Михаил ТаниЧ: ШлЯгер – это просто!

Вместо положенных нескольких вводных слов к интервью я приведу два коротеньких списка. Без комментариев. Вы сами, уважаемые читатели, все поймете. Итак: «Ну что тебе сказать про Сахалин?», «Как тебе служится?», «Черный кот», «Мы выбираем, нас выбирают», «Как хорошо быть генералом», «На тебе сошелся клином белый свет», «Гляжусь в тебя, как в зеркало», «На дальней станции сойду», «Любовь – кольцо», «Проводы любви», «Погода в доме», «Комарово», «Узелок завяжется», «Идет солдат по городу».
Ян Френкель, Аркадий Островский, Владимир Шаинский, Оскар Фельцман, Юрий Саульский, Василий Соловьев–Седой, Эдуард Колмановский, Никита Богословский, Юрий Антонов, Давид Тухманов, Игорь Николаев, Руслан Горобец, Сергей Коржуков.
– Михаил Исаевич, какая песня положила начало вашей известности?
– Отвечу вопросом на вопрос: “Что такое известность? Как ее измерить?”.. А вот первая наша с Яном Френкелем песня «Текстильный городок» (напевает: «Незамужние ткачихи составляют большинство...») стала для нас счастливой – ее запели. Это была тема. Об этом надо было сказать. Сказать за всех. И мы это сказали, и если угадали, то шлягер – это просто. После этого мы решили, что каждую следующую песню будем запускать так же широко, на весь Союз. Написали довольно много песен, которые, к нашему огорчению, в «десятку» не попали. Пока Валентина Дворянинова не спела на всю страну «Как тебе служится, с кем тебе дружится, мой молчаливый солдат?» Сегодня ее поет молодая популярная певица Юлия Началова - песня ожила.
Потом мы с Френкелем – а я работал тогда только с ним - написали еще несколько популярных песен. Их народ пел на первомайских демонстрациях, стоя в очередях к Мавзолею или к провинциальным трибунам местных вождей в серийное советское время. Обязательно в этих очередях женщины, размахивая платочками, пели свежие песни. Такой, из популярного кинофильма тех лет «Женщины», оказалась «Любовь- кольцо» (напевает: «Любовь-кольцо, а у кольца начала нет и нет конца...») Ее принимали за народную, да она и написана была как бы в виде частушки.
Затем последовала тоже до сих пор живущая песня «Ну что тебе сказать про Сахалин?»
– Френкель рано, кажется, ушел из жизни?
– Он жил довольно долго, лет 70, выглядел импозантно, был элегантен и пользовался всеобщим уважением. Мог бы, конечно, еще пожить, чего я всем желаю и вам в том числе.
– Спасибо, Михаил Исаевич. Вы родились в Таганроге, в довольно уже далеком 1923 году. Кто были ваши родители?
– Отец мой, крупный деятель советской власти, был расстрелян в 1938 году, маму тогда же посадили, я остался один – сын «врагов народа».
Отец преобразовал Таганрог, занимаясь строительством, коммунальным хозяйством и т. п. Город при нем расцвел! Отец придумал поставить на площадях и улицах нашего города (с разрешения Музея изобразительных искусств в Москве) копии греческих скульптур. Открыл мастерскую по их изготовлению... Вы могли, прогуливаясь по городу, встретиться с «Дискоболом», посочувствовать «Мальчику, вынимающему занозу», и тому подобное. Были разбиты газоны, город преобразился, стал чистым и красивым. По улицам разъезжали, как в Европе, тележки с овощами, булками, молочными продуктами. Словом , это был ренессанс Таганрога. Отец был сопредседателем комиссии по празднованию в 1935 году 75-летия со дня рождения Чехова. В городе были организованы большие празднества, к нам приезжал в полном составе МХАТ, Таганрог получил всесоюзную известность. Потом, в 38-м, для меня все рухнуло.
– Как вы, человек, лишившийся родителей, шесть лет проведший в сталинских лагерях, относитесь к очередным попыткам новой уже власти реабилитировать Сталина? Путин ведь недавно даже процитировал «вождя»: «Враг будет разбит, победа будет за нами»...
- Сразу оговорюсь, что к Путину я отношусь хорошо – это единственный симпатичный мне человек на нашем верху. Я не думаю, что в России хотят реабилитировать сталинскую тиранию. Но и Россия, и Украина, и Белоруссия заражены духом сталинизма. Должно смениться не одно поколение людей, пока он выветрится. Сталинизм сидит в людях, которые ходят с красными бантами, флагами, таскают портреты своего кумира. Они еще живы, их очень много. У нас фактически до сих пор нет ни одной политической партии. И «Единая Россия», и ЛДПР, и «Родина» – это все только попытки создать партии. А настоящая партия одна – большевиков, та, которой руководит Зюганов. У него еще много сторонников – искренне заблуждающихся. Коммунизм – это мираж не одного поколения российских, да и не только, людей. Это страшно, но, может быть, это заблуждение естественно, оно, как эпидемия гриппа,- им надо переболеть.
Для меня лично Сталин – самый страшный человек. Я считаю, что России очень не повезло, когда выплыл этот «деятель», коварный, властолюбивый, жестокий. Это был нечеловек!
А Горбачев и Ельцин, как о них ни суди, развернули Россию лицом к человечеству – честь им за это и хвала. Историческое счастье России, да и мое собственное, что возникли эти два человека. Хотели они, не хотели, но мы сейчас идем в том направлении, в котором идет весь мир, а шли в противоположном. Я считаю, что двух этих политических деятелей будут помнить всегда.
– Поговорим теперь о поэзии. Когда вы начали писать стихи?
– Сколько себя помню, всегда сочинял. Это были, конечно, не настоящие стихи. Первое стихотворение было посвящено Павлику Морозову. Я тогда не знал даже, что стихи надо записывать в столбец, хотя это был хорей, с рифмами и так далее. Стихотворение защищало Павлика Морозова, мне даже стыдно теперь это вспоминать. Оболваненный пионер, зомби!
В июне 1941 года я сдавал выпускные школьные экзамены, писал сочинение на вольную тему. И за четыре часа написал целую поэму, смысл которой сводился к тому, что я не любил учиться, ленился. Поэма была честная, любой мальчик и сегодня может написать об этом. Кончалась она такими строчками:

Пройдет еще десяток лет,
как этот детский май.
В моей душе умрет поэт,
но будет жить лентяй.

Мне поставили пятерку, но с такой оговоркой: «идеологически неправильно». Время–то какое было? Сталинское. Вот учителя и подстраховались.
– А на фронте писали стихи, Михаил Исаевич?
– Писал, конечно, хотя условий для этого не было никаких. Я воевал серьезно, на передовой, иногда впереди пехоты, был командиром расчета противотанковой пушки.
– У вас, я посмотрел, и ордена соответствующие: один орден Славы чего стоит!
– Меня представляли даже к званию Героя Советского Союза, но не дали, наверное, как сыну расстрелянного «врага народа». Я ведь в начале войны окончил Тбилисское артиллерийское училище, окончил в числе лучших. Но всем присвоили звание лейтенанта, а мне – старшего сержанта. Мой отец в Гражданскую войну гонялся на красных тачанках за Махно, был очень советским человеком, чего я о себе сказать не могу.
– Вы скорее человек антисоветский...
– Хотя я и не был диссидентом, но вскрытие в то время показало бы мое несоветское нутро. Когда отца расстреляли, а маму посадили, я не мог быть настроенным иначе. Это было бы противоестественно, как в случае с Павликом Морозовым.
– «Жди меня» – про вас было стихотворение? Что вы тогда думали об авторе и его всенародной славе? Потом не познакомились с Симоновым?
– Я знал это стихотворение, хотя на передовой было и не до чтения. Я жил в землянках... На переднем крае все время зарываешься в землю, если хочешь жить. Быть на поверхности – самоубийство.
«Жди меня» – это мог сказать каждый, а сказал один, поэт Константин Симонов, один за всех. Вот в чем причина шлягера»! Шлягер – это просто! Потом - я не был настроен против власти. Ведь я был солдатом этой армии, а не другой, солдат Отечества, Я понимал, что именно наша армия, и я в том числе, спасла мир от фашизма...
Мои стихи долго были как бы ненастоящими, без понятия о поэзии, без своего голоса. Я варился в собственном соку.

Я долго блукал по путям боковым,
не знал, что живу на готовом,
когда обходился не словом живым,
а просто рифмованным словом.
Я марши любил, а потом
рок-н-ролл,
на бубне играл и свирели.
Я долго искал, не скажу,
что нашел,
но, кажется, близок от цели.

Не знаю, когда мне стали нравиться мои стихи, но произошло это не так давно.
– Вы хотели стать архитектором, правильно? Значит, недурно рисовали?
– Да, мечтал сперва даже стать художником, рисовал портреты всех соседей масляными красками. Но потом заметил, что большого таланта у меня нет, нет ощущения цвета, чего-то еще. И в своей жизни по-настоящему ощущал в себе лишь два таланта: играть в футбол и писать стихи.
– Поговорим теперь о ваших песнях. Сколько их вами написано, не подсчитывали?
– Тысяча или две - не знаю. Вот такой разброс. Но хороших, популярных песен я, мне кажется, написал довольно много. Так случилось, посчастливилось, Бог продиктовал.
– Вы работали со многими очень известными композиторами. Каждый, наверное, был личностью, и все же рискну вас спросить: кто произвел на вас самое сильное впечатление, оказал влияние на творчество, на жизнь?
– Выделить кого-то трудно, но назову Яна Френкеля, с которым мы вместе начинали и состоялись. Возвращаясь к вопросу о количестве, приведу такую цифру: для группы «Лесоповал» я написал ровно сто сорок песен, которые вышли сейчас отдельной книжкой. Многие «лесоповальские» песни можно читать как обычные стихи, это я считаю своим достижением.
– Поэт и поэт-песенник – разные профессии?
– Скорее так: в обоих случаях работает поэт, но с разным материалом. Если ты хочешь, чтобы в песне была поэзия, ты должен оставаться поэтом. Песня имеет другие характеристики, это другое поэтическое произведение. Она имеет свои законы, сюжеты – об этом диссертацию можно написать. Песня должна выстрелить сразу, ее нельзя перечитать, как стихотворение. Пастернака или Бродского, например, понимаешь не сразу, ты должен стихотворение перечитать. А песня должна выстрелить сразу в десятку! В песне ты должен высказаться кратко, афористично. Песня – это телеграмма, а стихотворение – письмо.
– У Блока есть стихотворение о том, как поэты встречают друг друга надменной улыбкой. Это верно и в наше время? У вас есть завистники, недоброжелатели?
– Меня однажды, в каком-то телеинтервью, спросили приблизительно об этом. Я ответил: мы живем дружно, не завидуем друг другу, наоборот. Тогда девушка спросила: « Кто еще работает так же хорошо, как вы?» Я ответил: никто (смеется). Можете воспользоваться этим ответом.
– Хорошо. Как вы относитесь к авторской песне? Знали Галича, Высоцкого, Окуджаву?
– Им мой большой поклон, это замечательные авторы. Высоцкого я с опозданием склонен считать первым поэтом нашего времени. При его жизни я этого не понимал. А с Александром Галичем мы дружили, он бывал у нас дома, в Москве, и за городом.
– Говорят, вы автор шуточных стихотворений, эпиграмм. Поскольку наша беседа проходит в канун Нового года, не припомните ли что-нибудь из этого своего творчества?
– У меня есть «лесоповальская» песня, называется «Новогодняя». Хотите, прочту ее вам?

Накройте скатерку из белых снегов,
простим, если сможем,
друзей и врагов.
Налейте по стопке веселой воды,
меня позовите на роль тамады.

У нас тепло, горят в печи дровишки,
а вертухай замерз, как эскимос.
Имею тост: за этого, на вышке!
Давай считать, что это
– Дед Мороз...

– Я во время давней беседы с Григорием Гориным спросил его: « А анекдоты вы не сочиняли ?» Гриша скромно признался, что он – автор анекдота: Еврей, отсидев лет десять, возвращается домой и спрашивает жену: «Мне тут никто не звонил?» А вы не сочиняли анекдотов, Михаил Исаевич?
– Нет, не сочинял и быстро их забываю, всегда удивляясь анонимности этого вида творчества. Я дружил с Юрием Никулиным, он собирал анекдоты и очень хорошо их рассказывал, особенно ценил короткие. Самый лучший анекдот, из тех, что он мне рассказал, следующий:
Телеграмма: « Вася ... твою мать подробности письмом»(оба смеемся).
– В заключение нашей беседы: что бы вы пожелали нашим соотечественникам в Америке в канун Нового года?
– Я хочу, чтобы 2005 год оправдал надежды людей на счастье. Пусть мечты сбываются! Пусть вам будет хорошо в вашей Америке, а нам – в нашей России и хорошо кукарекается в наступающем году петуха.