ЭмиграциЯ и эвакуациЯ

РАССКАЗ
-1-
На шестой год торчания в Америке Алексей сказал жене: “Хватит! Полечу, а там видно будет!” Хотя, думал он, вернуться в Москву после шести лет отлучки - все равно что нарисоваться там после шести лет отсидки. Люди меняются не то что за шесть лет, а если впасть в философское высокоумие, - ежечасно.
С работой на два-три месяца проблем не будет, хотя в штат даже «Вечерки» предателя Родины не возьмут – и черт с ними. Зарабатывать на жизнь гонорарами Алексею было не впервой, но - при наличии (в застойные времена) собственного жилья в Москве! Да еще жена что-то притаскивала.
Московскую квартиру они, едва обосновавшись в Америке, продали. Средненькую такую хрущобу в Черемушках, но как бы она пришлась теперь ему кстати! Крепок наш человек задним умом, ох как крепок... Но убиваться Алексею было ни к чему: дав в задаток (даунпеймент) сумму, вырученную от продажи квартиры, молодые иммигранты приобрели небольшой дом в Нью-Джерси. Небольшой, зато всем мышкам – по норкам, а в living room поставили рояль, на котором их дочь готовилась покорить Америку...
Но мы отвлеклись. Итак, тот самый вопрос, который испортил москвичей, грозил испортить вояж на родину и нашему герою. Он листал потертую записную книжку (в Америке первым делом завел новую, с латинским алфавитом, хотя дела с английским у Алексея шли, прямо скажем, не блестяще) от А до Я и в обратном направлении, но позвонить кому-либо рука не поднималась. За шесть лет у них в Америке побывали и его институтские друзья, и двоюродный брат жены с секретаршей развеселого нрава, но звонить им, спрашивать сперва о погоде, а потом излагать скромно-скользкую просьбу Алексею было явно не по душе. Проверять, значит, человека, на вшивость? А вдруг у того обстоятельства изменились?
С Шуркой, двоюродным братом, смешная получилась история. Шуркой его звали в детстве, а когда он уехал учиться из О. в Москву и вернулся на каникулы, то велел называть себя Сашей. Алексей уловил в этом какую-то неестественность, тем более сказано это было мягким тоном, однако сквозь округлые слова уже тогда улавливалась давящая агрессия кузена.
Шурка был старше на семь лет, казалось бы, их отношения должны были складываться нормально, но Алексей уже мальчиком чувствовал исходящую от двоюродного брата едва уловимую неприязнь. Правду говорят: нет завистников больших, чем родственники.
Шурка считал себя умнее Алексея, но тот выбился в «широко известного в узких кругах» журналиста, а его кузену, кандидату наук, чей дипломный проект висел в коридоре какой-то кафедры МВТУ, в постперестроечные годы пришлось таскаться по вагонам московских электричек и, привлекая внимание пассажиров двухметровым ростом и зычным голосом, предлагать им шариковые ручки и прочую мелочь – пенсии кандидата наук ему явно не хватало...
Вот Саше-то (про себя Алексей по-прежнему называл его Шуркой)задолго до горбачевской неразберихи он и поведал о том, что не прочь, в принципе, эмигрировать. Почему ему? Да шут его знает, скорее всего случайно. Да и в конце концов, не сердечную же тайну выложил он брату.
Шурка тут же возразил:
- А кому мы там нужны?
Алексей ляпнул первое, что пришло в голову:
- А здесь кому мы нужны?
Ляпнул, а как в воду глядел: через десять лет Союз рухнул, все, кто мог, помчались через приоткрывшийся кордон куда глаза глядят. Брат Саша остался в Москве, ему и позвонил Алексей из Нью-Йорка.
Трубку взяла Нина, его жена.
- О чем разговор, Алексей? Что же мы - не родные, что ли? Места всем хватит, приезжай.
Но, имея уже билет в кармане, Алексей подумал: надо все-таки позвонить еще раз, поговорить с братом, а то получается какой-то сговор за его спиной.
Брат не стал интересоваться, на сколько «американец» собирается в Москву, а уцепился за оброненную Алексеем в разговоре с Ниной фразу: я, мол, осмотрюсь, а там сниму себе что-то подходящее. Фраза эта стала, банально выражаясь, лакмусовой бумажкой.
- Да, я уже содрал несколько объявлений, есть из чего выбрать...
Алексей поблагодарил собеседника, повесил трубку. Что-то, как и в давние времена, в мягкодавящей манере брата ему не понравилось, теребило душу. Что же получается? Не успел он ступить на порог братниного дома, а ему уже – от ворот поворот. Жена Нина, на которую Шурка каких только собак не навешивал, оказалась куда как умней и человечней: «Что же мы, не родные, что ли?»
Конечно, родные, согласился Алексей, движением ног швырнул один за другим тапки к батарее отопления и щелкнул выключателем.

-2-
В О. родители Алексея попали в 36-м году по распределению. Имела место, по рассказам отца, альтернатива: Махачкала. Отец интуитивно выбрал О., ставший ровно через пять лет глубоким тылом, а Махачкала немцами если и не была захвачена, то подвергалась остервенелым бомбардировкам: нефть в войну – более чем стратегическое сырье.
Старший брат отца, Яков, служивший где-то в Молдавии, успел втолкнуть жену и семилетнего сына едва ли не в последний вагон уносившего ноги от немецких танков поезда.
Эмилии и Шурику родственники выделили просторную, даже по теперешним меркам, двадцатиметровую комнату с широким итальянским двойным окном. Дом этот жив по сей день, правда, врос под напором времени в землю, покривился и сник. А тогда это был шикарный начальственный особняк о четырех комнатах в каждой половине, с огромным участком, огороженным глухим забором, в центре города, на почетнейшей Ленинской улице.
Когда многомиллионная масса людей с западных окраин Союза хлынула на восток, уплотнению подлежали все (за исключением, конечно, очень высокого начальства) жители тыловых городов. Уплотняли жестко, автор не может привести никаких цифр на сей счет, но, бывало, заселяли и ванные комнаты, если таковые не были совмещены с туалетом и имели окна... Так что, не уступи родители Алексея эту комнату родственникам, заселили бы в нее неизвестно кого, и жизнь с этими неизвестно кем раем хозяевам вряд ли бы показалась...
Отец Алексея, будучи боевым офицером, имел право приезжать с фронта в отпуск. В один из приездов он узнает, что невестка Эмилия, воспользовавшись его отсутствием, получила на предоставленную ей комнату... ордер. Это был апофеоз проходимости - оттяпать комнату у находящегося на фронте офицера, казалось, не мог никто, а она – смогла! Брат Шурка был в то время мал, никакого участия во всей этой гадости, конечно, не принимал, но... Но, отказывая брату во временном поселении в просторной квартире в Москве, помнил ли, что когда-то его матушка ограбила всю семью Алексея, то есть и его в том числе? А может, именно потому и не приютил родственника, что слишком хорошо все помнил? Всяк мерит по себе: а ну как Алексей заявит: а вот моей теперь будет эта комната, отбираю я ее у вас, как вы когда-то, в войну, ограбили моего отца! Конечно, это было из области фантазии, а в реальности Шурка-Саша рассуждал так: просится на неделю, а проживет месяц, а то и два. Напридумывает тыщу бочек арестантов: негде, мол, голову приклонить – не выкинешь же человека, тем более родственника, на улицу...
Алексей не знает и никогда не спрашивал отца, был ли к моменту «захвата» комнаты муж Эмилии, Яков, жив или уже убит. Последнее обстоятельство, с одной стороны, как бы оправдывает Эмилию, с другой – наоборот: как вдове погибшего ей с малолетним сыном власти могли дать жилье и получше, отдельную, скажем, квартиру. Но Эмилия, ставшая за время войны, несмотря на свою кроткую внешность, женщиной хищной ловкости, решила, что лучше синица в руке… Кстати говоря, квартира отца, хоть и была до захвата четырехкомнатной, но его семье, насчитывавшей ни много ни мало шесть человек, включая домработницу, приходилась впору.
Итак, довоенная четырехкомнатная квартира отца превратилась в три комнаты в коммуналке. Соседи – вот они: тетя Миля с сыном Шуриком. Отец Алексея уже после войны годами хлопотал о предоставлении родственнице другого жилья, носился с какими-то вариантами, но «захватчица» и слышать ни о чем не хотела, отвергала все предложения. Лучше, рассуждала она, жить под крышей околпаченного свояка, будучи уверенной в его порядочности, чем кидаться вдвоем с подростком-сыном в бурное море послевоенной жизни.
Алексей помнил, как стала подрастать его младшая сестра, появились обычные проблемы с родителями, обсуждать которые Белка убегала к тете Миле. Какие уж там она давала советы сестре, Алексей знать не мог, однако отец не раз повторял отнесенную к свояченице фразу: «Враг под боком». Алексей, как все дети, остро чувствовал напряжение в доме.
По его твердому убеждению, обида, чувство несправедливости преждевременно свели отца в могилу. Брата его эта мысль, рассуждал Алексей, не посещала никогда! Чувство вины вряд ли было ему присуще. Огорчение проигравшего жизнь игрока – да, зависть к младшему кузену – конечно, а вот чувства вины, главного, по Бердяеву, чувства хомо сапиенс ему удалось счастливо избежать...

-3-
Прилетев в Москву и устроившись у рекомендованной ему в Нью-Йорке москвички, Алексей через пару месяцев позвонил брату. Зачем? Неужто тот не поймет, что Алексей не пожелал одалживаться на два-три дня, снял комнату на стороне, сказав родственнику тем самым свое «фэ»? Так зачем же снова звонить? Синдром больного зуба? Надавливаешь - становится больно, однако - приятно. Алексею надо было испить чашу до дна: отказывая ему в жилье, Шурка как человек неглупый вряд ли не понимал, что это – конец их едва теплившимся отношениям. Понимал и шел на это? Ни в грош не ставил наличие на белом свете обладателя хотя бы наполовину родной крови? Но главное – не это. Неужто убитый на войне отец не взывал к его совести: «Как же так, сынок? Ты ведь прожил в доме моего брата часть жизни, в чем-то нечаянно обделил его, обманул. Как же теперь поступаешь с его сыном?»
...Трубку взял зять Шурки-Саши. Алексей представился, попросил к телефону родственника. После небольшой паузы зять, как показалось Алексею, со скрытым злорадством, произнес:
- Александр Яковлевич больше здесь не живет - съехал, снял комнату где-то в Марьине. Tеща подала на развод, вот он и съехал.
Алексей снова вспомнил Нинину фразу: “Что же мы, не родные, что ли?”. И впервые за много - много лет ему стало жаль Сашу: попробовал бы сам, подумал о себе Алексей, без отца выбиться в люди.
Москва, август 2004 г.