Питер Пауль Рубенс: Сад любви

Говорят, что именно рисунок, даже в большей степени, чем живопись, способен поймать и удержать мгновение, жест, мимолетную улыбку, движение. Что он – предтеча живописи. Микельанджело считал, что рисунок – «источник и душа всех видов живописи, да и скульптуры тоже». А профессор Российской академии художеств Павел Чистяков, учитель Репина, Серова, Сурикова, любил повторять: «Неумеющий рисовать не будет и писать как следует».
Питер Пауль Рубенс писал «как следует». Великий живописец, архитектор, коллекционер-аналитик, дипломат и государственный деятель, был он и непревзойденным рисовальщиком. Любая работа художника начинается с рисунка. Но это может быть небрежный набросок, прикидка, как бы памятка для себя самого, а может – как у Рубенса – самостоятельным произведением искусства, над которым работал мастер вдумчиво и кропотливо, может передавать чувства и настроение; живой линией, штрихом или еле заметной тенью достигать необычайной выразительности.
Для Рубенса рисунок не был всего лишь предварительным процессом, нужным для того, чтобы приступить к серьезной работе. Нет, это уже была работа ума, воображения, рук, это был поиск сюжета, композиции, характера, светотени, эмоциональной окраски. Каждый его рисунок, книжная иллюстрация, каждый эскиз самоценен, интересен, звучен. Потому что это создание гения.
Он бережно сохранял свои рисунки, оставил их великое множество. И вот больше сотни лучших из них собраны сейчас в Мет, в прославленном нью-йоркском Метрополитен, главном художественном музее Америки. Они прибыли из Лувра, из Эрмитажа, из знаменитой мюнхенской Пинакотеки, из венской Альбертины, из флорентийского Уффици, Британского музея, из разных музеев и частных коллекций Голландии и Соединенных Штатов, музея Метрополитен, в первую очередь. Впервые Рубенс так щедро и так полно представлен в Америке. Выставка по-настоящему замечательна, и мы с вами начинаем наше путешествие по многочисленным залам, отданным гению Рубенса.
До великолепного «Сада любви», созданного художником в конце жизни, еще далеко. До этого эскиза, одного из лучших рубеновских полотен, воистину героической идиллии из Мадридского Прадо, прошагать нам надо едва ли не километр. Но обратились мы к этому шедевру потому, что художник названием своей картины как бы высветил, выявил, определил самую суть своего творчества, которое и было многоцветным, буйно зеленеющим, полным сочных плодов и дивных ароматов садом. Садом любви. И дело не в том, что у Рубенса, как и у всякого художника его времени, множество религиозных и мифологических сюжетов, что было обязательно и неизбежно, а в том, КАК это вымысленно, выписано, показано. Какие ЖИВЫЕ люди, реальные, через край бьющие чувства, жизненные ситуации, какая ЛЮБОВЬ бурлит, клокочет в каждом его, пусть сюжетно трагическом полотне или рисунке! Потому что сам мастер христолюбив, человеколюбив, абсолютно жизнелюбив, потому что умеет он глядеть и видеть, умеет воплощать свое видение в виртуозных своих произведениях и потому, что умеет любить.
Рубенс прославляет всепобеждающую силу любви, энергию, смелость и красоту человека. И это даже в таком сюжете, как «Снятие со креста». В композиции, где нет толпы, где всего несколько фигур, но каждая из них значительна, без всякой аффектации и при внешней сдержанности в передаче эмоций Рубенс достигает выразительности невероятной и заставляет зрителя пережить весь драматизм происходящего. Анна Ахматова впечатление от гениальной работы художника, ставшей апофеозом материнского горя, выразила в строчках
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый коченел.
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
Рубенс опроверг представление о том, что произведение истинно художественное наполнено тишиной и покоем. Совсем нет! У него в каждом рисунке шум ветра, топот, радостные вскрики, горестный шепот, бурное дыхание, отзвук внутренних тревог... И рокот страстей, которые мозг и грудь человеческую разрывают, от дней ранней юности до последних. Мифические (но, как оказалось, вполне исторические) братья Диоскуры похищают себе в жены дочерей Левкиппа. Мощные, красивые, полные вожделения молодые люди хватают нагих пышнотелых, весьма вяло, между прочим, сопротивляющихся девиц. Кони вздыблены, мы будто слышим их торопящее похитителей ржание и удары копыт, людские приглушенные голоса... Смелые ракурсы фигур усиливают динамику эмоционально насыщенной сцены. Формы у девиц довольно-таки округлые. Увесистые, сказали бы мы. Рубенсовские формы. И это не парадокс живописи художника, не только личные его вкусы. Это веление времени, когда на нынешнюю долговязую костлявую красотку сбегались бы смотреть как на образец уродства и отталкивающей непривлекательности.
А вот притягательными, сексуальными и Рубенс, и другие художники его круга, круга фламандского барокко, почитали, ну, не безобразных толстух, разумеется, но приятно полных, сдобных, белокожих, светлоглазых и светловолосых, какие и жили вокруг них. Рубенс на этих качествах своих соотечественниц внимание акцентировал особенно, сообщая их черты всем своим женским, всегда полнокровным, пышущим здоровьем персонажам, потому что в здоровом, цветущем, полном сил женском теле видел вечный источник жизненной энергии, радости, грядущего материнства и наслаждения. Именно такие и только такие женщины были его идеалом, объектом его художественных, человеческих и мужских пристрастий. Как, впрочем, многих мужчин в разных странах и в разные времена.
Питер Пауль Рубенс к художеству тянулся чуть ли не с младенческого возраста. Домашнее образование было превосходным, а рисование матерью, очень рано понявшей истинное призвание сына, всячески поощрялось. После смерти мужа Мария с оставшимися в живых четырьмя детьми перебралась в родной Антверпен, где одиннадцатилетний Питер Пауль начал учиться в школе, а два года спустя – в мастерской известнейшего в ту пору живописца и педагога Тобиаса Верхарта. Потом был он учеником Ноорта, следом за ним – ван Веена, хотя давно уже превзошел учителя и в технике живописи, и в ее пластике, и в самостоятельности художественного мышления. Внутренняя свобода ощущалась в каждом повороте сюжета, в оригинальности композиции и колористики. Рубенсу едва исполнился двадцать один, когда был он принят в прославленную Гильдию Святого Луки (в этом возрасте членом этой престижнейшей гильдии художников стал только Вермеер). Вы читали, возможно, что евангелист Лука, личность абсолютно историческая, был не только, безусловно, выдающимся писателем, но и талантливым живописцем. Потому-то фламандские мастера его имя дали своему объединению, членство в котором подтверждало: этот художник – мастер.
В том, что Питер Пауль Рубенс был тогда уже состоявшимся художником, мы убеждаемся, рассматривая его виртуозно выполненные ранние рисунки. Вглядитесь, какая отточенная техника, как тщателен, выверен, многообразен рисунок, как мастерски он сделан. Выставка, о которой мы с вами беседуем, выстроена строго хронологически, то есть зритель одновременно знакомится и с творчеством великого Рубенса, и с жизненными его вехами. Итак, вместе с 22-летним художником отправляемся мы в Мекку всех людей искусства, начиная с века четырнадцатого, с прославленного Кватроченто, и по сию пору: Рубенс едет в Италию! И не куда-нибудь, а в Мантую, которая именно в те годы была для художников особенно притягательна, потому что мантуанский герцог Винченцо Гонзага собрал вокруг себя лучших художников, поэтов, философов своего времени. Помните, совсем недавно, побывали мы в музее Фрик Коллекшн, замирая от восторга перед божественной рафаэлевой «Форнариной», и узнали, что воспитательницей Рафаэля была Елизавета Гонзага, знаток и покровительница искусств. Ее внук следовал заветам бабушки, и Рубенс много смог почерпнуть при просвещенном его дворе. Герцог оценил не только огромный талант молодого живописца, но и острый его ум, умение быстро и точно оценивать людей и ситуацию, необыкновенные способности в изучении языков: в Италии он говорил неотличимо от итальянцев, а по просьбе Гонзага за полгода освоил испанский, после чего был послан герцогом в Испанию с дипломатической, а, кроме того, разведывательной миссией. Так что был наш гений ещё и тонким дипломатом, и отменным шпионом – занятие, позорным отнюдь не считавшееся. То есть мог он быть и не только художником, но вот не быть художником не мог.
Там, в Испании, продолжал творить. Одним из первых, заставивших произносить имя Рубенса с удивлением и восхищением произведений был портрет герцога Лерма. Это эскиз последующего живописного полотна, но и полностью законченный, глубоко психологический портрет, выявивший человеческую, личностную сущность могущественного испанского аристократа. Здесь уже проявился мощный художественный интеллект мастера, самобытность его образной речи и художественной манеры. Испанский и весь итальянский период в творчестве Рубенса (а длился он восемь лет) ознаменовались рядом великолепных работ – заалтарными образами в римских церквях Санта Кроче и Санта Мария Валличела, в Генуе – в храме святого Андрея; в неподражаемой росписи в мантуанском Соборе святой Троицы. Все эти шедевры, которые, естественно, неотделимы от стен, на которых написаны, стали доступны для нас, потому что в Мет мы видим подробнейшие их эскизы, сделанные рукой Рубенса так же, как изумительная Саломея с головой Иоанна Крестителя, грозная мстительная Юдифь, расправляющаяся с Олоферном, пышнотелая Диана с такими же пухленькими нимфами (интересно, как богиня исхитрилась при таком-то весе быть чемпионкой по бегу среди олимпийцев). Ну а старцы (эдак лет едва за сорок) точно любили дам увесистых, потому что Сусанна изображена именно такой. Даже натурщицей для нежной Психеи Рубенс выбрал крестьянку с могучими формами, вдобавок украсив ее итальянскую, с чеканными чертами лица голову светлыми волосами. Его представление о красоте женщины оставалось неизменным.
Сорваться с места и поспешнейше двинуться на родину (а таковой он твердо считал не Германию, где родился, а Фландрию) заставила Рубенса весть о тяжелой болезни матери. «Я безумно спешу», - писал с дороги Рубенс другу-итальянцу. Но мать он в живых, увы, не застал. На ее могиле соорудил мраморный алтарь со своей фреской – потрясающее душу свидетельство сыновней любви и скорби.
В Италию не вернулся. Начался второй антверпенский период его жизни, длившийся больше тридцати лет, уже до конца. А умер он в 63, то есть, по тем представлениям, стариком.
Он написал себя обнимающим мраморную Мадонну. Это филигранный рисунок, где с особой тщательностью изображены руки, орудие и инструмент художника. Руки – всегда самое сложное для любого мастера, и, наверно, так, как нарисовал, а потом написал их Рубенс, сделать это не удалось никому.
Ему сразу же была заказана многофигурная фреска в церкви святой Вальбурги. Это шедевр в череде других шедевров Рубенса. И как же здорово, что мы можем наблюдать огромную подготовительную работу к созданию этой выдающейся росписи – эскизы мастера, каждый из которых сам по себе шедевр.
Одна из самых драматичных картин Рубенса – это удивительно живо и динамично написанное библейское сказание о пророке Данииле, брошенном по приказу персидского царя Дария в подземелье, где буйствовали голодные львы. Пророк обречен был на страшную смерть за то, что в своей проповеди утверждал, что Бог Израилев выше и могущественней, чем царь. Но хищники укрощены были одним взглядом Даниила, камни расступились, и пророк невредимым вышел на волю. Мы снова участники этого действа, потому что видим рубенсовских львов, становимся свидетелями их очеловечивания. Художник показал не хищника, но могучего зверя, апофеоз силы, мудрости и достоинства, которым должен был бы обладать наделенный властью человек. А львица? Комок женского могущества и власти над мужчиной, какой-то концентрированной сексуальности. Вот тут мы подошли к вопросу особенной рубенсовской эротики, никогда не опускающейся до пошлости, до тривиальности даже, всегда приподнятой, хотя и абсолютно земной. И сколько бы последователи, еще чаще – подражатели (а было их множество, куда больше, чем у любого другого знаменитого художника) ни старались, вот это соединение возвышенности, одухотворенности и откровенного грубого вожделения показать не могли.
По-настоящему потрясает портрет жены художника, милой, скромной, желанной. Женился Рубенс в тридцать один на восемнадцатилетней дочке друга юности своего отца, тоже судейского, Изабелле Брандт. Она хоть и была темноволоса, в остальном соответствовала его идеалу – рослая, аппетиная, скромная, веселая... И вот какой казус: церковные книги свидетельствуют – первое дитя родила Изабелла ровнешенько через полгода после венчания, так что похоже, пришлось Рубенсу, как говорили в старину, покрыть грех. Но брак был счастливым, и Рубенс написал одну из самых своих поэтичных картин, которой, как всегда, предшествовала серия рисунков, «Беседка в жимолости»: художник – радостный, беззаботный, будто вдыхает аромат цветов, а у ног его юная очаровательная жена. Странно, но уже тогда, задолго до беды Рубенс предвидел раннюю смерть Изабеллы: и на ее портрете, и в «Беседке» на лице улыбающейся влюбленной молоденькой женщины лежит печать смерти. А еще то, что отмечал Цезарь, говоря о последней своей жене: «...отсутствие всякой злобности и того суетливого беспокойства, которое всегда утомляет в красивой женщине».
Еще до женитьбы он получил должность живописца при дворе эрцгерцога Альберта и жены его Изабеллы с высоким жалованием, со множеством заказов, так что был Рубенс человеком богатым. Свой антверпенский дом, а потом и загородную виллу он изукрасил всячески: множество статуй, ваз, колонн, картин подобно итальянским палаццо. Так было положено начало обширной рубенсовской коллекции произведений искусства - продуманно подобранной и систематизированной, одной из лучших в Европе, а также его собранию старинных монет.
Был Рубенс фантастически работоспособен, создавал одно за другим совершенно разные стилистически и тематически произведения. «Мой талант таков, - писал он, - что как бы огромна ни была работа по количеству и разнообразию сюжетов, она еще ни разу не превзошла моих сил». Он был образцом самодисциплины, собранности и воли – пейзажи, портреты, античность, библейские сюжеты – один за другим, один лучше другого, в которых - характерная для Рубенса всепобеждающая радость любви, духовная и телесная красота и сила человека, решительность и достоверность каждого движения. Жизнь! И обязательная историческая точность – как в серии картин о Марии Медичи, в которых художник не стал льстить некрасивой, тучной, неумной королеве. К тому же, применил здесь Рубенс элементы монтажа.
Великий художник вновь выступил, теперь уже от имени своей страны, как дипломат, и дипломат выдающийся. Это благодаря его усилиям был заключен мир между Испанией и Англией, которая перестает быть союзницей Голландии в войне с Фландрией. Естественно, выполняя ответственные, в том числе и разведывательные, поручения инфанты Изабеллы и отстаивая интересы Фландрии, он совершает дипломатические поездки в Голландию, Испанию, Англию, встречается со многими интересными людьми. Итог – великолепная портретная галерея, которую можно было бы назвать одним словом: «Личности». Это и Дон Диего Мессия, и ставший другом Ян Вовериус, и Джордж Вильерс, всесильный герцог Букингемский, тот самый, с которым познакомил нас Дюма, фаворит и любовник последовательно короля Джеймса I, потом занявшего после него английский престол Чарлза I. Красив герцог, ну просто умопомрачительно, был к тому же одним из образованнейших людей своего времени, влюбленным в искусство и превосходно в нем разбиравшимся. Рубенс написал аналитичный портрет этого неординарного, глубоко несчастного человека, ненавидевшего себя.
Одна из лучших работ Рубенса – портрет камеристки инфанты Изабеллы. Все побывавшие в Эрмитаже наверняка запомнили это удивительное, тонкое, разумом осиянное лицо, эти прозрачные, грустью подернутые глаза. Как-то наблюдала я в Эрмитаже сцену, как молодой художник писал двойной портрет, где копия рубенсовской «Камеристки» соседствовала с сидевшей у окна рядом со стендом удивительно похожей на нее девушкой. Рубенс служанку инфанты написал отчасти тоже потому, что она была едва ли не двойником его дочери. Поэтому Клара Серена позировала отцу для этого портрета, как делала много раз. Черты любимой дочки запечатлел Рубенс во многих своих произведениях так же, как и сыновей Альберта и Николаса (например, в знаменитой «Мадонне с младенцем и Иоанном Крестителем» и множестве других рисунков, картин и фресок).
Клара Серена, милая, поэтичная, рано расцветшая девочка, умерла в отрочестве. Судьба не щадила художника – сначала смерть дочки, потом любимого брата, а вслед за этим горем – еще один удар: умерла совсем еще молодая его жена, с которой прожил он шестнадцать счастливых лет. Ее фигура, ее лицо, ее тихая улыбка – не только в памяти, но в бесчисленных творениях Рубенса, которые видим мы на выставке.
Остался Рубенс с двумя мальчиками. Вдовел четыре года, правда, утешала его тоже похоронившая мужа инфанта Изабелла. Это были плодотворные годы, печаль уступала место любви, и любовь победила – и в творчестве, и в жизни: Рубенс снова влюбился. Всем пламенем, всей мощью щедрой своей дущи. Ну и что, что был он старше возлюбленной больше чем на три десятка лет! Не всякому юноше дано так любить!
Елена Фоурмент, полная очарования шестнадцатилетняя золотоволосая толстушка была тем идеалом женщины, которому был верен Рубенс всю жизнь. С нею обрел он полное, безраздельное счастье, она родила ему еще пятерых детей, она, полностью растворившись в муже, дарила ему, и только ему, всю себя, свою любовь, нежность и заботу. И она одна царила и в его сердце, и в его графике и живописи. Поэтому последние годы творчества художника мы можем назвать эрой Елены Фоурмент. Ее портреты, волнующе интимные, одухотворенные. Она – Мадонна, она – Диана... Она – Елена, единственно любимая, а потому прекраснейшая, вот как в знаменитой «Шубке», которую вы видите на этой газетной странице. Это был последний портрет Елены. Ей он его завещал.
Не уставая восхищаться, иду я по музейным залам и, пораженная, останавливаюсь перед открытой книгой - изданным четыре века тому назад в Антверпене «Комментариям к Пятикнижию Моисея», иллюстрированным Рубенсом. Какое мастерство, какая выразительность, какя сила прозрения! И так везде и во всем.

Музей находится на углу 5-й авеню и 82-й улицы, куда идут поезда метро 4, 5, 6 (остановка «86 Street»), а прямо до музейных дверей – автобусы 1, 2, 3, 4, бегающие вдоль всей 5-й авеню.