Встречные

Мир страстей человеческих

 

ОСОБЫЙ ПУТЬ

Рядом друг с другом лежали забытые людьми и Богом два иссушенных зноем растрескавшихся поля.

- Мы остались такими же, какими были всегда! - гордились они. - Мы не похожи на других. У нас свой, особый путь.

- Да-да, - говорило первое поле, - в это трудно поверить, но мы не изменились со времён Петра Первого!

- И даже Ивана Грозного! - добавляло второе.

И вдруг в один из божьих дней, рано утром, когда над полями вставало солнце, вереница машин привезла удобрения на второе поле. Или, проще сказать, дерьмо. И это в тот самый момент, когда поля в очередной раз гордились своей избранностью!

Но люди не услышали этого - они покрыли поле удобрениями и укатили.

- Как ты могло позволить им сделать с собой такое?! - с отвращением произнесло первое поле.

- Может, это меня прогресс коснулся? - неуверенно ответило второе. - Говорят, такие времена настали - не избежать его.

- Дерьмо - это прогресс?! - задрожало от смеха первое поле. - Ты хоть понимаешь, что стало таким же, как и все? Как все, от которых несёт дерьмом! Ты, если хочешь знать, переметнулось на сторону врага!

Шло время и расцвело второе поле.

- Ты только взгляни, - обратилось оно к первому, - какие удивительные цветы растут на мне! Какие краски, какие запахи! И это я дало им жизнь!

- Цветы-шметы! - усмехнулось первое поле. - Ты свернуло с указанной нам свыше дороги! А я-я остаюсь верной своему особому, ещё неразгаданному, но великому предназначению!

И, демонстрируя верность своему особому пути, первое поле прямо на глазах второго растрескалось ещё больше.

 

ПЕТУХ ИЗ ПОДНЕБЕСЬЯ

Как-то петух орлу чёрной завистью позавидовал.

“Чего это я всю свою столь короткую жизнь петушиную только и делаю, что с курицы на курицу прыгаю да кукарекую, в то время, когда красавец-орёл гордо парит в синем поднебесье?! А не попробовать и мне попарить немного? Тем более, что поднадоели кудахчующие. А некоторые даже опротивели! Да и крылья для чего-то же даны мне!”

Распустил петух крылья, поднапрягся и взлетел на несколько сантиметров выше обычного.

“Ай да я, ай да петух! - похвалил себя петух. - Если у меня так дальше пойдёт...”

И даже мелодию, услышанную когда-то, прокукарекал: “Всё выше, и выше, и выше...”

Каждое утро он начинал с полётов, и вскоре уже ни один петух из всей деревни не мог с ним сравняться. Хотя все, как один, следом за ним в небо устремились. А однажды... Однажды ему удалось взлететь выше хаты вместе с чердаком, вместе с антенной, и ощущение счастья охватило его. Но очень ненадолго. Кончились его петушиные силёнки. Их даже на то, чтобы приземлиться, не хватило. И рухнул петух наземь.

Вот такая очень уж печальная история с ним приключилась. Откуда же было знать бедному петушку, возмечтавшему в орла превратиться, что каждый в этой жизни для своего создан: кто-то на земле кукарекать да курочек удовлетворять, а кто-то высоко в синем небе парить - гордо и одиноко.

 

МОЛЧАНИЕ

Я молчу, страшась потерять то, что имею.

Ты молчишь, на всё рукой махнув.

Мы молчим, потому что мы давно уже не “мы”, а каждый сам по себе.

Вы молчите, уверенные, что если заговорите, ещё хуже будет.

Они молчат, даже не догадываясь, что надо бы голос иногда подать.

Поэтому он, не сомневающийся, что мы все всё промолчим и проглотим, делает с нами всё, что хочет, как хочет, и если кто-то вдруг рот приоткроет, поможет ему замолчать навсегда.

Потому что даже коровы мычат, а мы молчим.

 

ДВЕ ЖИЗНИ

Постучался Дроздов в дверь Синицина.

- Впустишь? - с надеждой спросил он.

- Входи, - произнёс Синицин, и добавил - гостем будешь!

Растерялся Дроздов.

“С чего бы он это “гостем будешь” сказал?”- подумал.

- Каяться я пришёл, - сообщил Дроздов.

- Приступай! - разрешил Синицин.

- В первую очередь, - начал Дроздов, - за жену твою первую покаяться хочу. За то, что столь бесцеремонно увёл её от тебя. Сейчас я уже могу признаться - не нужна она мне была! Начисто! Но очень уж я тебя тогда невзлюбил за что-то. А за что - не помню.

- А вторую, - уточнил Синицин, - вторая зачем тебе понадобилась?

- По той же причине. Хотя терпеть её больше первой не мог! Одной недостаточно показалось. Ты уж прости меня, дурака старого. Хотя и понимаю, сколь непросто тебе это. Тем более, что и с работы тебя погнали, потому что я накапал. Чего это ты улыбаешься? Лучше бы в морду дал мне, полегчало бы!

- А скажи, - произнёс Синицин, - с левыми шапками-ушанками, которые я в своей подпольной мастерской производил и продавал налево, тоже твоя работа? Ты донёс?

На колени тут Дроздов рухнул.

- Не береди душу мою, умоляю тебя! Промолчать об этом хотел! Забыть напрочь! Язык не поворачивался... Да, это моя, паскуды, работа!.. Короче, делай со мной, что хочешь. Хоть вон той хрустальной вазой, что у тебя на горке стоит, в меня запусти!

Синицин встал с кресла, подошёл к Дроздову и обнял его.

- Спасибо тебе, Дроздов, - проникновенно произнёс он, - огромное человеческое спасибо!

Опешил Дроздов.

- Только издеваться не надо, - попросил, - не переживу я этого.

- Я бы тебя, Дроздов, и полюбить за всё, что ты для меня сделал, мог, - сообщил Синицин, - если бы ты таким мерзопакостным не был! Этих жён - и первую, и вторую - я терпеть не мог! Ну, почти так же, как и ты. Мечтал, чтобы сплавить их кому-то. А тут ты как раз подвернулся. И работу ту всеми фибрами души ненавидел. И опять помощь от тебя вовремя пришла. А на шапках-ушанках я такую деньгу заработал, что к моменту твоего доноса было уже с чем в бега податься... Да благодаря тебе я лучших двенадцать лет жизни своей в Алма-Ате провёл! Какое солнце светило мне, какими дынями лакомился, в какую красавицу влюбился! Век тебе благодарен буду, Дроздов! Позволь ещё раз обнять тебя, гаденького!

- Ты это что, серьёзно? - оторопел Дроздов. - Не юморишь?

- Да какой там юмор! - сказал Дроздов. - Благодаря тебе, я жизнь прекрасную прожил!

- Сволочь! - крикнул Дроздов. - Я же не сомневался, что жизнь твою в кошмар превращаю! На что же тогда я всю жизнь свою говняную потратил?!

 

МЫ

Он ни на кого не похож. Он может прыгнуть сразу через столько голов, и лучший циркач ахнет и профессию сменит.

Он ни на кого не похож. Он способен прокричать такое, что все тюрьмы будут готовы его в свои объятия принять, но прокричать так, чтобы никто не услышал.

Он ни на кого не похож. Ему дано ненавидеть так, что поджилки его трястись начинают, голос срываться, об искры из глаз сигарету прикурить можно.

Он ни на кого не похож. Кто ещё может толкнуть двумя локтями одновременно, да так, что до самого конца жизни так и не поймёшь, в какую сторону отлетел.

Он ни на кого не похож. Он умеет так любить, что железные леди незаметно для самих себя в его постели оказываются, изрядно подтаявшими.

Он ни на кого не похож. Он умеет так не думать, что курицы от зависти кудахтать начинают.

Он ни на кого не похож. Ему дано выбрать в жизни такой путь, по которому может шагать только он, остальные спотыкаются и падают в начале его.

Он ни на кого не похож. Ему дано взлететь столь высоко, что парящие орлы своим орлиным оком не различают его.

Он ни на кого не похож. Я, ты, вы, мы, они ни на кого не похожи.

Но все вместе мы такие похожие -двуногие, своими путями бредущие, локтями толкающиеся, открывающие, закрывающие, думающие, бездумные, взлетающие, падающие, любящие, ненавидящие, орущие, в тряпочку молчащие. Мы все и есть Общество, которого, если вдуматься, и нет вовсе.

Лев ШАРГОРОДСКИЙ, Женева
“Секрет”