Случай в городе N

Этим летом исполнится ровно 37 лет со дня необычного летного происшествия. В знойный полдень 4 июня 1965 года реактивный истребитель МИГ-17 пролетел на огромной скорости под коммунальным мостом через сибирскую реку Обь, разделившую на две части ныне почти полуторамиллионный Новосибирск.
Тогда это летное происшествие было расценено военспецами как крупное ЧП и мгновенно дошло до министра обороны. Виновник за свою удаль едва не поплатился погонами и свободой. Однако ни один летчик в мире еще не сделал ничего подобного - ни до, ни после летчика-снайпера Валентина Привалова. Мы не берем в расчет родоначальника отечественного воздушного хулиганства Валерия Чкалова - слишком несравнимы характеристики самолетов.[!]
Несколько лет на Западно-Сибирской студии кинохроники пылилась моя сценарная заявка на фильм о Привалове. Вообще-то цензура к тому времени уже умерла, но отсутствие денег - тормоз еще более зримый и грубый, чем мания секретности. Когда сибирская студия кинохроники практически развалилась, внезапно позвонила режиссер предполагаемого фильма Наталья Малашина. Как оказалось, она отсняла большую часть ленты. Без денег, без утвержденной сметы - на голой изворотливости.
Три дня снимали самого Привалова, приехавшего по такому случаю в Новосибирск. Теперь он есть на пленке. Это самое радостное известие, которое я получил от киношников в последние годы. Честно говоря, стал побаиваться за Привалова. Немолодой уже человек, он почти десять лет носит на сердце кардиостимулятор...
К фильму меня так и не допустили, хотя в титрах я обозначен как соавтор сценария. В который раз прокручиваю видеокассету с короткометражкой на 22 минуты и весь сжимаюсь... Нет, не от ревности, а от несовпадения с режиссером. Протест вызывает не то, что из-за скудости финансов за кадром осталось очень многое. У фильма - другой стержень. По версии моего более равного соавтора, это был просто «Случай в городе N.». Я же всегда считал, что это больше, чем случай. Вместе с героем очерка я искал внятный ответ на главный, по моему разумению, вопрос: зачем он ЭТО сделал? Но в фильме про это - ни слова.
...Опередив на мгновение звук, МИГ-17 скользнул бесшумной сер-ебристой молнией под центральную арку моста. Очевидцам по ту сторону могло показаться, что истребитель вынырнул вдруг прямо из реки. Могучая Обь, вскипев пенными бурунами от такого несусветного нахальства, как будто прогнулась в русле наподобие жёлоба. От очевидцев пошла гулять в народе легенда о рискованно гениальном расчете пилота. Однажды я долго простоял на набережной у серой каменной громады коммунального моста через Обь, прикидывая, что называется, на выпуклый глаз, как это «верблюд» под видом истребителя умудрился пройти в угольное ушко просвета между мостом и рекой?
Но был ли летчик? Имя исполнителя смертельного трюка забылось. За давностью лет этот поистине сверхъестественный случай превратился в байку из городского фольклора.
Вскоре, однако, изумленное "как" отступило перед извечным "зачем". Зачем летчик так безумно и смертельно рисковал? Ладно бы только своей жизнью. Мог покалечить, а то и убить случайно оказавшихся на мосту безвинных свидетелей. Запросто мог снести полмоста и походя вспороть серебряным своим крылом главную транспортную артерию почти миллионного на ту пору города. Буквально в считанных секундах для истребителя от первого моста - второй, железнодорожный. Зацепись самолет за любую из его ребристых ферм, и тогда - паралич Транссибирской магистрали. Зачем?
Говорили разное. По одной версии, заводной по характеру летчик нырнул под мост на спор. В прозрачных намеках бывших летчиков, знавших когда-то лихого «летуна» по прозвищу «Валет», только слепой мог не разглядеть некую красивую купальщицу с обского пляжа. Ищите женщину? Так просто?
Я сник и даже на какое-то время перестал искать Привалова. Такой человек мне был не интересен. В ту пору я находился под обаянием личности Александра Ивановича Покрышкина. Гордился, что живу в родном городе с прославленным асом. Вычитал еще при жизни в одной из книг Покрышкина, а потом прочитал на его надгробии на Новодевичьем кладбище такие слова: «Подвиг требует мысли, мастерства, риска». Стоял перед бюстом и в мыслях непочтительно спорил с Покрышкиным. Почему риск на послед-нем месте?
Мне всегда казалось, что героизм русского человека круто замешан прежде всего на дрожжах риска, на нашей российской безоглядности. Ну а все остальное уже потом. По крайней мере, мысль - это точно. Я не знаю другого человека, который добровольно зажал бы себя в тиски такой суровой самодисциплины, как Покрышкин. А ведь был и с ним грех. Как-то явно ради похвальбы перед молодыми пилотами сбил фашиста из положения «вверх ногами». Чем не цирковой трюк?
А потом в одной московской квартире я встретил женщину. Под конец чинной беседы она неожиданно встала, прервав себя на полуслове, и произнесла поразившее меня признание: «Перед вами женщина, ради которой Покрышкин совершал свои подвиги!» Я поцеловал ее руку и не спросил больше ни о чем. Это была Мария Кузьминична Покрышкина, жена и близкий друг лучшего летчика-истребителя Второй мировой войны. К сожалению, не так давно она ушла из жизни.
Теперь вы знаете, почему я снова начал искать Привалова. И я его нашел - спустя два года. Летел через полстраны. И вот схожу на подмосковной Сходне. Осталось только толкнуть калитку, где меня уже ждали. Медлю. Надо быть готовым ко всему. Пусть спор, пусть прелестная женщина. Но пусть Привалов скажет об этом сам.
До войны он не то что самолета, но и паровоза-то в глаза живьем не видел. Хотя рос не в глухомани, а в подмосковной деревне Пятница, где околица обрывалась берегом Истринского водохранилища. Ему было всего шесть лет, когда нача-лась война. Но он хорошо запомнил наше отступление. Толпы безоружных красноармейцев с белыми от страха лицами на ставших вдруг тесными деревенских улочках. Близкая канонада... Их деревня месяц была под немцами. Как-то ночью к семье скрытно пробрался из Химок отец. К утру он вырыл в овраге земляную нору и с рассветом ушел - воевать дальше. В 42-м на отца пришла похоронка. Мать с тремя детьми спасалась в отрытом отцом окопе, пока не верну-лись наши.
Над деревней летали тяжелые немецкие бомбардировщики с желтыми крестами. Бомбовозы не интересовались выжженной дотла маленькой деревенькой, припасая фугасы для Москвы. Еще его детская память сох-ранила цветные облачка шрапнели, рвущейся позади двух советских истребителей И-16, которые недолго покружили в полдень над деревней. А вечером того дня, когда прилетали разведчики, в село ворвались наши танки, облепленные автоматчиками в белых полушубках. На этом и кончились детские впечатления Привалова об авиации. Одному Богу известно, каким ветром занесло деревенского подростка в аэроклуб. Свой первый учебный вылет он совершил раньше, чем получил школьный аттестат.
Леталось ему радостно. В воздухе не мог сдержаться - затягивал песню, что на земле случалось с ним крайне редко. Ловил в радиокомпас какую-нибудь станцию (чаще других попадался бессонный «Маяк») и блажил, разливаясь этаким басовитым соловьем - разбойником. В минимум погоды, хмарь, любил летать даже больше. Заранее предвкушал этот момент: вот сейчас, сейчас... Истребитель стряхивал с крыльев клочки облачности, и душа очищалась, яснела вслед за небом. Отлетала в прозрачную голубизну, в блеск незамутненного солнца. Небо дарило чувством освобождения от всего будничного.
Может оттого, что самолет он ощущал как продолжение своего тела и даже курсантом не испытывал обычной «трясучки» перед полетами, судьба его хранила. С ним долго ничего не случалось в воздухе. А ког-да случилось, он... обрадовался. Перегонял истребитель в часть после ремонта. Машинально тронул в полете ручку управления - нет ответа. Самолет не слушался рулей высоты. Заикнись он об этом в эфире, наверняка получил бы приказ катапультироваться. Или орден. Если бы, конечно, сел и остался жив.
О, загадочная русская душа! Привалов молчал как партизан на допросе. По радио сказал диспетчеру на аэродроме, что будет заходить на посадку за 100 километров. Тот не среагировал, хотя норма была 20. Тон летчика не давал никаких оснований для тревоги.
До полосы Привалов дотянул на голом мастерстве. Но сел все же не по-приваловски. Его стелющуюся посадку, как и фирменные взлеты, в полку уже различали безошибочно. Самолет неуклюже ткнулся в бетонку сразу на три «ноги». Слегка озадаченные механики подошли узнать, в чем дело. А когда углядели болт, который намертво заклинил руль высоты, у всех глаза полезли на лоб. А как еще прикажете смотреть на смертника, прилетевшего, по сути, с того света? Впрочем, тем все и кончилось.
А орден он получил позже. Только, как говорят, не за одноразовую удаль, а по совокупности эпизодов при освоении ледовых аэродромов в Заполярье. Красную «звездочку».
Потом был перевод в провинциальный гарнизон под Канском. Там с Приваловым опять долго ничего не случалось. Уныло-рутинное тече-ние службы, зло названной им «простоквашей» за тусклость будней, изредка разнообразили учения в округе. Самой большой ярмаркой тщеславия в мирное время считались окружные сборы командиров полков. Что-то вроде выставки достижений воинского искусства.
То, что четверку истребителей из Канска позвали показать себя перед всем Сибирским округом, было немалым достижением. Забегая вперед, скажу, что на показе их четверка с первого захода зажгла целый десяток грузовиков, расставленных на земле в шахматном порядке и оживляемых с помощью тросов. «Молодцы, истребители!» - от души похвалил летчиков командующий учениями.
На тренировки им дали целую неделю, хотя с их «налетанностью» было достаточно одного дня. Как водится, отцы - командиры подстраховались. От необременительных ратных трудов летчики отдыхали на пляже. Купались, загорали. Похоже, только один Привалов отдыхал на речном песочке лишь телом. Голова включалась сама собой при виде капитального моста через Обь. Это было какое-то наваждение. Глянулся ему как-то сразу этот мост - и все тут! 3амечательный мост. Под такими только и летать. Нет, тогда он ничего не решил определенно. Просто положил глаз на мост, сказав себе: «Вот мост, который тебе нужен».
Случай вел его. В тот день, 4 июня 1965 года, с утра его назначили обслуживать зенитно-ракетный комплекс. Он крутился ужом в поднебесье, а зенитчики ловили серебристый крестик его МИГа в свои прицелы и делали понарошку «пиф-паф». Наконец, с КП передали режим снижения. На высоте две тысячи метров он вышел из плотной облачности. И первое, что он увидел, был мост. Прямо по курсу. Случай выложил ему мост на блюдечке с голубой каймой реки, словно приглашал: «Ну, Привалов, исполняй свою безумную мечту!»
А дальше включился его авантюрный характер. Сейчас или уже никогда! Так, главное держать голову холодной. Мозг работает, как компьютер. Чтобы идеально чувствовать самолет, он сбросил скорость до 700 километров. Выровнял истребитель точно по центру русла реки, довернув ручку управления на зеленое пятно островка, промелькнувшего внизу. Истребитель скользил всего в нескольких метрах над речной гладью. Клевок носом, еще клевок. Нервы-то у аса не железные! Так можно и гробануться. А что, если резко взять ручку на себя и пройти над аркой? Четыре секунды на окончательное решение. Все. Уже нельзя.
Я видел, что Привалов переживал сильнейший стресс от своего рассказа. Без сомнения, он снова был сейчас там, под мостом. Я же вредничал, просил прокрутить все сначала для точности деталей, как в замедленном кино. Итак, он нацелился в середину просвета под центральной аркой моста. Простите, ребятки! Это - парочке на мосту, мечтательно заглядевшейся в реку над чугунными перилами. Сейчас ваша любовь подвергнется суро-вому испытанию. Вообще-то я не хотел бы оказаться в тот момент на мосту с любимой девушкой. Потом заикались бы вместе до серебряной свадьбы.
Стоп-кадр! Поскольку пролет Привалова под мостом на реактивном истребителе никем в мире до сих пор не повторен, то нет и достоверных описаний того, что чувствует летчик в подобной ситуации. Даже в специальных наставлениях нет. Так вот, вопреки всем законам физики, включая прежде всего оптику, арка по мере приближения к ней не желала увеличиваться в размерах. Наоборот, она сужалась, грозя захлопнуть-ся над головой пилота как медвежий капкан.
Теперь самолет был всего в метре от воды. И на волосок от гибели, когда летчик поверил своим глазам: каменный мешок - нет выхода! Казалось, просвет был наглухо закупорен бетонными сваями стоящего впе-реди другого, железнодорожного, моста. В смертельно опасных ситуациях нет ничего страш-нее, чем панические химеры собственного сознания. Привалов понял: нельзя научиться управлять ужасом. Но его можно переждать. Наверное, это и есть воспетое безумство храбрых.
Спасла Привалова отменная реакция. Четырех секунд, чтобы передумать, у него уже не было. Только две с половиной - чтобы рвануть ручку управления на себя и ввинтиться свечей в низкую облачность. Самолет прошел почти впритирку к фермам близкого железнодорожного моста. Тело отса-лютовало победным хрустом всех косточек на чудовищную перегрузку.
Он не опоздал на аэродром, сел в свой график. А утром явился в штаб дивизии как ни в чем не бывало. Они сидели в методическом классе вчетвером - старший группы Николай Бричук, Лев Агафонов, Анатолий Житин и Привалов. Гадали вслух, какое задание придумают им сегодня. Здесь их и застал грозный звонок от начальника авиации дивизии. Трубку снял один из них. Совершенно ошалев от услышанного, он доложил приказ остальным: «Канских летчиков приказано арестовать. Ору-жие отобрать. Самолеты опечатать».
Они тогда не могли знать, что никаких вещдоков против Привалова не существовало. Пленка в бароспидографе, который обычно пишет «картинку» всего полета, оказалась старой. Ничего не записалось. Но дело было даже не в пленке. Крутое начало следствия предвещало как минимум потерю летной работы. Если виновник чистосердечно раскается, то для него одного. Если станут запираться, то для всей четверки. Такой жертвы Привалов не мог принять от друзей.
По мере того, как «разбор полетов» перемещался по вертикали во все более высокие кабинеты, крепчали и разносы. Чувствовалась, однако, в угрозах отдать Привалова под суд некоторая неуверенность. Похоже, окружные начальники просто не знали, где именно поставить запятую в известном приговоре: «Казнить нельзя помиловать».
После ЧП самолет Привалова был опечатан прямо на аэродроме под Новосибирском. Перегнать арестованный МИГ-17 обратно в часть приказали позже другому пилоту. О чрезвычайном летном происшествии было доложено министру обороны СССР маршалу Р.Малиновскому. Самого виновника тоже арестовали. На гауптвахте Привалов случай-но узнал, что его держат за сумасшедшего. Офицер, инструктируя конвой, всерьез наказывал: «Смотреть за арестантом в оба! Особенно, когда будут проезжать мост. Тот самый. Не ровен час, выпрыгнет из машины на ходу и в реку...»
Поездке предшествовал необыкновенный ажиотаж, как будто предстоя-ло рандеву с самим министром обороны. Привалов почти угадал. По кабинету нервно ходил маршал Е.Савицкий, который через год станет заместителем главкома войск ПВО страны. Два майора из личного экипажа маршала встали по бокам Привалова, как только его ввели в кабинет, - сторожили.
- Заболел... чкаловщиной? - суровый тон маршала соответствовал самым худшим опасениям Привалова насчет последнего парада, после которого одна дорога - в трибунал.
Храброе заявление капитана Привалова о том, что он всего лишь хочет стать настоящим летчиком, маршал оставил без внимания. Звучала в основном тема чкаловщины. Чем больше маршал гневался на родоначальника полетов под мостами, тем меньше, как надеялся Привалов, достанется ему, безрассудному подражателю.
Привалов стоял с каменным лицом. Одной едва приметной улыбкой он мог погубить себя окончательно. Но ситуация была и впрямь смешная. Показательная выволочка маршалом воздушного хулигана происходила не где-нибудь, а по иронии случая именно на крупнейшем авиазаводе, в ту пору флагмане боевого самолетостроения страны, который до сих пор не снял с вывески имя самого знаменитого из всех воздушных хулиганов. Точно - Валерия Павловича Чкалова.
На третьи сутки Привалова извлекли с гауптвахты и настрого приказали отправляться в Канск, где и следовало ожидать решения своей незавидной участи на самом верху. Неужели отлетался? Возвращался он поездом. Эх, махнуть бы на своем арестованном МИГе! Тут всего-то час доброго лета. Дорога показалась изнурительно долгой. В вагонной толчее сущим наказанием оказался парашют. Конструкторы тогда еще не додумались встроить парашют в катапульту. Поэтому летчики на земле часто напоминали навьюченных мулов. Куда хозяин, туда и неразлучная 25-килограммовая сумка. И попробуй брось ее, если на старые деньги это аж четы-ре тысячи рублей.
В голову лезла всякая ерунда. В поезде Привалов понял вдруг, что он все еще жив. Только теперь понял, что опоздай он на какое-то мгновение и ничего бы больше не было. На всякий случай Привалов репетировал последнее слово для трибунала, когда в часть пришла долгожданная телеграмма. Спустя многие годы он без запинки продиктовал мне несколько строк, решивших его судьбу: «Летчика Привалова не наказывать. Ограничиться теми мероприятиями, которые с ним проводили. Если не был в отпуске, отправить в отпуск. Если был, дать десять суток отдыха при части». Под телеграммой стоял личный позывной министра обороны СССР маршала Р.Малиновского.
Однако даже «охранная грамота» самого министра не уберегла Привалова от строгача с занесением по партийной линии. Заодно летчику дали понять, что быть ему ходячим олицетворением воздушного хулиганства в армии до конца жизни, если не пройдет «чистилище» политорганов.
В пору безгласия по достоинству воздали мастерству советского летчика разве что зарубежные «голоса». Но комментарии не имели ничего общего с реальностью. Представляю, как веселились у приемников те, кому было положено слушать. Как-то особисты, посмеиваясь, рассказали Привалову о радиоперехвате пекинского радио. Китай тогда счи-тался самым вероятным противником нашей державы на Востоке. С обеих сторон дальневосточную границу сотрясала предвоенная истерия.
Так вот, по версии китайцев, грубый служебный проступок Привалова означал не что иное, как начало отработки советскими асами новой тактики уничтожения мостов и переправ - с бреющего полета. У страха, известно, глаза велики. Но мысль сама по себе не пустая. Вообще бреющий полет - это отдельная тема. Среди военных летчиков немало любителей «побрить между кустов». Причем звания и должности часто не имеют никакого значения. Не всегда, к сожалению, это рискованное хобби заканчивается благополучно.
Натовские асы, те вообще с какой-то маниакальной страстью пашут и пашут это тактическое поле. А лучшим допингом для штабных аналитиков, сдается мне, послужила слегка подзабытая, но не ставшая менее скандальной посадка у самой Красной площади нашего германского «друга» Руста, который вновь продемонстрировал поистине безгра-ничные возможности данного тактического приема. Однако, напомню, ни один летчик в мире еще не повторил рекордный трюк Привалова. Не говоря уже о том, чтобы превзойти. Лестно сознавать, что хотя бы в этом мы впереди планеты всей.
Воздушным хулиганом Привалов стал поздно, в тридцать лет. Возраст важен для ответа на поставленный в самом начале вопрос: зачем? Вынужден разочаровать дамских угодников. Увы, не было красивой купальщицы с обского пляжа. И спора тоже не было. Он сделал это исключительно ради себя одного. Чтобы переступить рубеж в себе самом.
«Ты никто и звать тебя никак» - по одну сторону этого рубежа. «Я могу!» - по другую. Это был полуосознанный протест отчаявшегося сорвиголовы, засидевшегося в капитанах аж на четыре полных срока. Не ходок по чинам? Если б он один... Мы вышли с Приваловым на воздух. Гипоксия - это нехватка кислорода, когда человек начинает задыхаться. Однако когда кислород сознательно перекрывают целому поколению, - это уже не медицинский диагноз, а факт истории.
Дорога к разоружению выстлана благими намерениями политиков. Руководствуясь как будто миротворческими импульсами, Хрущев в 1960 году со свойственным ему радикализмом выкопал в армии такую глубо-кую яму, из которой молодая генерация военных выкарабкалась только к пенсии. Из армии тогда «выдавили» без малого полтора миллиона человек.
У нас при всех сокращениях любых аппаратов предпочитают обкатан-ный метод прессовки. В меньшей степени это касается верхов. Зато середка, в данном случае от майора до полковника, прессуется до конди-ций каменной стены. Годами, а то и десятилетиями, колотятся потом в нее честолюбивые капитаны да лейтенанты. Но лбом такую твердь не прошибешь.
Я не милитарист. Скорее наоборот. Как капитан в запасе, предпочел бы никогда оттуда не выходить, приветствуя звоном своего запасного щита потепление в мире. Но давайте спросим себя, наконец: какую армию мы хотим иметь? Если армию холуев и чинодралов, где не будет хода таким блестящим профессионалам, как Привалов, а главным достоинством станет умение прислуживаться, то мы ее скоро получим. Достаточно было подвесить над головами армейцев меч предстоящих массовых увольнений в запас. Волюнтаристские, простите за словцо, сокращения чрезвычайно усиливают в армии, помимо оголтелого воровства, не столько рьяность к службе, сколько непрофессионализм и бесстыдный карьеризм.
После первой войны в Чечне ситуация в армии стала поистине драматичной. Но главное, как мне кажется, - это все же проблема профессионализации, а не пропагандистские потуги по спасению лица опозорившихся генералов. С профессиональной армией мы опоздали лет на 80. Тревожно за нынешних капитанов и лейтенантов. Опять опаздываем.
...Когда-то Привалов все равно должен был попасть в центр боевого применения, куда приходили сразу после испытаний новейшие истребите-ли и откуда их двигали дальше, в строевые части. И он попал, потому что брали только самых-самых. Когда-то он все равно должен был стать летчиком-испытателем. И ... не стал. Беспросветность, невозможность реализовать себя как пилота экстра-класса, точно ржа, годами подтачивала изнутри могучий организм. И хотя врачам всегда казалось, что такого богатырского здоровья хватит на две жизни, первым предательски надтреснуло сердце.
Крушение судьбы произошло буднично и даже комфортно. В 42 года он привез из санатория приговор сочинского врача - блокада левого желудочка сердца. Гос-питаль. Прощай, летная работа! Ему предлагали вполне достойную должность на земле. Но он не смог ходить, дышать, жить рядом с теми, кто летал. Уволился на гражданку вчистую.
Наши беседы с Приваловым были окрашены ностальгией по уходящему поколению «шестидесятников», с которым он накрепко связан духовно и датой рождения в паспорте. По натуре он остался романтиком. Заводной от природы - такой мог, чем черт не шутит, ухнуть под мост и просто на спор. Очевидно, с их уходом в нашей жизни станет явственно меньше романтики, бесшабашности, какой-то симпатичной просветленности человеческой натуры.
Прощаясь, летчик-снайпер в отставке Валентин Привалов произнес замечательную фразу: «Мост - это всего лишь случайность. Если бы не мост, то было бы что-то другое в том же роде». Что - можно только гадать, холодея от возможных вариантов.
Привалов заслужил гораздо больше, чем просто очерк в газете. Наверняка в другое время и в другой стране о нем мгновенно сочинили бы книгу или по крайней мере сняли бы не куцую короткометражку. А мост через Обь показывали бы туристам как местную достопримечательность. Если когда-нибудь такое сбудется, то концовка в этой истории все равно саднящая: какого летчика, черт возьми, мы потеряли в Привалове?!