РОКОВЫЕ 49 Дмитрия Савицкого

Писатель Дмитрий Савицкий, парижанин с 1978 года, автор пяти книг вышедших по-французски, фотограф, журналист и радиожурналист, родом из Москвы, где он прожил 34 года, пока судьба его не закинула во Францию. Статус политического беженца он получил незамедлительно, начав широко печататься во французской прессе - от левой «Либерасьон» до вовсе не левого «Пари-Матча», в журналах «Магазин литерэр», «Л’Отр журналь», «Люи», «Рок & Фольк» и «Эхо Саван», «Монд», но больше всего - в «Монд де ля мюзик». Литературные портреты, эссе и репортажи из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса прекратились в 1988 году, когда он запустил в эфир свои популярные и свингующие «49 минут джаза» на радиостанции «Свобода».
В советской жизни ДС - именно так его и зовут нынче в России - был автором стихов, циркулировавших в самиздате, отслужил три года в атомной зоне Томска-7, был исключен из Литинститута за первую повесть, найденную антисоветской, хлопотами Никиты Богословского избежал Лефортова, лишь побывав там на допросах, слыл внесезонным коктебельцем и всесезонным теннисистом.
Впервые ДС начал печататься уже на Западе. «Синтаксис» выпустил сборник рассказов «Вальс для К». «Третья волна» - роман «Ниоткуда с Любовью». На французском вышли пять книг: «Раздвоенные люди», «Антигид по Москве», «Ниоткуда с любовью», «Вальс для К», «Тема без вариаций». Две из них опубликованы на итальянском и еще одна в Нью-Йорке - на английском. Московское издательство «Радуга» сборником избранных произведений Дмитрия Савицкого открыло серию «Русское зарубежье».
- Почему вдруг столь популярная джазовая программа исчезла из расписания «Свободы»?
- Радио переходит на новый формат вещания. Это новости и talk-show, динамичный укороченный формат, в который не вписываются передачи в 50 минут. Насколько мне известно, дирекция Русской службы пыталась сделать всё, чтобы «49 минут джаза» уцелели. Но, увы, из этого ничего не вышло.
- Значит, похороны, реквием и мировая скорбь фанов?
- Отнюдь нет! «Имейлов» приходят сотни, письма тех, у кого нет Интернета, видимо, доберутся до Парижа чуть позже, но я думаю, что (вспомним Твена) известия о том, что «49» скончались – сильно преувеличены. Я намерен возродить программу под другим названием и в измененном формате в российском эфире и в эфире ближнего зарубежья. Какие-то предложения уже поступили, но я жду серьезных и солидных, чтобы не пришлось перепрыгивать с волны на волну.
- С чего, собственно говоря, началось ваше увлечение джазом?
- Я помню, что ползал года в три возле патефона на даче, иголки которого от меня прятали. А на красном бархате этого трофейного предмета была конечно же собака – His Master’s Voice, как и на дисках с невероятными фокстротами и с чем-то быстрым и непонятным.
- Этот трофей отец привез с войны?
- Скорее, дед. Я рос у деда, генерала Генштаба, который, к огорчению бабки, не привез с войны, как наши соседи, ни «стейнвейнов», ни хрусталя... Зато был ламповый «Филипс», который я и начал осваивать лет в 12, когда дед уезжал на Кавказ.. И это была та самая, как у всех нас, «любовь с первого звука» - сквозь треск разорванного пространства – “Music USA” Уиллиса Коновера..
- Вас в детстве учили музыке?
- Ровным счетом ничему не учили. Но мой школьный приятель Вова Суслов уже тоже «влип» в джаз, а его отец, тренер по гандболу и международный судья, начал кое-что привозить из-за бугра. Да и «Мелодия» разродилась двумя-тремя дисками – с Эллой Фицджеральд, Фрэнком Синатрой, Сачмо, Эллингтоном.. Но главным все же был приемник «Филипс». Я впервые начал понимать английский, слушая низкий голос Коновера...
- Дома ваше увлечение не порицалось?
- Да это уже была жизнь подпольщика... В 14 лет я заведовал школьной радиорубкой, а там стоял настоящий полувоенный приемник, и уж он брал всю планету. Мать мне подарила ко дню рождения магнитофон «Яуза», и я на него писал все подряд – от рока до блюза...
- Рок и вас не миновал?
- Конечно нет! Билл Хейли! Литл Ричард! Поль Анка! Я знал их всех и крутил на школьных вечерах, когда уходил завуч. Элвис Пресли на ребрышках! Трешник штука! «Рок вокруг часов»! Все шло, как по хорошему сценарию, – голубые брюки дудочкой, комсомольские дружинники, которые нас ловили. Дедовский маузер, который я таскал в рванной кожаной куртке... Черт знает что! Сам не верю!
- Насколько я понимаю, вы и писать начали рано?
- Лет в 12-13 я уже что-то кропал под влиянием двух переводных гениев - Гарсия Лорки и Гийома Аполлинера. Особенно меня поразила «Зона» Аполлинера. Но я рано ушел из дому... Кстати, из школы меня тоже исключили: «за несоветское отношение к советской девушке» - обнимались под яблоней ночью во время летней практики в колхозе. Работал на заводе токарем, фрезеровщиком. Там были молодые парни, которые сочиняли. К ним я и ушел жить - в барак на Соколе. С ними же читал и запоминал на десятилетия изданные в самиздате стихи Мандельштама, Ахматовой, Пастернака, Цветаевой, Заболоцкого. С этими же ребятами я пошел работать рабочим сцены в театр-студию «Современник», на Маяковке. То были легендарные для студии годы. Там я подружился с актером Валей Никулиным, отличным джазовым пианистом, и он дал мне записать два первых настоящих диска - Эллу Фицджеральд «Как некто влюбленный» и сверхклассику Майлза Дэвиса, альбом с названием непереводимым Kind of Blue.
- Ну а где же были настоящие «пластиночники», фанаты джаза?
- Все они жили на Маяковке рядом с театром. Но перед самым призывом в армию на пищевой фабрике им. товарища Микояна, где я работал электрокарщиком, я познакомился со студентом иняза Биллом. Он и был главным знатоком джаза в тот период моей жизни и притаскивал мне Ахмада Джамаля, Джерри Маллигана, Стена Гетца, Диззи Гиллеспи.
- В армии – строевые песни вместо маршей Арта Блейки?
- Никак нет! Моя подруга прислала мне мой маг, и какое-то время я умудрялся по воскресеньям озвучивать весь военный городок. И на мое счастье, в караулках той эпохи также были коротковолновые военные приемники из чистого листового железа. Я ловил Уиллиса Коновера и даже, манипулируя штекерами, когда не было на зоне офицеров, запускал ранний «хард-боп» и свинг по постам Томска-7, самого большого в мире подземного завода по производству военного плутония.
- Потом дембель, возвращение в нормальную жизнь?
- Это было самое трудное. У меня никогда не было своего места - как и сейчас, всегда было негде жить. В коммуналке на Лиховом в Москве, где жила мать, соседи согласились отдать мне четырехметровый чулан – вот там и началась моя серьезная жизнь, серьезные попытки сочинять и думать. В то же время я «посещал» - учебой это не назовешь - Литинститут.
- Но Генрих Сапгир вас причислял к узкому кругу неофициальных поэтов...
- Так оно и было. Пока я был в армии, созрел СМОГ (Самое Молодое Общество Гениев Леонида Губанова). Переехали в Москву из Украины Володя Алейников, Эд Лимонов и Вагрич Бахчанян. Они на долгие годы и стали моей компанией, моими друзьями.
- А что вас перебросило в Париж?
- Между Парижем и Московией был еще и Коктебель. Я был в течение многих лет внесезонным коктебельцем, и это, наверное, самый счастливый период моей жизни. Париж? «Ищите женщину»... Одна голубоглазая француженка с русской фамилией Ольга Потемкина, которой, увы, больше нет, перетянула меня к себе, в 14-й округ Парижа. Она пересилила во мне все: стихи, прозу, джаз, теннис, друзей, родных... Так что 14 июля 1978 года я стоял на парижской площади Контрэскарп, от которой до моего нынешнего дома три минуты пехом, и смотрел на праздничный салют. Был день Бастилии, но я думал, что праздновали мой приезд.
- Джаз был забыт окончательно?
- Наоборот! С него и началась моя парижская карьера. Моя первая статья в «Монд де ля мюзик», появившаяся где-то месяца через два, осенью 1978, была посвящена московским фанатикам джаза, тому, как мы находили несуществующие диски, перезаписывали, изучали историю джаза и ее героев. Главный редактор журнала Луи Дандрель был мужем Одиль Кай, которая была вторым номером в издательстве «Ж.-К. Латтес». Она мне и предложила написать книгу о жизни современных русских, точнее советских, людей. Я получил приличный по тем временам аванс, снял шестикомнатную квартиру на Бастилии, купил на барахолке стол, поставил на него свою «Эрику», которая провела эдак с год в кабинете следователя в Лефортово и, увы, украл в соседнем кафе плетеный стул. Матрас был найден на помойке, а всем остальным меня снабдили новые французские друзья – дети и внуки белых иммигрантов.
- Это и были «Раздвоенные люди»?
- Именно... Я написал «Раздвоенных людей», параллельно работая для «Либерасьон», которая была в те времена все еще газетой молодых бунтарей: всем платили одинаково, и все ходили в драных джинсах и кожаных куртках. Главный редактор Серж Жюли дал мне карт-бланш, и я выпускал всю зиму 1979 года двойные полосы в «Либе», как ее зовут французы.
- Ваши четыре книги той эпохи: «Раздвоенные люди», «Антигид по Москве», «Ниоткуда с любовью» и «Вальс для К», с которым вам пригласил на телешоу «Апостроф» знаменитый ведущий Бернар Пиво... В прошлом году вышли во Франции ваши «Темы без вариаций». Почему нужно было бросать литературную карьеру и запускать джаз?
- Пером нынче могут жить лишь страусы да гааги. Я внештатничал в дюжине журналов, но надвигался экономический кризис, и работы было все меньше и меньше. «Монд де ля мюзик» заказ мне интервью с пианистом Хорасом Сильвером, у которого я и побывал дома в Малибу, в Калифорнии. Я записал его на плохонький магнитофон, но позже предложил моему другу писателю Сергею Юрьенину, редактору парижского бюро «Свободы», пустить интервью в эфир. В Мюнхене на «Свободе» главный продюсер Руслан Гелисханов заинтересовался передачей. Меня вызвали туда, в штаб-квартиру, и мы подготовили пилотную программу. С тех пор вышло почти 700 передач. Каждый уикенд в течение 16 лет...
- Кто из писателей любил и любит джаз?
- Джаз отлично знал Бродский, и вы найдете в его стихах названия знаменитых композиций. Но когда я его спрашивал, что же он действительно любит в музыке, он все же называл Брамса. Ну а из западных писателей достаточно назвать двух - американца Скотта Фицджеральда и француза Бориса Вияна... Джаз ненавидел Набоков.
- И какие же теперь у вас планы?
- Перезапустить «49», но уже на УКВ, в стерео, и закончить новый роман...

Париж