СНЫ ЗОЛОТЫЕИсповеди наркоманов

От редакции. У этой книги странная, непонятная судьба. Она вышла 17 изданиями в 11 городах России силами общественных организаций и муниципальных властей, но очень малыми тиражами. А между тем пресса призывает выпускать ее миллионами экземпляров, специалисты считают «спасением от беды», Сергей Михалков пишет: «Книга требует издания большими тиражами, привлечения к ее повсеместному распространению всех заинтересованных государственных структур”. Но «государственные структуры» молчат, не проявляют интереса и коммерческие издательства - как будто опасаются чего-то. Наверно, для Америки эта книга не так актуальна. Но она рассказывает о малоизвестных, тяжелых сторонах нынешней российской жизни.

СОН ПЕРВЫЙ
Света Кривцова, 22 года, Санкт-Петербург
Если наркоман живет с наркоманкой - получается прОклятая пара неразлучников. В глазах нормальных людей они - лютые враги, два человека, которые выносить друг друга не могут. Все время дерутся, избивают друг друга, оскорбляют, унижают.
Это так и есть. Но в то же время расстаться они уже не могут. Потому что наркоман - ущербный человек, он живет в постоянном страхе и в постоянной зависти к другим - нормальным. И ему, наркоману, надо для успокоения иметь рядом, вокруг таких же, как он. Вроде бы тогда все хорошо, все такие же, как и мы... Наверно, отсюда и идет это - совращение подростков. Хотя тут есть и другие причины. И это тоже важно. Брат, сестра, жена... ему все равно: приучит к наркотику, посадит на иглу. Правда, часто можно слышать от наркоманов, что лучше они сразу убьют своего ребенка, чем пожелают ему такой же доли, но это - одни разговоры. Вроде бы ребенок - святое, своего ребенка жалко... На самом же деле я знаю многих женщин, которые своих дочерей сажали на иглу, торговали ими, доводили до самоубийства.
Последние два года я жила с одним уголовником - мелким рэкетиром... По моим представлениям, богатый был, на руках - золотые цепи, вся квартира набита кайфом - маковой соломкой то есть. А я все-таки дура была романтическая, хотя к тому времени уже три года на игле просидела. И дура - все боялась, что он в тюрьму попадет. А что я тогда буду делать? Или сама пойду по рукам, или они меня подомнут, будут делать со мной все, что захотят. А так - он мой защитник был, покровитель, не позволял... Я его долго уговаривала не воровать, говорила, что деньги для него я найду, заработаю. Я к тому времени немало нафарцевала, все у меня было. В общем, уговорила. И начали мы проживать мои деньги, а потом и вещи. Поверите - последнюю золотую цепочку с себя сняла и продала. И настал день, когда нам и поесть было не на что. А кайф был - запаслись заранее.
И вот выходим мы как-то ночью побродить по улице, проходим мимо парикмахерской, а он остановился и показывает молча на открытую форточку: кто-то оставил ее открытой. И говорит мне: “Фены вынесем, найдем, кому толкнуть”. А с нами были еще два его приятеля и подружка. Они тоже загалдели: “Вынесем, толкнем!” Достали где-то бутылку пива, дали мне выпить. Я под кайфом, да еще под пивом - мне море по колено... Меня поставили на стреме, а сами полезли, начали подавать мне тюки, фены, завернутые в простыни. Тюков шесть или семь я приняла. А они пошли за такси, опять же меня оставили сторожить. Я хоть и под кайфом, но все видела и все помню... Выворачивает из переулка такси, мне из него уже рукой машут: мол, все путем. И тут - с двух сторон менты. Я кидаюсь к нему, к сожителю своему, автоматически так получилось, да любой бы человек на моем месте так сделал. И вдруг вижу: такси перед моим носом разворачивается - и по газам! Улетели мои верные товарищи! Оставили меня.
Конечно, менты меня взяли, как говорят, с поличным. Привезли к себе, раздели, издевались, оскорбляли, как только хотели. Я набросилась на них, кому-то по морде дала, меня избили...
В общем, тогда-то я их всех окончательно возненавидела. И ментов подлых, и своих... друзей, что ли. Только у наркоманов друзей не бывает. И предательства у них нет. Это я их возненавидела за предательство, а на самом деле предательства не было. По нашим понятиям, это обычное дело. Каждый сам за себя и сам по себе. Это у вас говорят: дружба, любовь, порядочный человек, непорядочный человек, злой - добрый, благородный - низкий, трусливый - храбрый... А там никаких различий нет. Там и слов таких нет. Ни слов, ни понятий, ни поступков. Совсем нет. Пустота. Понимаете, там, где у нормальных людей какие-то человеческие отношения, у наркоманов - пустота. Там даже слова «подлость» нет, а есть - «подляна», и оно означает что-то свое, совсем другое, чем у вас. Я где-то читала про колымскую лагерную жизнь в тридцатые годы, что там был один закон: умри ты сегодня, а я завтра. Так и у нас...
Но в общем-то получилось даже лучше, что они уехали, бросили меня. Когда меня на принудиловку положили в больницу, он приходил ко мне, мой сожитель. Много денег принес, умолял, чтобы я его не выдавала, не признавалась, что и он там был. Денег я не взяла, но и про него ничего не сказала. Не потому, что я такой хорошей хочу показаться, а просто мне адвокат посоветовал. Если бы сказала про них - получилось бы групповое ограбление по предварительному сговору в компании с рецидивистом. Был бы большой срок. А так я пошла по делу одна, да не за ограбление, а за попытку...
Я считала, что попала в их мир просто по глупости и по доброте. А вот недавно узнала, что у меня отец тоже наркоманом был, четыре года кололся. Значит, есть что-то наследственное. Хотя глупости и доброты тоже было хоть отбавляй. Это правда - я девочка добрая была. И училась хорошо. Первый курс медучилища закончила с отличием, и мне в порядке исключения разрешили на каникулах поработать санитаркой. Сами понимаете, отец жил отдельно, маминой зарплаты не хватало, а в пятнадцать лет уже хочется одеваться - ведь на других, на богатых смотришь, на иностранцев...
В моей палате лежал один больной, взрослый уже человек, лет тридцать ему было, разговорчивый, ко мне так хорошо относился. А я была примерной санитаркой, умелой, мне даже доверяли уколы делать. Однажды прихожу я к нему с уколом, а он говорит: «Оставь, я сам себе сделаю...» Ну сам - так сам. А потом он стал просить дополнительной дозы, чтобы я достала. Ну, думаю, человеку тяжело, надо облегчить боль... Но потом обратила внимание: все друзья, что к нему приходят, какие-то грязные, неумытые. Это я сейчас знаю, смогу за версту отличить наркомана по виду, по его неряшливости, запущенности, по запаху. Особенно тех, кто варит. Да что там человека, я квартиру, где варят, по запаху ото всех отличу. А тогда же я ничего не знала и говорю ему: “Что это у тебя друзья такие, ну, неумытые...” А он-то думал, что я все понимаю, что я тоже колюсь, и говорит: «Ты, наверное, дружишь только с теми, кто на стекле сидит, а мы сами варим». Я удивилась: “Что это такое?” Он объяснил: на стекле – это значит, те люди, которые имеют возможность доставать чистый, фабричный наркотик, в ампулах. А они сами варят из опийного мака, из всякой химической гадости. Ну рассказал он мне все и предложил уколоться. Мне так интересно было - я и укололась. И правда, хорошо стало, как-то легче, свободнее. Я ведь нервная уже была, работа тяжелая, не для шестнадцатилетней девчонки: кровь, грязь, бинты, отделение-то было травматологическое. Это ужас. Приду домой - уколюсь, и вроде бы легче. Так и втянулась.
А потом он, знакомый мой, выписался, позвонил, к себе пригласил, с друзьями познакомил. А они все вежливые, обходительные - когда прикурить дают, то зажигалку подносят, а не так, что сама тянешься, как жираф. Ведь среди шестнадцатилетних пацанов еще и понятия нет, что ты - девушка, что к тебе надо относиться по-особому. А тут - взрослые люди, по тридцать лет, умные, интересные, со мной, с девчонкой, как с равной, как со взрослой: знаки внимания, комплименты. Мне так лестно было, прямо голова кружилась. А уж на своих сокурсников я после этого смотрела как на щенков, с превосходством таким...
Дура, сейчас только понимаю, что я им была нужна - вот они меня и обхаживали. Я ведь в больнице работала, имела доступ к наркотикам. И приносила им, доставала, сколько могла. Героиней была в своих глазах, а уж они меня превозносили до небес! Говорю же: дура. Только потом начала понимать, что там, в том мире, ничего просто так не делается, никто ни для кого даже пальцем не шевельнет, если он в этом человеке не заинтересован, не хочет с него что-нибудь получить. Ты из автобуса будешь выходить, так он тебе даже руки не подаст, если ты ему сейчас не нужна, не можешь принести выгоду. Там ничего нет, я даже слов не могу найти, чтобы сказать... Нет ничего, что обычно бывает между людьми. Никаких понятий о дружбе, помощи, ничего человеческого. И в то же время все держатся одной кучей. Такое невозможно представить: в одной квартире чуть ли не месяц живут люди, не связанные друг с другом ничем, готовые в любую минуту продать, сдать, утопить друг друга.
Я правильно говорю: чуть ли не месяц. Это называется - зависнуть. Бывает, на пять-десять дней зависают. А у нас было - по месяцу. Запирались в одной квартире, запасались маковой соломкой - и все, никуда оттуда ни ногой. Потом выползаешь на улицу, а идти не можешь, отучилась ходить. Придешь в притон еще зимой, а уходишь — на улице солнце, люди чуть ли не в платьях, а ты в шубе и в шапке. Или было так: я из дома ушла, сорвалась во время ломок, в ночной рубашке и в халате — и пришла в таком же виде, но только уже зимой, по снегу...
А идти по городу, по улице — страшно. Наркоманы всего боятся. Если на улице какой-нибудь человек случайно подойдет к наркоману, попросит, допустим, прикурить, тот вспотеет от ужаса. А уж при виде милиционера... Да и вообще наркоманов можно сразу узнать: вертит головой во все стороны...
От этого вот страха и совершаются часто немыслимые жестокости. У нас одного заподозрилив том, что он ментам стучит, и опустили. А это самое страшное наказание в уголовном мире — сделать мужика петухом, то есть изнасиловать. А почти все мои последние знакомые были чистыми уголовниками, по разу или по два раза на зону сходили. Не знаю точно, доказали или нет, что заподозренный и вправду стучит, но заманили его на хату, оглушили и начали насиловать. При мне. Меня тошнит, кричу: «Отпустите меня, я смотреть не могу!» А мне приказали: «Сиди!» Попробуй ослушайся. Сидела. Смотрела. А у того парня, которого опускали, была девчонка, он вместе с ней пришел. Так она убежала от ужаса на кухню и открыла газ. Я ее потом откачивала.
И еще самое страшное, что со всеми случается, — это когда глюки находят, то есть появляются галлюцинации, крыша начинает съезжать, то есть с ума сходишь. Часто специально делают, чтобы крыша поехала. Допустим, укололся он, впал в кайф, а тут телефон звонит. Он снимает трубку и слышит: «Это я, твоя смерть!» Шутка такая. А у него уже крыша поехала, всюду чудится смерть. Или одного парня у нас запугали, что вот-вот менты придут, он и простоял неподвижно восемь часов у дверного глазка, пока не свалился. Ну а третий сам с ума сошел. Все ему мерещилось, что он заболел какой-то страшной болезнью, раздевался, подходил к зеркалу, нас подзывал и говорил: «Посмотрите, насквозь же видно, вот она, болезнь!» Мы его жалели, три дня не давали колоться, чтобы очухался. Но он так и не очухался - увезли в психушку.
У меня, конечно, тоже не раз крыша съезжала. То как-то инопланетянин приходил. Открываю глаза, а он, весь белый, стоит и смотрит. И осторожно так прикасается к колену (оно у меня из-под одеяла высовывалось). Я сразу же отключилась. Очнулась. Вроде все помню. Посмотрела на колено, а оно красное...
Мне еще повезло. Первые годы я ведь работала в больнице, сама могла наркотики доставать — и меня не трогали, зависели потому что от меня. А потом появился этот уголовник, покровитель мой. Но все равно всякое было. Один раз я без денег осталась, значит - без кайфа. Попросила у кого-то, а мне говорят: “Вот нас здесь десятеро, дашь всем десятерым — получишь дозу”. Я отказалась. Они озверели, повалили меня, начали резать. У меня до сих пор на животе шрам. А как увидели кровь — очухались. Наркоманы при виде крови сразу в себя приходят. Некоторые даже специально вены режут, чтобы успокоиться.
Ну а если ты в одиночестве, если нет авторитетного сожителя, тогда, конечно, один путь. Мужчины, понятно, воруют, чтобы денег достать, а девушки при них, как у нас говорят, присасываются. Допустим, чтобы одну среднюю дозу на день набрать, девушке надо лечь под пятерых. Под пятерых грязных, не моющихся месяцами скотов. Но там уже девушки не разбираются, там уже все безразлично, лишь бы получить свою дозу.

Почему?
Этот вопрос возник сразу: почему? Первые же читатели еще рукописной книги с первых же страниц откладывали рукопись и недоуменно спрашивали: почему они тебе все это рассказывают? С какой стати? О грязи, мерзостях и ужасах не чьей-то чужой, а своей жизни. Откуда такая откровенность? Не говоря уже о том, что она небезопасна...
Это алкоголик тут же все расскажет про свою жизнь, даже если его не просят. Потому что алкоголик – экстраверт. А наркоман — интроверт, то есть человек закрытый, наружу у него всплывают только три чувства: страх перед всеми, страх ломок и страх остаться без наркотиков. Наркоман никогда и никому не изливает душу. Такого не может быть! –удивлялись прежде всего врачи и милиционеры.
И тем не менее — исповеди.
Встречаясь с наркоманами в больницах, в притонах, в городах и поселках на марихуанном пути от Чуйской долины до Москвы, на рынках, на пятачках, где собираются свои люди, я никогда, по неведению, не задавался таким вопросом.
Почему?
А может, как раз потому, что наркоман живет в постоянном страхе, он закрыт, то есть одинок, как никакой другой человек на свете. Весь мир враждебен ему - и он враждебен всему миру. Это отчаянное, безнадежное, космическое одиночество. Может, они и рассказывали все потому, что в кои-то веки человек из того, враждебного мира пришел к ним не с милицейской повесткой, не с родственными слезами, проклятиями, нравоучениями, а просто поговорить, и, что еще важнее — послушать. В кои-то веки проявил к ним не милицейский или медицинский, а просто человеческий интерес: интерес к их судьбе, к жизни, к их мнению и суждениям о себе, о людях, о кошмаре, в который они сами себя ввергли.
А потом я сразу же рассказывал им о замысле книги, о том, что пишу ее для тех, кто еще не пробовал анаши и ни разу не укололся, то есть для их младших сестренок и братишек. И просил их помочь - рассказать всю правду, поскольку лишь полная правда может убедить, дойти до умов и сердец мальчишек и девчонок. То есть я делал их как бы своими соавторами. И никто из моих собеседников-наркоманов мне не отказал. Все соглашались, все рассказывали про свою жизнь со всей возможной откровенностью.

Чуйская долина
Александр Зеличенко, полковник, куратор антинаркотиковой программы ООН “Ошский узел”
Чуйская долина — это север Кыргызстана, юг Джамбулской и Чимкентской областей Казахстана, это громадные пространства от Ташкента на западе до Алматы на востоке, от кыргызских гор на юге до пустыни Муюн-Кум на севере. Это три с лишним миллиона гектаров, занятых дикорастущей коноплей. Особой коноплей, имеющей особые наркотические свойства, каких нет ни у какой другой конопли - обычного сорняка на полях Сибири и Центральной России, Северного Казахстана и Поволжья... Что такое три с половиной миллиона гектаров? Вспомним: весь Советский Союз, осваивал целину, и усилиями всей страны в Казахстане было распахано, окультурено восемнадцать миллионов гектаров... Вот и сравнивайте.
Если подняться на вертолете, на самолете и попробовать окинуть долину взглядом, то это — необозримый океан, по которому перекатываются волны конопли в рост человека и выше.
Как бороться с ней? Наверно, никто не знает. Конопля — вековечное растение, самое неприхотливое, самое стойкое. Будет жара, сушь, засуха — она выживет. Начнется ливень, всемирный потоп, грязь, болото — она прорастет. Ничего с ней нельзя сделать. С корнями не вырвешь - корни глубокие, чуть ли не три метра. Распахать? Поди попробуй. Во-первых, горючего не хватит, во-вторых, все равно бесполезно - пробьется, а в-третьих, конопля здесь растет не сама по себе, она выполняет природой уготованную роль. Своей мощной корневой системой она удерживает пески. Стоит только уничтожить, свести ее на каких-то пространствах (а на ограниченных участках это возможно), как начинается наступление песков на села и аулы. Видите, какая получается сложная ситуация?
В Казахстане, где на сотнях тысяч гектаров конопля стоит стеной выше человека, еще можно применять (и применяют) гербициды, поливают ее нещадно ядохимикатами с самолетов. Но и там получается в результате урон для природы невосполнимый. А в Кыргызстане, на малых площадях, при большой плотности населения — и применение химии невозможно. Ведь гербициды сжигают все: и коноплю, и траву, то есть пастбища, и все живое там погибает: звери, птицы, скотина там больше не будет пастись, человеку туда уже не ступить ногой.
Вот какая проблема.
Американцы, правда, нашли способ. Вот я взял у своих американских коллег (достает из ящика горсть необыкновенно красивых, как игрушки, синих, красных, розовых кубиков со сглаженными углами — С. Б.) несколько гранул. Это экологически безвредные гербициды в желатиновой оболочке, которые действуют только на коноплю. Одна гранула — один цент. Они выстреливаются специальной пушкой. Желатин растворяется, жидкость вытекает, обволакивает растения — ведь конопля ранней весной всего лишь низенькая-низенькая травка — и затормаживает процесс фотосинтеза. Одним залпом накрывается площадь в четыре гектара, один залп обходится в восемьсот долларов. То есть только для обработки гербицидами на Чуйскую долину необходимо истратить от восьмисот миллионов до одного миллиарда долларов. Как минимум. Не считая всех остальных прямых и побочных сопутствующих расходов.
Так что пока остаемся реальной силой в основном мы, милиция. Но силы наши... несопоставимы с территорией, которую надо контролировать. Раньше, пока Советский Союз не распался, было легче: мощное МВД Союза всегда помогало - хотя бы теми же вертолетами. Чтобы представить масштаб, приведу такой пример... В конце июня, в июле и августе, когда в Чуйскую долину устремляются гонцы, группы, банды со всей страны, мы здесь проводили чуть ли не войсковые операции, полки выходили на оцепление... И все равно не справлялись: по только им известным тропкам, ложбинам, тайным дорогам заготовители утекали, просачивались - как вода между пальцев. Мы перехватывали лишь малую часть...
А сейчас вся тяжесть легла на плечи двух республик, да вот международная ассоциация по борьбе с незаконным оборотом наркотиков материально поддерживает. Так что Чуйская долина – это джунгли... И хищники здесь всех родов – от самых мелких до самых крупных. Например, однажды проследили мы гастролеров, которые за крупные деньги прямо с конвейера автосборочного завода сняли восемь грузовиков, загрузили в машины кирпич, цемент, доски, а между ними, в мешках, упрятали две тонны марихуаны и уже готовы были вывезти все за пределы республики. Две тонны!..
А помимо них кружатся над Чуйской долиной птицы калибром помельче, зато количеством несметным. Как воронье!
В этой связи я хочу сказать вот о чем: о несовершенствах нашего уголовного законодательства, судопроизводства и вообще — об отношении общества, общественного сознания к наркомании в целом и к наркобизнесу - в частности. Мне мои американские коллеги рассказывают: суд присяжных там все может принять во внимание, с самым матерым, закоренелым преступником, с убийцей разбираются. Где убил, как убил, какой была его жизнь, несчастное детство, бедность, гетто, родители-пьяницы, личная месть... — все принимают во внимание и все обсуждают. Но как только речь заходит о наркотиках, о торговле наркотиками — тут суд присяжных абсолютно беспощаден. Продавал детям кокаин? Покушался и подрывал мозг, интеллект, генофонд, будущее нации? Все. Максимальный срок. Если дадут девяносто лет — он просидит в тюрьме все девяносто лет. Если пожизненно, то - до конца дней... И никаких условно-досрочных освобождений, как в стране победившего пролетариат капитализма. У нас же к дельцам наркобизнеса все еще относятся как к незначительным преступникам, витает в нашем обществе некое не то благодушие, не то, простите меня, элементарное непонимание и глупость: продавал, мол, и продавал, а ты не покупай...
И что еще очень печально и тревожно: перемена в настроениях местных жителей. Раньше они нам помогали, поддерживали. Ведь заготовщики и им не давали покоя: угоняли машины, мотоциклы, скотину, посевы травили... С начала девяностых годов начался перелом. Понятно, что он связан с кризисом в экономике, с распадом государственных предприятий, колхозов и совхозов. Десятки тысяч людей оказались без работы и без денег. В общем, местные занялись заготовкой. Приезжаешь на чабанскую точку, а там неподалеку стоит стожок скошенной конопли. Подходишь к чабану: аксакал, почему не сожгли? А он отвечает: у меня бензина нет! Приезжай и сам жги! Так и получается: он выжидает, кто первым приедет. Если мы, то сожжем. Если гонцы, то они возьмут уже готовый, высушенный товар...
Да чабаны-то еще на виду. А как быть с тысячами и тысячами простых людей, для которых заготовка марихуаны стала чем-то вроде работы на приусадебном или дачном участке? И будем смотреть правде в глаза: когда в наркоторговле участвует уже население, когда начинается борьба с населением, власть проигрывает в любом случае...