Без забрала и доспехов

2 декабря в Москве умер поэт, музыкант и художник Алексей Хвостенко (Хвост). 14 ноября ему исполнилось 64. Об его уходе не хочется говорить со страдальческим выражением на лице, сложив брови домиком и сокрушаясь, что вот, мол, «еще один преждевременно... последний из могикан...» и так далее. Лучше всего про него было бы сказать, что жил он, как поэт, и умер, как поэт, накануне очередного выступления.
Творчество Хвостенко ни в чем не противоречило его жизни. Беря в руки гитару, он оставался самим собой, не примеряя на себя чужие идеи и маски. Он был всегда абсолютно естествен, и в этом, может быть, главная причина обаяния его песен и стихов. Любой, кто с ним каким-либо образом соприкасался, согласится с тем, что хотя личностью Алексей был непростой, в творчестве его не было никакой черноты.
Как и положено поэту, в этом мире он донкихотствовал без забрала и доспехов, был открыт для всех стрел и копий, но наличие ран так и не спровоцировало в нем агрессии, не убило светлого взгляда на жизнь. В социуме он предпочитал больше слушать, чем рассказывать. Мое с ним плотное общение ограничилось тремя днями в декабре 97-го, когда он жил в Америке, приехав сюда из Парижа. И от этого общения осталось ощущение легкости. Вспоминаются почему-то не разговоры, которых Хвост, по-моему, вообще избегал, а какие-то странные бытовые детали – вроде езды по ночному Манхэттену в его стареньком вэне, где не было задних сидений, поэтому сидел я на «запаске», укрывшись попоной, соседствуя с полупьяным польским музыкантом, лежавшим на полу. Какая-то полуфантастическая история о собаке, съевшей паспорт Хвоста, после чего начались всякие дипломатические разбирательства с последующим выдворением поэта обратно во Францию. И вспоминаются, конечно, его концерты, на которых он выкладывался полностью. Но никогда в нем не чувствовалось надрыва, а было, напротив, впечатление какого-то ироничного и нетяжелого шаманства. Иногда на сцене он напоминал мне некоего веселого беса, призванного сделать этот холодный мир более теплым и мягким. И еще – наедине с ним было очень приятно молчать. Кому-то захочется штампов – большой ребенок и все такое... Хвост был настоящим мужиком, любившим выпить, крепко и со вкусом матюгнуться. А еще он очень точно знал, какое место занимает под этим Солнцем, поэтому вел себя всегда очень скромно – ему не было нужды «надувать щеки», с кем-то соревноваться, кому-то что-то доказывать. Он просто делал свое дело и делал его хорошо. Легкость его стихов – кажущаяся. Он очень серьезно работал над каждым звуком, над каждой буквой. Но и вдохновение его не избегало, и за это всю жизнь приходилось расплачиваться очень тяжелой монетой...
Хвостенко совершенно не был ревнив к чужому успеху, скорее, наоборот. Помню, как после первого триумфального нью-йоркского концерта группы ДДТ мы сидели вчетвером в ресторане - Хвост, Шевчук, Юля Беломлинская и я, и Алексей негромко заметил: “Когда я уехал, то первое время, услышав случайно на улице русскую речь, отворачивался – настолько стыдно было за свою страну. А вот сегодня я даже гордость какую-то почувствовал за то, что я из России.”
В конце 60-х стихи Хвоста распространялись в самиздате, а его живопись и инсталляции можно было посмотреть на подпольных выставках. Эмигрировав в 77-м году из Питера в Париж, Алексей продолжал заниматься тем же, что и в СССР – писать стихи, петь песни, ставить спектакли, писать картины, издавать журналы, пить вино – то есть вести богемную жизнь и заниматься все той же «авангардной заумью», но только теперь его уже не гноили по психушкам, а иногда даже предоставляли концертные залы, например, в парижской «Опера Найт» или в лондонской Королевской Академии. В 1981 году Хвостенко с Волохонским выпустили свою первую пластинку «Прощание со степью». Песни, записанные на ней, сегодня – бесспорная классика. А с началом перестройки он стал частым гостем в России.
Большинству населения имя Хвоста до сих пор ничего не говорит, и тем не менее его уход – это веха, знаменующая конец целой эпохи в русском искусстве. На протяжении последних двадцати лет Хвостенко из талантливого авангардиста, известного узкому кругу ценителей и знатоков, превратился в фигуру знаковую и даже популярную - потому что волею судьбы возложил на себя функции некоего нерва, осуществлявшего в искусстве связь поколений, и в этом его роль абсолютно уникальна.
Единственный, пожалуй, среди поэтов-шестидесятников, он нашел общий эстетический язык с рок-поколением 90-х, выпустив несколько замечательных альбомов, в том числе мой любимый «Чайник вина» и «Жилец вершин» на стихи Велимира Хлебникова – с группой «Аукцион». Но началось всё с песни «Над небом голубым...», написанной им совместно с Анри Волохонским, другом и постоянным соавтором Хвоста, еще в 71-м году и спетой Гребенщиковым в конце 80-х без указания авторства. Песня стала хитом, и долгое время народ приписывал ее Б.Г.
В ответ на мой провокационный вопрос об исполнении песни без спроса Хвостенко сказал:
“Наоборот, я ему очень благодарен, что он ее пел. Собственно, благодаря ему песня стала известной...”
Кто-то когда-то сравнил поэтов с певчими птицами. Так вот Хвостенко был птицей ранней, утренней... Из нашего с ним давнего интервью:
-Есть какие-то вещи, которые я могу годами писать, возвращаться к ним, а бывает, что какое-то стихотворение рождается так, как будто оно тебе приснилось, явилось... Обычно на границе сна и пробуждения это происходит... Я довольно часто утром пробуждаюсь с какой-то готовой идеей. Я думаю, что момент пробуждения – это самая существенная вещь в нашей жизни, и в физическом и ментальном смысле. Когда ты живешь в какой-то рутине, ешь, пьешь, чем-то занимаешься с кем-то, а потом вдруг –ап! Дверка открылась, и ты вышел в другое какое-то измерение.
Теперь он в этом измерении навсегда, в том самом «золотом городе над небом голубым». И я почему-то уверен, что ему там хорошо и покойно...

Фото Нины Аловерт
PS. 12 декабря в 6.00 вечера в ресторане «Русский Самовар» состоится вечер памяти поэта. Вход – 12 долларов.