем бы я мог стать, если бы не стал режиссером? Я бы сидел среди кучи школьников и рассказывал им всякие истории. Мои родители – оба школьные учителя. Ну а учить, по большому счету, то же самое, что рассказывать истории. Так что родители, наверное, повлияли на мой выбор.
– Каждый ваш новый фильм настолько отличается от предыдущего, что, не зная имени автора, было бы трудно догадаться, кто его снял. Откуда вы все время черпаете столь свежие идеи?
– Из моего блокнота (смеется). Он все время лежит в моем кармане, я записываю в него разные толковые мысли, что приходят в голову. Кажется, в начале 1990-х на одной страничке я написал слово «рестлер». Потом добавил еще 2–3 предложения, раскрывающих идею фильма. Потом снял сам фильм. Вот так это обычно случается.
Я полагаю, что у каждой истории есть свой визуальный язык. И нужно к каждой истории искать особый подход. Мне хотелось сделать что-то абсолютно противоположное тому, что я делал ранее. Творческие люди должны рисковать. Поэтому понятия не имею, какими будут мои следующие фильмы.
– Вы ведь сами родом из Нью-Йорка. Наверняка не раз бывали на боях рестлеров?
– Ну да, пару раз вместе с отцом наблюдал эту бойню на шоу в Медисон-сквер-гарден. Рестлинг – это большая часть американской культуры, и я диву давался, что никто еще не снял хороший фильм об этом.
– Но было очень странно от автора изысканного «Фонтана» получить историю о битом-перебитом старине рестлере.
– Когда я завершил «Фонтан», то словно поставил точку в трилогии первых лет моей режиссуры. Следующий фильм я хотел снять в совсем ином ключе. «Фонтан» занял уйму времени из-за множества спецэффектов и долгого постпродакшена. И я хотел сделать фильм, на съемках которого на первом плане будет живое актерское мастерство, моя работа с людьми. Это было именно то, по чему я так соскучился.
– Работа с Микки Рурком утолила эту жажду живого общения?
– Более чем! (Хохочет.) Мне все время приходилось его тормошить, потому что Микки, несмотря на то что он мегагениальный актер, еще и удивительно ленивый мешок! Для Натали Портман на съемочной площадке «Черного лебедя» я должен был делать только одно – открывать входную дверь, чтобы она могла войти. И все! Микки Рурк совсем не из тех актеров, кто приходит на площадку и делает то, что от него ожидают. С ним нужно было очень много работать, к тому же он крайне упрям и своеобразен.
Проблема была еще и в том, что я никого не видел в роли рестлера, кроме Микки. А никто, кроме меня, не видел фильм с ним в главной роли. Никто не верил в него, и я никак не мог найти финансирование для картины. Было смешно, что Эван Рейчел Вуд, которая играет дочь главного героя, стоила больше, чем исполнитель главной роли. Микки на тот момент уже лет 20 как не был никакой звездой для киноиндустрии.
– Он сам понимал это? Или по старой привычке вел себя как звезда?
– Понимал-понимал. Поэтому мы с ним в паре и провели полтора года, пытаясь найти деньги на съемки картины. Но гора для того и гора, чтобы суметь на нее подняться. Если бы был лифт – поднялся бы любой. Понимаете, о чем я? В США для съемок фильма 6 млн долл. – это небольшие деньги. Изначально мне требовалось гораздо больше, но никто не хотел финансировать картину с Микки Рурком. И спустя два года мы наконец-то нашли способ снять фильм за 6 млн. Например, все соревнования были настоящими, с настоящими болельщиками и борцами. Мы сидели в раздевалке, и когда матч заканчивался, выбегали на ринг, снимали пару дублей и уходили до конца следующего боя. Профессиональный рестлинг – очень популярный шоу-бизнес в Америке. Это не греко-римская борьба, с который вы, наверное, более или менее знакомы. И в раздевалке борцы действительно обсуждают, что они будут делать на ринге, как актеры за сценой. При этом все должно выглядеть максимально реальным.
Удивительно, но когда в конце 1980-х – начале 1990-х главную лигу заставили признать, что все было ненастоящим, рестлинг стал даже более жестоким. Ведь американцы не настолько тупые, чтобы не понимать, что все это неправда. Тем интересней смотреть, насколько далеко могут зайти рестлеры, рискуя здоровьем ради шоу.
– Трудно было работать с Микки Рурком?
– О да! Просто Микки движением мизинчика может проявить больше таланта, чем многие из нас – всей жизнью. Поэтому ему очень легко завалить ноги на стол, ни черта не делать и все равно быть классным. А моя задача заключалась в том, чтобы вдохновлять его.
– Иногда актерам трудно заплакать. Как вы заставили плакать Микки Рурка?
– Ну, мужчины-то тоже плачут, только мы этого никому не показываем. Очень круто было заставить плакать Микки Рурка, потому что я теперь могу над ним издеваться.
– Как вы думаете, смог ли Микки Рурк использовать шанс, который вы ему дали своим фильмом, чтобы изменить свою жизнь и карьеру?
– Да у Микки огромные возможности! Он уже зарабатывает больше меня.
Он молодец. Когда я только начал работать с Микки, в Майами, где он живет, люди на улице открыто издевались над ним, а Микки просто молча шел дальше. Меня это очень разозлило. Он говорил, что потерять что-то гораздо хуже, чем никогда не иметь. Об этом, собственно, и фильм «Рестлер». Об увядающей славе. Неважно, рестлер ты, футболист или балерина. Когда однажды утром ты просыпаешься и понимаешь, что не можешь сделать того, что мог раньше... Прекрасно, что Микки смог вернуть уважение к себе. Думаю, мы еще увидим много Микки Рурка.
– И в ваших фильмах?
– Микки спросил, когда мы снова будем работать вместе, и я сказал, что подожду, пока он опять не развалит карьеру.
Шутка, конечно.
– Честно говоря, после просмотра вашего фильма было совершенно непонятно, как мог Микки Рурк не получить «Оскар» в тот год...
– (Смеется.) Знаете, у Микки дома есть полочка для всех наград – «Золотой глобус», приз BAFTA... Конечно, нам бы хотелось поставить в конце восклицательный знак (Микки Рурк номинировался на «Оскар», но статуэтку получил Шон Пенн за роль политика-гомосексуалиста в фильме «Милк». – Н. К.). Но игра Шона Пенна была великолепна, и с политической точки зрения права геев сейчас представляют большую проблему. Так что мы с Микки были очень рады за Шона.
– «Рестлер» – не первый фильм, финансирование на который приходилось искать не один месяц. Как удается не отчаяться и продолжать делать кино?
– Обычно, когда я прошу деньги на свой новый фильм, мне сразу говорят: «Нет». Спустя какое-то время я прошу снова, и мне снова отвечают: «Нет». Тогда я прихожу в который уже раз, говорю, что ситуация безвыходная, и получаю наконец-то деньги. На «Реквием по мечте» деньги искали около четырех лет, а на «Рестлера» – 16 месяцев. А 60 тыс. долл. на свой дебютный фильм «Пи» я собрал только благодаря друзьям по киношколе.
– При этом еще более удивителен бюджет «Ноя» – 125 млн долл.
– Да, сумму более чем в 100 млн на фильм получают обычно два парня: либо Стивен Спилберг, либо Питер Джексон. А тут вдруг я! (Смеется.)
– Наверняка студия хотела получить за эту сумму тот фильм, который она хотела получить. Пришлось ли вам поступиться своими принципами?
– Всем известно, что я пришел к блокбастерам из независимого кино. Кроме того, я очень педантичный режиссер: любое решение – где стоит камера, что делает в кадре актер – я принимаю заранее и могу обосновать его. Студия, конечно, пыталась мне диктовать условия – ведь на кону была огромная сумма, но в итоге я почти все сумел отстоять.
– А чего хотела студия?
– Ну, например, чтобы после потопа Ной не напился вина и не валялся на пляже голый. Тогда я еще раз зачитал этим парням Ветхий Завет.
– Снимая «Ноя», думали ли вы о том, что это очень дорогой проект?
– Если бы я думал еще и о деньгах, у меня точно лопнула бы голова. Я задумал фильм про Ноя 15 лет назад, и когда в конце концов начал снимать его, то думал только о том, чтобы довести дело до конца и максимально точно воплотить задуманное.
– Вам вообще когда-либо приходилось жертвовать частями истории, режиссерскими приемами, чтобы сделать историю проще и понятнее для зрителя?
– Аудитория должна понимать все, что хотел показать режиссер в своем фильме. Вам всегда нужно что-то потерять, чтобы зрители что-то нашли. Всегда нужно быть готовым к изменениям, чтобы аудитории было нескучно, интересно и понятно. Вы же не хотите запутать людей, а хотите заинтересовать. Нужно, чтобы зрители думали-гадали, но нельзя оставлять их в неведении.
Возьмите «Фонтан». Это сложное кино, но если подумать, то довольно простое. Ведь все любят пазлы, и мы решили сделать фильм так, чтобы зритель смог сам собрать его в целую картинку. Важно, чтоб аудитория не потерялась. Понятно, что есть люди, которые хотят смотреть «Капитана Америку» или «Трансформеры». Но в этих фильмах нет никаких особых идей. А если вы развлекаете людей, но при этом еще и вкладываете идеи – это вдохновляет. Настоящее кино делается не для того, чтобы после его просмотра зрители купили какие-то фигурки, а для того, чтобы они начали думать о своем месте в этом мире.
– По-вашему, в этом предназначение искусства?
– Я думаю, да. Настоящее искусство основано на эмоциях. Меня вдохновляет все, что происходит вокруг, и я пытаюсь сообщить об этом людям. Именно в передаче эмоций от сердца к сердцу цель искусства. Но при этом я еще создаю нечто уникальное и прекрасное. Моя цель – бросать людям вызов, но делать это иначе, чем принято в Голливуде. Мне нравится делать фильмы, которые вызывают неоднозначную реакцию у зрителей. Знаете, я рос в окружении настоящих придурков. Честное слово! Это был тяжелый опыт, но я научился трансформировать свою внутреннюю боль в искусство. Важно и нужно творить в тот момент, когда тебе внутри больно. Нужно уметь транслировать и трансформировать свою боль. Я стараюсь делиться очень личным в своих фильмах.
– Во многих ваших картинах прослеживается образ человека на грани, человека раненого и бегущего от людей. Насколько это автобиографично?
– Это очень личное. Моя страсть всегда рождается внутри меня и заставляет меня рассказать какую-либо историю. Но слишком лично своих героев я не воспринимаю.
– А актер? Обязан ли актер, по-вашему мнению, сживаться с образом своего героя на время съемок?
– Зависит от героя и от актера. Я уже говорил, как приходилось все время подталкивать Микки Рурка к работе на съемках «Рестлера». При этом я решил оставить Микки такую свободу импровизации в этом фильме, какую только возможно. И он взял и переписал почти все реплики своего героя в тексте сценария.
Хорошие актеры всегда вкладывают частичку персонажа в себя. У некоторых после этого даже остаются физические травмы. Например, Натали Портман так выкладывалась на съемках в «Черном лебеде», что заработала трещину в ребре.
Джаред Лето более специфичный. С ним мы много обсуждали фильм. Лето хорошо подготовился к роли Гарольда Голдфарба в «Реквиеме по мечте», даже сильно потерял в весе. Он умен и все схватывает на лету... Так вот Джаред постоянно оставался в образе своего персонажа, даже когда мы выходили выпить. А вот, например, Эллен Бёрстин – актриса старой закалки, и когда я говорил «Снято», она в ту же секунду превращалась в саму себя.
– Есть ли в вашей фильмографии такая картина, которую вы пересматриваете чаще других?
– Ну, вот недавно я пересмотрел «Фонтан». Прошло уже почти десять лет после его выхода. И я начал подумывать, что было бы неплохо доработать в нем некоторые вещи – звук и музыку. Я его пересмотрел и могу сказать, что он отличается от остальных моих фильмов и, безусловно, имеет для меня особое значение. Я подумал: «Да уж, странное кино я снял»... (Смеется.) Или когда мы делали Blu-ray-версию «Реквиема по мечте», я поймал себя на мысли, что сейчас я бы не снял этот фильм. Точнее, если бы я снимал его сейчас, это вышла бы совершенно другая картина.
Мне тут недавно сказали, что режиссером можно считать человека, который снял как минимум три фильма. Какая чушь! Во время работы над своим первым полнометражным фильмом «Пи» я знал о кино не меньше, чем сейчас. Но у нас был маленький бюджет, проблемы с полицией, да и темы фильма – религия, философия, математика – не самые популярные. Но мы это сделали! Получился именно тот фильм, который я хотел снять.
– В одном интервью вы сказали, что ваша работа над фильмом «Ной» стала смыслом вашей жизни. После покорения такой вершины – что дальше?
– Да, эта лента забрала много энергии. Я даже не знаю, что будет дальше. Сейчас я занимаюсь хиатусом. Это красивое слово означает, что я ничего не делаю – расслабляюсь, путешествую… Мне понравилось смотреть чемпионат мира по футболу, клевый был... Я достаточно долго работаю режиссером и понимаю, что страсть вернется и вдохновит. Но на данном этапе пока этого нет. Сейчас меня ничего не вдохновляет. В голове у меня крутится идея снять фильм для маленьких детей. Думаю, будет круто!
Беседовала
Настасья КОСТЮКОВИЧ
“Еврейская панорама”