БАБОЧКИ НАБОКОВА

Сто лет назад, в 1906 году, Владимир Набоков поймал свою первую бабочку. Хотя он достиг мировой славы как писатель – особенно после публикации в 1955 году скандального бестселлера «Лолита» - через всю жизнь пронес страсть к лепидоптерологии, отрасли энтомологии, имеющей дело с ночными мотыльками и дневными бабочками. Иногда он даже отдавал предпочтение научным занятия перед литературными. «Я часто мечтал о долгой и восхитительной карьере безвестного куратора лепидоптерологии в знаменитом музее», - сказал Набоков в интервью 1964 года.
Некоторые исследователи творчества Набокова рассматривают его набеги в энтомологию как тщательно продуманную попытку обогатить и усложнить свой писательский облик. Первый биограф Набокова Эндрю Филд называл эту набоковскую страсть «отлично разработанной литературной позой».
Но те, кто недооценивает и даже опровергает серьезность интереса Набокова к бабочкам, упускают из виду, что он-таки проработал семь лет как безвестный куратор лепидоптерологии. С 1941 по 1948 был исследователем на полставки в Музее сравнительной зоологии в Гарварде, где он реорганизовал коллекцию бабочек и напечатал несколько научных статей.
Позволю себе личную справку. Главным украшением нашей квартиры являются кляссеры с бабочками, развешанные по всем комнатам. На них прежде всего обращают внимание наши гости. А так как бабочки висят повсюду, кажется, что они перелетают из комнаты в комнату, что они живые - до того, как наш сын прихлопнул их сачком. Ловить бабочек он начал очень рано – ему не было еще пяти лет. И в свое увлечение он вовлек родителей, что доставляло нам массу хлопот. Потому что идти по коктебельскому каньону в страшную жару либо, уж коли пришел на память Коктебель, дежурить ночью под фонарем, где кружатся ночные мотыльки, - та еще радость для человека, у которого нет такой всепоглощающей страсти, как у пятилетнего-шестилетнего-семилетнего и так далее ребенка.
Зная об увлечении нашего сына, мой двоюродный брат, подполковник, служащий на Дальнем Востоке, где водятся экзотические ночницы, приказывал солдатам их ловить. Солдаты штыками сбивали бабочек с деревьев, а затем нашатырный спирт на ватке погружал их в вечный сон. Думаю, что Набоков, матерый путешественник, который до Дальнего Востока не добрался, не отказался бы от такой ночной охоты на редкостных бабочек. Но и в коллекции Жеки (так мы звали нашего сына Евгения, а теперь Юджина) были свои досадные пробелы. Что-то осталось только в мечтах. Он так и не поймал белоснежного, в красных пятнах, аполлона, которого так трудоемко и долго ловил и поймал Набоков. Так и не попала в жекину коллекцию страшная мертвая голова, которая водится на картофельных полях (на её спинке, если экземпляр свеж, четко различимы череп и скрещенные кости). Так составлялась питерско-московская коллекция, расширилась до дальневосточной чешуекрылой фауны и уже здесь, в Америке, пополнилась монархами, висероями и др., которые не водятся в Европе. Кстати, первую свою американскую бабочку Жека усмотрел еще на летном поле, из окна самолета, и поклялся поймать. Клятву свою он сдержал.
Кстати, в начальный период увлечения бабочками, настольной книгой Жеки, путеводителем в мир блистательных чешуекрылых была книга Аксакова «Бабочки», с приложенной тетрадкой картинок, где наш сын отмечал пойманные экземпляры. Именно Аксакова Набоков объявил неучем, не знающим, что пишет. Все дело в том, что Набоков подавал своих литературных бабочек с научной подоплекой, тогда как Аксаков – декоративно и описательно. К тому же бабочки у Набокова (летающие по всем его романам) застигнуты в полете, в разгаре их жизнедеятельности. Тогда как Аксаков эмоционально и ярко описывает мертвую бабочку, застывшую на булавке в коллекционной коробке.
Любопытно, что Набоков приватизировал в литературе тему бабочек. До него они порхали вольно и бесцельно – как пестрая деталь словесного пейзажа – по сочинениям многих хороших авторов, начиная с того же Аксакова. Но ввязался Набоков, всех растолкал и как-то между прочим, но достаточно веско, внятно – чтоб все слышали! – объявил свою монополию на литературную бабочку. Ибо только он, Набоков, - из всех пишущих о чудесно неуловимом предмете – сумел исчерпать предмет до дна, истолковать научно и с философией, исхитрился навсегда пригвоздить дрожащую над словом бабочку к своему глянцевитому тексту. Вот, к примеру, его блистательная метафора времени и пространства – с помощью одной бабочки! – в «Других берегах»:
«На персидской сирени у веранды флигеля я увидел первого своего махаона – до сих пор аоническое обаяние этих голых гласных наполняет меня каким-то восторженным гулом! Великолепное, бледно-желтое животное в черных и синих ступенчатых пятнах, с попугаячьим глазком на каждой из парных черно-палевых шпор, свешивалось с наклоненной малиново-лиловой грозди и, упиваясь ею, всё время судорожно хлопало своими громадными крыльями. Я стонал от желанья. Один из слуг ...ловко поймал бабочку в форменную фуражку, и эта фуражка с добычей была заперта в платяной шкап, где пленнице полагалось за ночь умереть от нафталина; но когда на другое утро Mademoiselle отперла шкап, чтобы взять что-то, бабочка, с мощным шорохом, вылетела ей в лицо, затем устремилась к растворенному окну и вот, ныряя и рея, уже стала превращаться в золотую точку, и все продолжала лететь на восток, над тайгой и тундрой, на Вологду, Вятку и Пермь, а там – за суровый Урал, через Якутск и Верхнеколымск, а из Верхнеколымска – где она потеряла одну шпору – к прекрасному острову Св. Лаврентия, и через Аляску на Доусон, и на юг, вдоль Скалистых гор, где наконец, после сорокалетней погони, я настиг ее и ударом рампетки «сбрил» с ярко-желтого одуванчика, вместе с одуванчиком, в ярко-зеленой роще, вместе с рощей, высоко над Боулдером.»
Набоков загнал бабочку в сюжет, навесил бирки классификации и ученой латыни, сузил ее парящую свободу – маниакальным интересом героя, который всегда у Набокова хищно (чтоб поскорей подбить, задушить, пронзить булавкой и распять крылатого страдальца на дощечках) следит за бабочками и видит, как в микроскоп, ничтожные дробности их окраса и анатомии.
Вот этих двух Набоковых – ученого и писателя – и пытается примирить выставка, открывшаяся в Санкт-Петербурге, в бывшем особняке и родном доме Набокова под названием «Код Набокова» - по аналогии с популярным романом «Код Да Винчи». Исследуются связи между искусством автора и его наукой, к цитатам из книг Набокова прилагаются слайды с изображением бабочек.
Бабочек и даже части части бабочек зритель рассматривает под микроскопом – то, что Набоков проделывал каждый день, когда исследовал их строение и свойства в Гарварде. В цитатах бабочки либо порхают, либо упоминаются вскользь, либо рассмотрены научно. Организатор выставки Дмитрий Соколенко - сам микробиолог. И это его шоу задумано для доказательства, что набоковская меткая ювелирная проза выросла из его первоначальной любви к науке. «Когда вы делаете, что делал Набоков, когда вы переключаете фокус от энтомологии к литературе, вы придерживаетесь той же методики и тех же исследовательских инструментов, какими пользовались долгие годы», - сказал Соколенко на открытии выставки. «Я убежден, что его скрупулезное внимание к детали могло прийти как раз из его профессии, из того, чем он занимался в энтомологии».
Соколенко впервые стал фанатом Набокова, когда прочел «Защиту Лужина» - роман о шахматисте, который постепенно сходит с ума из-за одержимости игрой.
Затем он предложил свои услуги музею Набокова, где и узнал об исследовательской работе Набокова в Гарварде.
«Внезапно я увидел другого Набокова, в контексте его энтомологических занятий, - сказал Соколенко. – В какой-то момент я осознал, что Набоков-писатель возник под влиянием Набокова-биолога».
Надеясь увлечь своим открытием широкую публику, Соколенко разработал проект, который постепенно оформился в «Код Набокова». Он шел по стопам Набокова, фотографировал бабочек, упомянутых в его романах или которых он изучал в своих энтомологических исследованиях. На выставке только один имидж, не имеющий прямого отношения к Набокову: во много раз увеличенный глаз фруктовой мухи.
Глаз соотносится с цитатой из «Николоя Гоголя», одной из лучших работ Набокова в литературной критике: «Разницу между человеческим зрением и тем, что видит фасеточный глаз насекомого, можно сравнить с разницей между полутоновым клише, сделанным на тончайшем растре, и тем же изображением, выполненным на самой грубой сетке, которой пользуются для газетных репродукций. Так же относится зрение Гоголя к зрению средних читателей и средних писателей».
Эта выставка появилась в то время, когда репутация Набокова – на подъеме в утонченном мире лепидоптерологии. При жизни Набокова некоторые лепидоптеристы, вероятно, завидуя его литературной славе, отказывали ему в праве заниматься бабочками из-за отсутствия у него специального образования. Однако его имя было упомянуто в «Полевом руководстве по бабочкам Северной Америки» за 1951 год. Чем Набоков страшно гордился, похваляясь своим достижением даже много лет позже.
В 1999 году двое писателей выпустили книжку, посвященную лепидоптерологическим изысканиям Набокова под названием: «Голубянки Набокова: научная одиссея литературного гения». В книге отслеживаются героические попытки Набокова классифицировать эту обширную и разнообразную группу бабочек, мало изученных до 1980 годов.Один из авторов, Курт Джонсон, лепидоптерист, провел пять сезонов, вылавливая редких бабочек в тропических лесах Доминиканской республики. Когда он попытался разместить их на видовой таблице, вдруг осознал, что Набоков поймал этих бабочек и классифицировал их по собственной системе в статье, опубликованной в 1945 году. Джонсон и его коллеги назвали несколько новых видов бабочек по имени литературных героев Набокова, включая перуанскую бабочку, окрещенную «Маделейнеа лолита».
А Соколенко придется нелегко, когда он попытается убедить литературоведов, что набоковское «фантастическое чутье систематизации могло прийти к нему только из биологии». Перед выставкой в Петербурге образы из «Кода Набокова» были показаны на международной набоковской конференции во Франции. К большому огорчению Соколенко, филологи восприняли его образы как произведения искусства, а не свидетельства важности науки в сочинениях Набокова.
Если ему повезет, у Соколенко еще будет возможность отстоять свою точку зрения. Он надеется привезти выставку «Код Набокова», когда она закроется в Петербурге, в Соединенные Штаты и Германию. Все дело – в спонсорах, с которыми сейчас он ведет переговоры.