ЗАГАДКА СОКРАТА

Загадка Сократа, этого самого антифилософского философа, тревожит нас, его потомков, не меньше, чем его современников. Те - так вообще после тщетных попыток ее разгадать, решили от него вовсе избавиться самым радикальным образом – приговорив уличного философа к смерти. Однако насильственная смерть Сократа не разрешила проблему, а увеличила ее – загадка стала еще более загадочной. Каким образом эти кичащиеся своей демократией Афины решились лишить жизни лучшего из своих граждан только за его взгляды? Говорю «Афины», потому что суд гелиастов, перед которым предстал Сократ, был олицетворением тогдашней демократии – 501 судья, избранные по жребию всеми согражданами. Сократа отвергла именно афинская демократия, его судьями были торговцы и матросы, самые что ни на есть простые граждане, тот самый демос, из которого вышел этот сын повитухи и каменотеса – и он ведь так гордился своим простонародным происхождением, став знаменитым! 281 судья вынес Сократу приговор: виновен. Против - 220. Однако еще более поразительным было второе голосование – избрание наказания преступнику.
Если вина Сократа была признана незначительным, но все-таки большинством, то смертный приговор был вынесен чуть ли не единогласно. Что же тогда получается? За смерть Сократа голосовали в том числе те судьи, которые признали его невиновным? Не является ли тогда демократия и в самом деле родом тирании, как утверждал Сократ?
Говорят, он сам вызвал раздражение расположенных к нему судей, потребовав от них даровой обед в пританее, – по афинским традициям, высшая почесть, которой удостаивались особо отличившиеся граждане. Вторая речь Сократа на суде производит и вовсе странное впечатление. С его-то аргументацией он легко мог убедить своих сограждан приговорить его к тюремному заключению, изгнанию, а то и просто к штрафу, который Платон с друзьями, скинувшись, внесли бы за него. Но Cократ выбрал иной путь и говорил со своими судьями не как подсудимый, но как обвинитель с подсудимыми. Было от чего придти в ярость афинянам – с такой наглостью они еще никогда не сталкивались. Действуя таким образом, Сократ устроил своему народу последнюю проверку, которую тот не выдержал. Собственный суд он превратил в суд над афинской демократией.
Есть и иное мнение – что своей смертью Сократ попытался доказать своим соплеменникам то, что ему не удалось сделать за 70 лет своей жизни в своем родном городе: его смерть была его ultima ratio, последним аргументом. В любом случае, смерть Сократа по приговору суда гелиастов была отчужденной формой самоубийства. Уже после приговора друзья предлагали ему бежать – Сократ наотрез отказался.
Смерть Сократа не менее загадочна, чем его жизнь, а совместно они и составляют его философию, которая тоже загадочна, потому что мы о ней знаем все-таки понаслышке: диалоги Платона - не документы, а скорее, философские поэмы, их эвристическая ценность сомнительна. Это не «Разговоры с Гете» Эккермана или «Жизнь Семюэля Джонсона» Босуэлла. Не является ли тогда «Сократ» этих диалогов сродни «Сократу», протагонисту комедии Аристофана «Облака»? Оба приятеля Сократа тенденциозны в его описании – и апологет Платон, и насмешник Аристофан. Есть, правда, другие свидетели: Антисфен, Аристипп. Но уже то, что они принадлежат к противоположным философским школам – один киник-аскет, другой гедонист-рационалист, и оба подверстывают Сократа в свои учителя, заставляет усомниться в их показаниях. Что же до Ксенофонта, то хоть он и записал разговоры Сократа, как их сам слышал, но будучи простым землевладельцем да к тому же еще командиром отряда конницы, он явно не обладал необходимой квалификацией, чтобы точно, во всем объеме, зафиксировать мысли обожаемого учителя. Нет, не было рядом с Сократом ни Эккермана, ни Босуэлла, а его ученики напоминают, скорее, евангелистов при Иисусе. И теперь вот с Сократом та же история, что с Иисусом – два с половиной тысячелетия спустя философы, поэты, историки, журналисты пытаются вычленить исторического Сократа из легенд и мифов. Однако Сократ как бы предупреждает своих будущих биографов: лучше остаться с неразгаданной загадкой, чем разгадать ее неверно. Другими словами, незнание предпочтительней ошибки.
Вот пример с американским историком Грегори Властосом и его книгой «Сократ, иронист и моральный философ», изданной в Корнельском университете, что в городе Итака. Греческое происхождение американского исследователя и греческое название университетского городка в нью-йоркском штате отмечаю, скорее, забавы ради, так как связь ними случайна, а то и вовсе никакой. Полвека назад в очередной свой «саббатикал», то есть годичный отпуск, Грегори Властос, тогда еще молодой профессор, впервые попытался написать о Сократе. Получилась вполне пристойная научная работа, но переписывая ее начисто, профессор Властос понял, что пошел проторенным путем академического исследования и к Сократу не приблизился ни на йоту. Хотя кое-чему от своего далекого соплеменника все-таки научился: философской порядочности. А потому уже готовую и набело переписанную рукопись уничтожил – прямо-таки Гоголь! И спустя столько десятилетий, под занавес своей научной карьеры, пытаясь настигнуть упущенное в молодости, сочинил новую, отнюдь не апологетическую книгу о Сократе – о его странности, диковинности, загадочности. Если Сократ выше своего знания ставил незнание - то есть знание своего незнания, - то его нынешним исследователям тем более не пристало кичиться своим, наоборот, мнимым знанием.
Сократ странен сплошь – среди своих соотечественников, среди своих современников, среди своих коллег. В самом деле, единственный среди философов, он не был писателем, предпочитая разговаривать и мало заботясь о том, чтобы его мысли были закреплены с помощью письменного слова. Сама его принадлежность к греческой цивилизации и афинской демократии – под сомнением, так как он был яростным оппонентом обеих, уродом в своей семье – имею в виду семью его народа. Даже физически он был урод и своей курносостью, лобастостью, коротконогостью и нечистоплотностью походил, скорее, на иноземного раба либо на мифологического сатира, чем на среднестатистического афинянина, регулярного посетителя гимнастических залов и почитателя физической красоты. Уродливый, грязный, оборванный и тем не менее высокомерный, насмешливый, с гонором – один его «демон» чего стоит! – ходил этот человек по улицам родного города, задевая, оскорбляя и раздражая своих сограждан, пока те, не выдержав, не приговорили его к смерти. И он, презиравший их всю свою жизнь, подчинился решению и, вместо того, чтобы бежать, как предлагал Критон, выпил цикуту, убежденный в своем бессмертии.
Почему все-таки он предпочел эмиграции смерть?
Никто не оправдывает дурные черты его характера – его зубоскальство над глупыми людьми, например: вовсе не каждый человек обязан быть умным, как Сократ. Но как все-таки вычленить реального Сократа из сочиненного героя платоновских диалогов? Сократу не очень повезло на «евангелиста» – Платон был слишком независим как художник и мыслитель, чтобы рассказать читателям о подлинном Сократе. Скорее, он подверстывал его к своим концепциям. Как своего рода противовес Платону используются обычно показания Ксенофонта и Аристотеля. Да и из самого Платона, чтобы узнать близкого к реальному Сократа, надо брать, наверно, не его общеизвестные диалоги «Тимей» (мой любимый), «Пир» или «Апологию», но «Горгия» - именно в этом сочинении меньше всего самого Платона, зато больше всего настоящего Сократа. Законопослушный Платон никогда бы не решился на такой отрыв от общепринятых взглядов, как Сократ, который высмеивал саму идею наказания как возмездие за преступление. Согласно парадоксалисту Сократу, наоборот – преступление наносит бoльший ущерб преступнику, чем жертве, а потому предпочтительней страдать от несправедливости, чем совершать ее. Такая моральная постановка вопроса была совершенно внове для греков и вряд ли могла быть ими осознана во времена Сократа. Вообще, в этой стране-полисе с ее физическими не только упражнениями, но и идеалами, морализатором мог стать только урод, а сама мораль явиться под шутовским колпаком. Но даже и в таком несерьезном и вроде бы безвредном виде, морализаторство Сократа было невыносимо, и афинские гелиасты порешили от него избавиться раз и навсегда. Вопрос «А судьи кто?» здесь неуместен. Смерть была последним доводом для обеих сторон – и самого Сократа, и его судей.
Само собой, не только современники, но и потомки поневоле искажают образ реального Сократа, и вместо основоположника платоновского идеализма, либо аскетической школы киников, либо гедонистической школы разумного наслаждения предстает немного экзистенциалист, немного психоаналитик. Помню, как некоторое время назад в списке бестселлеров неожиданно появилась книга о Сократе известного американского журналиста Исидора Стоуна, которого теперь, посмертно, за его левые взгляды подозревают в связях с КГБ, но это к слову. Его книга была резко отрицательной к афинскому философу: гелиасты, оказывается, имели все основания приговорить Сократа к смерти. Не то чтобы Стоун защищал приговор Сократу, но указал на одно сознательное упущение Платона. А именно: Сократ со своими нападками на представительную демократию являлся и на самом деле угрозой национальной безопасности, так как именно в это время возникла прямая опасность свержения демократического правительства и установления аристократической диктатуры. Нелишне отметить, что любимый ученик Сократа - будущий полководец Алкивиад был на короткое время провозглашен стратегом-автократом с неограниченной властью, а другой ученик - Критий был рьяным олигархом (в старом значении этого слова) и возглавлял «тиранию тридцати». Стоун был верен себе и исходил от противоположного, а именно – что суд над Сократом был на самом деле экзаменом, который отчаявшийся Сократ устроил своему заблудшему народу, и народ его с треском провалил, приговорив своего учителя к смерти.
Вовсе не из релятивизма не высказываю я на этот раз собственного мнения. Но потому, что Сократ - как легендарный, так и исторический – был человеком вопросительных взглядов, а не готовых ответов. Он не замкнут в себе, а открыт навстречу времени, будоража и стимулируя нашу мысль и нашу совесть. А потому нам ничего не остается, как, ища ответы на поставленные им вопросы, искажать его и без того не очень внятный образ. Парадоксальным образом все наши искажения приближают нас к нему.