ГОСПОДИ, кто я?

Он стал известным вдруг. Лукас Лонго, американский писатель, в газете «The New Haven Register» объявил сразу после выхода из печати в 1973 году его первой книги «Легенды инвалидной улицы»: «Среди нас появился великолепный писатель. Эфраим Севела достиг вершин еврейской комедии. Мы имеем дело с подлинной комедией, в которой блистал Вильям Сароян в его лучших вещах».
Сегодня Эфраим Севела - писатель, кинорежиссер и сценарист с мировым именем, автор 15 романов и повестей, выдержавших почти 280 изданий на различных иностранных языках, создатель 13 художественных фильмов, среди которых «Колыбельная», «Ноктюрн Шопена», «Попугай, говорящий на идиш», ставших классикой современной кинематографии, в гостях у «Русского базара».

Эфраим Севела: Я поздно пришел в литературу, но успел написать почти все, что задумал. Не хватило сил на роман «Танец рыжих», и чуда не случилось – уже давно не молод и болен. А вот амплуа режиссера только примерил.
Осмысление моей творческой жизни, а следовательно, и самой моей жизни - в фильме «Господи, кто я?», который я снял для Российского ТВ. Заодно и обращение к читателю, зрителю: не придумывайте меня, я такой, какой есть. А слухов обо мне (было, теперь не знаю) предостаточно.
- Таков уж удел человека не «усредненной» судьбы. А уж если он талантлив и удачлив...
Но прежде чем обрести право задаться вопросом «Господи, кто я?» и ответить на него, Эфраиму Севеле предстояло прожить три нелегких жизни и добрую часть четвертой – сегодняшней.

ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ
«В ГОРЯЧО ЛЮБИМОМ СССР»

- Я родился в небольшом белорусском городке Бобруйске и рос в обычной семье довоенных лет. Отец – кадровый офицер, коммунист, известный спортсмен, тренер по классической борьбе. Спортсменка и мама – в беге на дистанции с барьерами. Сильная, властная, она была крута на руку, и мне частенько доставалось по заслугам.
- В Бобруйске жило много евреев?
- До Отечественной войны на 100 тысяч его населения приходилось 65 тысяч евреев. И евреи и неевреи – все говорили на мамэ-лошен и одинаково картавили.
Немцы и белорусские полицаи уничтожили свыше двадцати тысяч наших евреев. Сегодня в Бобруйске их по пальцам перечесть. Зато в своих странствиях я часто встречал земляков и их детей в Израиле, Америке, Германии.
... Война стремительно приближалась к Бобруйску. Эфраим с матерью и сестренкой (отец с первых минут на фронте) едва успели бежать. А ночью взрывная волна немецкой авиабомбы, разорвавшейся рядом с мчавшимся на Восток поездом, смахнула Эфраима с открытой, с низкими бортами, товарной платформы под откос. Швырнула его в самостоятельную жизнь – суровую, беспощадную.
Двенадцатилетний подросток из благополучной еврейской семьи впервые остался один. Без родителей. Без учителей. Без чьего-либо надзора... И он, упрямый и своенравный, пойдет дорогой, которую выберет сам. Сбежит из детдома, из ремесленного училища, с завода, где рядом с такими же бездомными пацанами точил мины для фронта. Уйдет в никуда из совхоза под Новосибирском, где таскал пудовые мешки с зерном и жил в многодетной семье вдовы фронтовика Полины Сергеевны, выходившей его, когда полуживой от голода, болезней дополз и свалился у ее землянки.
- Имя этой умной, суровой, заботливой женщины я, став писателем, сохранил в автобиографической повести «Все не как у людей».
... Эфраим бродяжничал, исколесив на товарняках Урал, пол-Сибири, и добывал хлеб насущный душещипательными песнями, которые пел в эшелонах солдатам, ехавшим на фронт, беженцам, возвращавшимся в родные места, в набитых до отказу вокзалах. У него был звонкий мальчишеский дискант. Ночевал в товарных порожняках, на полу в вокзальном закутке, а в теплую пору - и под случайным кустом. Бездомная, голодная, немытая жизнь влекла к себе свободой, неожиданными ситуациями, встречами с новыми людьми, собственным миропознанием.
Так впервые он ощутил вкус одиноких скитаний, которые впоследствии станут стилем его жизни. А быть может, в нем заговорили гены еврейского народа, обреченного Свыше на вечные скитания за грехи своих предков?
- Признайтесь, вас здорово лупили беспризорники? В войну они гнездились на железнодорожных станциях.
- Дрались часто и всюду. СССР оказался не готовым к войне. А вот я, благодаря маминым тумакам, был готов. И выжил.
Испытав силу кулаков Эфраима, мальчишки признали в нем лидера. Голодные, оборванные, намаявшись за день в промысле по добыванию пропитания, вечерами они собирались послушать его рассказы, он придумывал их сам. Особенно любили со счастливым концом. Жить становилось легче, светила надежда. А историй роилось в его голове несчетно.
Осенью 43-го на железнодорожной станции Глотовка слушателем Севелы оказался командир направлявшейся на фронт бригады противотанковой артиллерии резерва Главного командования полковник Евгений Павлович Крушельницкий.
- И с таким талантом в тылу ошиваешься?- воскликнул он в восторге. - Давай-ка с нами!
Меня постригли, одели в подогнанное на ходу солдатское обмундирование, «укатали» на фронт. И я, «сын полка», прошел с бригадой весь ее боевой путь - через Белоруссию, Польшу, Германию – до Ной-Бранденбурга.
Полковник – ах, какой колоритный был мужик! - полюбил меня. Считал умным и образованным. Еще бы, я назубок знал все марки немецких, американских, английских самолетов и танков. Память была отличная. Он был одинок (немцы расстреляли жену и единственную дочь), хотел усыновить меня и отправить учиться в Московский университет. Не довелось. За две недели до окончания войны его смертельно ранило осколком шальной немецкой гранаты. Последние слова были обращены ко мне: «... Сынок, а в университет пойдешь без меня...».
Полковник Крушельницкий и другие армейские сослуживцы стали прототипами персонажей моих книг о войне. В их числе моя самая любимая «Моня Цацкес - знаменосец».
- Скажите, а приходилось ли вам на военных дорогах сталкиваться с антисемитизмом?
- Разве что полковник называл меня «юноша во цвете лет» или «сынок», стыдливо избегая моего еврейского имени. Да вот еще такое происшествие - вскоре после окончания войны, когда «стариков» и нас, «малолеток-недомерков», демобилизовали и отправили в Россию поездом. Пили спирт из алюминиевых кружек, закусывали американской тушенкой и наперебой галдели о том, почему Германия - такая богатая, скот содержат лучше, чем у нас – людей...
Пожилой солдат сказал жестко: «Что фашисты сделали перво-наперво, когда к власти пришли? Всех своих евреев под нож. Оттого и живут как люди. Вот вернемся в Россию и своих подчистую. И заживем не хуже немцев. От фашистов Россию спасли, теперь от евреев осталось».
Я молча встал, достал из-под скамьи свой солдатский вещмешок и пошел подальше от них. И поезд повлек меня по разрушенной Германии. В разрушенную Россию.
Судьба оказалась к Севеле милостива. В Бобруйске, в уцелевшем родительском доме его, невредимого, да еще с медалью «За отвагу» на груди, встречали мама с сестренкой. А вскоре вернулся и отец. Он провел в немецком плену почти все четыре военных года и уцелел, успев переодеться в солдатскую форму, заручившись солдатский книжкой с татарской фамилией.
ЖИЗНЬ ВТОРАЯ
НА ЗЕМЛЕ ОБЕТОВАННОЙ
В 11 часов по московскому времени 24 февраля 1971 года в стране, где страх сковал языки, в самом центре Москвы, напротив Кремля, сошлись в приемной Президиума Верховного Совета СССР двадцать четыре человека. Двадцать четыре советских еврея, безоружные и ничем не защищенные, в отчаянной решимости бросить вызов Голиафу. Они поставили свои головы на кон, кинулись в бездну, чтобы дать пример другим, своими костьми пробить брешь в стене, отделявшей евреев СССР от остального мира, - захватили Приемную Президиума, объявили сухую бессрочную голодовку и выдвинули ультиматум: свободный выезд в Израиль.
В этом акте отчаяния, судьбоносном для советских евреев, участвовал и Эфраим Севела, уже известный советский журналист, киносценарист и режиссер.
Он жил в Москве, был женат на падчерице Эдит Утесовой – Юлии Гендельштейн, у них росла очаровательная дочка Машенька, любимица Леонида Осиповича. Знаменитый артист любил и самого Эфраима. На экраны кинотеатров один за другим выходили художественные фильмы по его сценариям. Шутка ли, семь фильмов за шесть лет!.. Казалось бы, все складывалось удачно...
- И все же решили уехать?
- В моей жизни я долго был «российским империалистом». Любил свою империю. Мне нравилась она.
Но с некоторых пор, при Брежневе, я почти откровенно перестал воспринимать советскую власть. Власть можно уважать, и даже бояться. Но когда смеешься над ней, жить под ее началом невозможно. Понял: в такой обстановке пройдут мои самые энергичные годы, и я начну шамкать как Брежнев.
Много времени спустя, уже вырвавшись из СССР, я мучительно докапывался до истинных причин, побудивших меня сломать прежнюю, хорошо налаженную жизнь во имя туманного и неясного будущего. И понял, что моими поступками двигало стремление начать новую, нравственно более чистую жизнь. Для этого надо было окончательно порвать с советской властью и страной, которая задыхалась под ее безжалостной пятой.
- Но почему позвали именно вас? Ведь вы, насколько известно, никогда не занимались политикой, не были ни диссидентом, ни сионистом...
- Просто у меня в то время было хоть какое-то имя. Остальные же – инженеры, учителя, врачи, их даже пресса иностранная не поддерживает. Я пошел. И, как вы знаете, случилось, можно сказать, историческое событие. Наша акция закончилась победой. Правительство уступило – менялся мир, международная обстановка, внешняя политика СССР. Президиум Верховного Совета СССР принял Постановление о создании Комиссии по выезду в Израиль из СССР граждан с лишением их советского гражданства. А нам, участникам акции, предписывалось покинуть страну немедленно.
До конца своих дней буду помнить тот звездный час взлета человеческого духа и благодарить судьбу за то, что она привела меня к тем, кто не убоялся. Не скрою, я горжусь своим участием в первой открытой политической забастовке за всю историю советской власти, когда горстка людей в здравом уме и трезвом рассудке добровольно прыгнула в пасть чудовища во имя идей, ради блага многих.
- Вас-то, наверно, допросили «с пристрастием» в КГБ?
- Едва я появился в ОВИРе, чтобы оформить документы на выезд, меня пригласили к начальнику антисионистского отдела КГБ СССР генерал-лейтенанту Георгию Минину. «Вот ваше личное дело, - и он открыл пухлую канцелярскую папку. - Честно сказать, будь моя воля, никогда б вас не отпустил. У нас таких людей по пальцам перечесть. – Минин достал из папки пачку благодарностей Верховного Главнокомандующего, они вручались офицерам и солдатам за участие в наступательных операциях минувшей войны. - Ну как отпустить такого воина?! – воскликнул генерал и продолжал наставительно: Очень скоро вы окажетесь на войне...» «Вам видней, - смело отвечал «свободный человек». - Это вы, в КГБ, планируете войны на Ближнем Востоке». Генерал пропустил мою реплику мимо ушей: « Не посрамите чести своих боевых учителей!»
Но медаль «За отвагу», врученную мне «учителями», изъяли вместе с советским паспортом и значком об окончании Белорусского государственного университета.
Пройдет много лет, и Севела, вернувшись в Москву, выступит на конференции по случаю организации Российского Еврейского Конгресса. Рассказав с трибуны о напутствии генерала Минина перед выдворением из СССР и воспользовавшись присутствием в зале мэра Лужкова, обратится к нему с просьбой: «Юрий Михайлович, если вы когда-нибудь увидите генерала Минина, передайте ему, пожалуйста: его наказ – не посрамить боевых учителей - выполнен с честью. На второй же день войны «Судного дня» я из советской «базуки», захваченной в бою с арабами, подбил два арабских советских танка «Т-54» и противотанковую пушку».
Зал взорвался смехом, И, кажется, громче всех смеялся Лужков.
- Выдворенный из СССР вы с семьей могли обосноваться в любой европейской стране, в Америке...
- Мог. Но стремился в Израиль.
По дороге в аэропорт Шереметьево висели двух -трехметровые афиши с портретами Нади Румянцевой из «Крепкого орешка» и Ирины Скобцевой из «Аннушки» - моих фильмов. У Скобцевой на щеке слеза с кулак. На каждой афише черные полосы – мое имя вымарано. И Маша сказала: «Папуля, Москва в трауре». А когда стюардесса объявила, что наш самолет пересек воздушную границу СССР и я воскликнул: «Вот мы и на свободе!», моя мудрая двенадцатилетняя дочь охладила меня: «Папа, ты забыл, мы в самолете Аэрофлота, он может повернуть назад».
- Но почему вы оказались в Париже? Там жил кто-то из родственников? Или вы ехали на пустое место?
- Абсолютно. Билеты покупал за свой счёт. Уехал с тремя сотнями долларов на троих. Вот так и объявился в Париже – с семьей, без денег и никому не нужной профессией на Западе - своих хватает.
Почему Париж? Между СССР и Израилем в те годы были прерваны дипломатические отношения. В Тель-Авив летали с пересадкой в Париже. Но меня-дурака всегда бережет Бог. Куда бы ни попадал, за волосы вытаскивает, хотя я и безбожник. Меня Он жалеет. Он меня любит. И потому, когда я прилетел в Париж, попал сразу же в объятия барона Эдмонда Ротшильда. А шуму! Встречали нас, как папанинцев. Портреты в газетах, на обложках журналов, интервью на радио, ТВ! Ведь мы были первыми, кто прорвался. С чего и началась легальная эмиграция из СССР.
Ротшильд поселил семью Севелы в фешенебельной зоне города, приглашал в свою загородную резиденцию и часами жадно слушал истории блестящего рассказчика Эфраима Севелы.
В общении им помогала Маша. Закончив в Москве пять классов французской школы, она свободно, да еще с парижским акцентом, говорила по-французски.
Это он, барон Эдмонд, разглядит в Севеле талант писателя и буквально силой засадит за перо. Так родится первая книга Эфраима «Легенды инвалидной улицы».Он напишет ее за две недели. Дебютирующий писатель расскажет истории о городе своего детства и его обитателях. Трогательные и горькие, полные мягкого юмора и неизбывной тоски.
Первой по просьбе Ротшильда рукопись прочитает Ида Шагал – дочь Марка Шагала. «Вы не знаете, что написали! – скажет она Эфраиму. – Вы последний еврейский классик на земле!». А сам Марк Шагал рукопись читал всю ночь и наутро вышел с красными глазами. «Молодой человек, - скажет он Севеле, пригласив его к себе, - я вам завидую: эта книга будет самым лучшим витамином для евреев, чтобы они не стыдились называться евреями».
Позже критик, анализируя творчество Севелы, напишет: «Эфраим Севела, писатель небольшого народа, разговаривает со своим читателем с той требовательностью, суровостью и любовью, которые может позволить себе только писатель большого народа».
«Легенды инвалидной улицы» в том же году издадут в Америке, затем в Англии, Германии, Японии, три года спустя - в Израиле на иврите и русском. Став бестселлером после публикации крупнейшим издательством США «Doubladay», «Легенды» принесут автору мировую известность и признание. Но лишь в начале 90-х книга наконец-то появится в России: произведения авторов, выдворенных из страны и лишенных ее гражданства, в СССР не печатались.
А барон Ротшильд, выслушав восторженный отзыв Иды Шагал, скажет: «Надо издавать. - И, обратясь к Севеле, добавит: А рукопись, пожалуйста, подарите мне, я положу ее в сейф и, надеюсь, когда-нибудь разбогатею».
- Я прожил в Париже почти полгода. «Куда ты рвешься? Тебе надо хотя бы на год остаться в Париже, – уговаривал меня Ротшильд. – Я дам тебе в Версале замечательную квартиру (он тогда финансировал реставрацию дворцового комплекса). Оставайся!». Но я хотел своими глазами увидеть Эрец-Израэль.
- Вы так стремились на Землю обетованную, а прожили там всего шесть лет... Что же произошло? Возможно, в Израиле вы искали Европу, а это - Восток.
- Возможно. Скажем иначе. Мы с Израилем друг друга не поняли. И не приняли. Конкретнее?
Мы на социализме, как говорится, собаку съели. Долго верили, что это единственная и лучшая система, какая требуется человечеству для полного счастья. Потом бежали от этой системы. А, как известно, от добра добра не ищут. Но мы нашли. В благословенном Израиле, где тоже строят социализм.
Мне, например, не нравилось, что если в России я был евреем, то здесь считался русским. И там, и там меня не любили как чужака. Что мои дети, в жилах которых три четверти еврейской крови (бабушка со стороны их матери русская), не считаются евреями. «Не хочу жить в стране, где, когда я умру, меня, как собаку, похоронят за оградой кладбища», - заявила моя повзрослевшая дочь и уехала в Европу. А я – в Америку.
- И вам не удалось осуществить намерение послужить своему народу?
- Надеялся сделать значительно больше. Но каждый раз натыкался на неодолимую стену. Так, например, произошло с попыткой организовать израильскую киностудию. Я собрал среди иммигрантов сотню профессиональных кинематографистов, но «свои» не уступили нам, чужакам, этого, на их взгляд, «хлебного» места.
Родил в Израиле сына, он живет там и сегодня. Рядовым солдатом я участвовал в войне Судного дня. После войны «Сохнут» направил меня в Америку. За полгода объездил более трехсот городов и городишек, где жили евреи. На митингах, собраниях «долларовых доноров» рассказывал о народе Израиля, в одиночку победившем в войне и нуждавшемся в материальной помощи. Собрал 500 миллионов долларов. Об этой поездке я рассказал в книге «Возраст Христа».
- При всем неприятии Израиля вам там хорошо работалось...
- О, да, очень! Я написал книги: «Викинг», «Мраморные ступени», «Остановите самолет, я слезу», неодобрительно встреченную израильской прессой, «Моня Цацкес – знаменосец», «Мужской разговор в русской бане», «Почему нет рая на земле», киноповесть «Мама» и рассказы, вошедшие в сборник «Попугай, говорящий на идиш». Видимо, солнце моей исторической родины (не государство!), ее воздух, природа благотворно влияли на меня.
- И все же вы покинули этот творческий оазис...
- Наступил момент, когда понял: не уеду - иссякну. При активной помощи ханжей, которые принялись оговаривать меня за правду в моих книгах, и, словно недруга, отторгать от еврейского государства.

ЖИЗНЬ ТРЕТЬЯ
В «ГОСУДАРСТВЕ
БРАЙТОН БИЧ» И ДРУГИХ
Избрав Нью-Йорк местом постоянного жительства - еще в 1975-м Севела получил гражданство США «по преимущественному праву» - он поселился на Брайтон бич. Жена отказалась переехать в Америку и осталась с детьми в Англии. Семья, которой так дорожил, распалась. К тому же, его плохой английский ограничивал общение с американцами. Брайтонский сленг (для несведующих: русско-английско-одесско-идишско-ивритский плюс матерный) был куда милее, понятней и ближе.
- Для брайтонцев я был «наш писатель». Армянка Римма, хозяйка ресторана, где я постоянно обедал, говорила мне: «Когда вы уедите, повешу у вашего столика табличку: «Здесь сидел и жевал баранину наш писатель Эфраим Севела». А каких повстречал людей! Сколько узнал уникальных историй!
- И не написали о Брайтоне. Казалось бы, сам Бог велел!
- Собирался. Сборник рассказов «Сказки Брайтон бич». Болезнь помешала.
Севела подолгу не задерживался в Америке. Не обремененный никем и ничем, побывал в Швеции, Голландии, Италии, Сингапуре, Англии, Франции, Польше, Германии, Камбодже... Жил повсюду, где ему было интересно и хорошо. За 18 лет скитаний объездил полмира, черпая сюжеты для будущих книг, сценариев из впечатлений, накопленных в поездках. И родились: киносценарии «Ласточкино гнездо» - о советских разведчиках в Англии; «Муж, как все мужья» - о жизни в Израиле; «Белый Мерседес» - о Мюнхенской олимпиаде 1972 года; «Сиамские кошечки» - о Таиланде; повесть «Продай твою мать»- о еврейских иммигрантах в Германии.
Порой неожиданно срывался с насиженного места и оказывался на другом конце Земли.
- (смеется) Да, случалось. Недавно прислали мой архив из Берлина. Я снимал там квартиру и, помнится, много писал. Куда-то сорвался, оставил всё, рассчитывая вернуться. И забыл. И вот теперь, прошло лет двадцать, хозяйка квартиры через своих друзей нашла меня и прислала мой архив. А в нем рукописи небольшой повести «Возраст Христа» и романа, никогда не издававшегося по-русски, «Последние судороги неумирающего племени». Обе книги выходят в начале 2007 года в издательстве «АСТ».
- Ничего себе, расточительность! Вы, наверно, легко пишете?
- На Брайтоне я прослыл лентяем. В хорошую погоду часами валялся на пляже. «Когда и чем он занимается?!» - возмущались брайтонцы. Но вот вышла книга «Тойота Королла», и они ахнули: «Когда же он сумел написать ее?»
В моих рукописях вы не найдете правок, вариантов, разве что небольшие вставки. У меня все складывается в голове. Могу просто диктовать, не поправляя потом ни слова. Сажусь и строчу.
Американский период жизни Севелы чрезвычайно плодотворен. Здесь, помимо «Тойоты Короллы», он написал роман «Farewell, Isrаsel!». Сейчас в России он выходит под подлинным названием «Последние судороги неумирающего племени»; роман «Зуб мудрости» и повесть «Все не как у людей».
Одна за другой издавались и переиздавались его книги. Но этого ему было мало. Хотелось делать кино. А он умел это еще в Москве. Но за все годы эмиграции не снял ни одного фильма. Чужаку пробиться в Голливуд или на киностудию какой-либо европейской страны – и не мечтай.
И Севела, собрав деньги в США и Германии, доложив 250 тысяч долларов, приступил к постановке фильма «Колыбельная» - о трагедии европейского еврейства в годы Второй мировой. Снимал его в Польше, где до войны еврейское население было особенно многочисленным, а уцелели лишь немногие.
В «Колыбельной» почти нет профессиональных артистов. Обычные люди, подходящие по типажу. Порой найденные случайно. Проезжая на машине мимо польской деревеньки, Севела увидел женщину с тяжелой сумкой. Мадонна Рафаэля ! И остановил машину.
Так же случайно нашли и обреченных на убиение «апостолов Петра и Павла». А еврейскую колыбельную с голоса Севелы спела знаменитая польская эстрадная певица Слава Пшебыльска. В детстве у нее были друзья-евреи, и она знала идиш.
Севела покажет «Колыбельную» в Америке. И газета «Чикаго сан Таймс» назовет этот фильм самым сильным о Катастрофе европейского еврейства в годы Второй мировой войны.

ЖИЗНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
СНОВА ДОМА
- В эмиграции так успешно складывалась ваша творческая судьба. Почему же вы вернулись в Москву?
- Прежде расскажу вам забавную историю.
В конце 1989-го мне на Брайтон, куда я периодически возвращался из своих путешествий, позвонил генерал Даниэл Грэм, начальник американской военной разведки. Правда, уже в отставке. Мы встретились, и он предложил мне написать и снять много-многосерийный телефильм о коммунизме и коммунистах. «Подготовьте материал, соберите группу, а деньги я найду», - сказал он, прощаясь.
Когда все было готово, генерал повез меня в посольство Ирана: «Шах Реза Пехлеви мне многим обязан. Когда его свергли с престола, я помог ему восстановиться. К тому же он безумно боится коммунистов». В посольстве пообещали, что на следующий же день наши бумаги будут в Тегеране. Попросили: «Пожалуйста, первый экземпляр фильма сделайте на фарси, все-таки деньги даем мы». Утром следующего дня включаю телевизор: в Тегеране свергнут с престола шах Реза Пехлеви.
«Не огорчайтесь, - успокоил меня генерал Грэм, деньги найдем в другом месте». И мы поехали в посольство Тайваня. Тот же разговор и аналогичная просьба: «Пожалуйста, первый экземпляр фильма сделайте на китайском». Мы обещали.
Утром следующего дня включаю телевизор: США разорвали с Тайванем дипломатические отношения.
Звонит генерал: «Скажите, господин Севела, правительство какого государства вы хотите свергнуть, и я отвезу вас в его посольство».
По приглашению Союза кинематографистов СССР я впервые за восемнадцать лет эмиграции прилетел в Москву. Кто-то из встречавших меня в Шереметьево спросил: «Ты к нам надолго?» Я неосторожно пошутил: «До полного обвала». И зазвучала по радио классическая музыка. И на телеэкранах затанцевали белые лебеди. И по улицам Москвы поползли танки Кантемировской дивизии. Россия встала на дыбы.
Севела окунулся в кипучую жизнь. Она уже не шла мимо него, как в странах, где жил в годы эмиграции. С восторгом наблюдал он, как зарождается новая жизнь, с треском ломается старая.
Ему восстановили российское гражданство, Лужков дал квартиру «Мы на эмиграции потеряли много голов, - сказал мэр, - и поэтому будем принимать с комфортом всех, кого зря в свое время с такой легкостью отпустили».
Севела получил возможность делать кино. По собственным сценариям один за другим снял: «Попугай, говорящий на идиш», «Ноктюрн Шопена», «Благотворительный бал», «Ноев ковчег», «Господи, кто я?». Телевидение устроило передачу, посвященную его возвращению в Россию, и зрители впервые увидели фрагменты из фильма «Колыбельная». По предложению Госкино он проехал с этим фильмом, собирая переполненные залы, по всем крупным российским городам, побывал в Тбилиси, Одессе, Кишиневе, Вильнюсе, Риге, Минске. Огромными тиражами издавались его книги.
Наладилась и семейная жизнь. Севела женился на прелестной женщине, талантливом архитекторе Зое Осиповой, ставшей ему верным другом, умным помощником.
- Но кончилась эйфория начала девяностых. Паралич власти вывел на поверхность российской жизни тучи мошенников, обгладывающих усыхающее дерево экономики страны. Она и поныне проходит стадию начального капитализма, самого бесчеловечного и безжалостного, какого давно в мире нет. Провозглашенная в России демократия - без справедливого и сурового правопорядка - хаос, путь в бездну. Политические партии и группировки продолжают до хрипоты спорить о судьбах страны, а она, страна-то, корчится в удушливых объятиях криминального мира, празднующего пир на ее холодном теле.
А я? Знаю, читатель любит мои книги. Они по-прежнему печатаются большими тиражами. Издан шеститомник моих сочинений. А фильмы? Разве что по военным праздникам покажут ранним утром по ТВ «Годен к нестроевой», который я снял по своему сценарию еще в 1968 году. О моих книгах, фильмах и сегодня пишут за границей. В Польше известный критик Анджей Янковски издал книгу «Проза Эфраима Севелы». А для российских СМИ я словно и не существую. Хоть выругали бы разок! В родной стране – чужой.
- Быть может, причиной тому еврейская тематика ваших произведений?
- Не исключено. Ксенофобия, русский фашизм расцветают в России буйным цветом. И власть этому не противостоит.
- А вернуться в Америку? Не собираетесь?
- Прошлым летом, не дожив трех месяцев до ста лет, в Лос-Анджелесе умер мой отец. Порой думаю: а где успокоюсь я в этом мире, исхоженном мною вдоль и поперек?
Беседовали
корреспонденты «РБ» в Москве
Майя Немировская
Владислав Шницер