На троих с ЦРУ

Александр МАТЛИН

Скажу прямо, без ложной гордости: человек я не примечательный.  То есть, совершенно неприметный человек, ничем не выдающийся и никак себя не прославивший.  Что делать, не всем же быть Хемингуэями.  

Но один раз в жизни я всё-таки почувствовал свою значительность.  Было это много лет назад, вскоре после того, как мы с женой приехали в Америку.  Жили мы в маленькой скромной квартире в небольшом городе в Миннесоте, где я нашёл свою первую работу.  

В тот вечер, когда я в первый раз почувствовал свою значительность, я, как обычно, смотрел телевизор, а жена делала голубцы на завтра.  И тут зазвонил телефон.  Я, естественно, взял трубку и сказал «хелло».  А может даже я сказал «алё», поскольку никакого англоязычного звонка не ожидал.  Но трубка вдруг заговорила по-английски, этаким красивым плюшевым голосом.  От неожиданности я не понял первой фразы, а вторая звучала примерно так:

– Я приехал из Вашингтона и хотел бы с вами встретиться.   

Я стал лихорадочно соображать: как бы выяснить, что было сказано в первой фразе, и при этом не показаться идиотом.  Я сказал небрежно:

–  Надолго приехали?

–  На пару дней, –  вежливо ответил плюшевый голос.

–  Ага.  Можно спросить, зачем приехали?

–  Чтобы встретиться с вами.

–  Ага.  А откуда вы?  

–  Из Вашингтона.

Я понял, что не показаться идиотом уже не смогу.  А обладатель голоса тем временем проявил чуткость и добавил:

–  Я работаю в интеллидженс сервисе и хотел бы с вами встретиться, так как вы недавно приехали из Советского Союза.

Так и сказал.  В интеллидженс сервисе.  Из Вашингтона.  Специально приехал, чтоб со мной встретиться.  В течение секунды моё воображение вспыхнуло и разгорелось, как пролитый бензин.  Всё ясно: интеллидженс сервис хочет использовать меня в качестве консультанта.  Я им нужен как специалист по Советскому Союзу.  А может, и по всей восточной Европе. Эксперт по делам холодной войны.  Вот тут-то я и почувствовал свою значительность и незаменимость в деле обеспечения мира и безопасности во всём мире.  Я сказал: 

–  Когда вы хотите встретиться?

–  Я понимаю, что вы работаете, – сказал голос, продолжая проявлять чуткость. –  Если хотите, мы можем встретиться в субботу.  Где вам удобно.

–  Хорошо, давайте в субботу, –  важно сказал я и ощутил лёгкий пинок в зад.  Оказалось, что моя жена уже давно стоит рядом, вытирая руки о фартук и прислушиваясь к разговору.

–  На обед!  Пригласи на обед! – внятно прошипела она. 

С моей женой так.  Каждого человека, с которым я вступаю в контакт, она считает своим другом и немедленно собирается кормить.

–  Хотите придти к нам на обед? –  сказал я.

–  О! – удивился плюшевый голос, имя которого, как выяснилось впоследствии, было мистер Цвайхман. –  Это очень мило с вашей стороны!  Но я не один.  Со мной будет наш местный представитель.  Это ничего?

–  Ничего.

–  Его зовут Патрик О’Миллэн.  Это вас не смущает?

–  Нет, нет, что вы, что вы,  –  сказал я, делая вид, будто понял, что имел в виду мистер Цвайхман. –  До встречи в субботу.

–   В котором часу они придут? –  спросила жена, когда я положил трубку.  –  В шесть?  Хорошо.  Я сварю борщ и сделаю зразы с грибами.  А кто они такие?

–   ЦРУ, –  сказал я, с нескрываемой гордостью. 

Жена побледнела, и из глаз её потекли слёзы.

–   Так я и знала, –  сказала она сквозь всхлипывания.  Не иначе, кто-то донёс, что мы незаконно привезли из Италии килограмм салями...

В субботу, ровно в шесть раздался звонок в дверь, и я бросился открывать.  Мистер Цвайхман оказался высоким галантным джентльменом с седеющими висками и тонкими усиками.  Мистер О’Миллэн, наоборот, был коренастым рыжеватым блондином с лицом цвета спелого граната.  Лучезарно улыбаясь, они вручили моей жене букет роз, мне – литровую бутылку «Абсолюта», и мы сели за стол.

Вы знаете, как американцы пьют водку.  Это – непристойность.  Это – позор нации.  Великий народ, подаривший миру Марка Твена и высадивший первого человека на луну, понятия не имеет, как надо пить водку.  Они её разбавляют!  Чем угодно – томатным соком, апельсиновым соком, тоником, даже холодным чаем.  При одной мысли об этом экран компьютера темнеет у меня перед глазами, и горло перехватывает спазма от боли за мою великую новую родину. 

Впрочем, в тот вечер я не думал об этом.  Захваченный ожиданием надвигавшейся на меня значительности, я чувствовал себя американцем и готов был  разделить их позорные навыки.  Поэтому я спросил, чем мои гости хотят разбавлять водку.   Услышав этот вопрос, мистер О’Миллэн потупился. 

– Я думал, русские пьют водку прямо так, не разбавляя,  – сказал он, и в голосе его прозвучала тоска и надежда.   

–  Пожалуйста.  Конечно.  Как хотите, – сказал я и посмотрел на мистера Цвайхмана.  Всё-таки, он был начальник, из Вашингтона.

–  Я вас предупреждал, что он ирландец, – сказал мистер Цвайхман и, неожиданно перейдя на русский язык, добавил с лёгким акцентом: – Меня можете не спрашивать.  До войны я жил в Воронеже.    

Я налил, и мы выпили за здоровье хозяйки дома, как галантно предложил мистер Цвайхман.  Я налил снова, и мы выпили за наше благополучное прибытие в Америку, как предложил мистер О’Миллэн. Потом мы выпили за моё здоровье.  Потом – за процветание Соединённых Штатов.  Потом – за наши с женой успехи в работе и личной жизни. Потом – за успехи американских атлетов в предстоящих олимпиадах.  Потом – почему-то за дружбу американского и пуэрториканкского народов.   

После каждого тоста я ожидал, что мои гости, наконец, заговорят о важном государственном деле, по которому они приехали.  Но они говорили обо всём на свете – о старых фильмах, о плохом климате в Вашингтоне, о болезнях позвоночника, о своих огородах и своих семьях.  Оказалось, что у мистера О’Миллэна шесть детей, и мы выпили за здоровье каждого из них в отдельности.  Потом оказалось, что двое из них замужем, и мы выпили за счастье их семей, каждой в отдельности.  К тому времени, когда дело дошло до здоровья моего двоюродного брата, я уже слабо соображал, за что и с кем я пью.  «Абсолют» кончился, и я достал из холодильника бутылку «Вольфшмита».  Конечно, подавать «Вольфшмит» после «Абсолюта» позорно, но мои гости приняли это проявление бедности с благородным снисхождением.  Около одиннадцати часов вечера мы пересели на диван.  Мистер Цвайхман, которого я к тому времени уже запросто называл Бобом, сказал:

–  Теперь поговорим о деле.  Бизнес есть бизнес.  Ты приехал из страны, с которой мы находимся в состоянии холодной войны.  Наше правительство интересуют все секреты этой страны, какие ты знаешь.

 –  Ребята, –  сказал я, с трудом ворочая английским языком,  –  можете на меня положиться.  Я сделаю всё возможное, чтобы мы с вами одержали победу в холодной войне.  Но никаких секретов я не знаю.  Мне их не доверяли.

Это была сущая правда.  Я был инженером-строителем, и все мои профессиональные знания ограничивались тем, как месить бетон и ругаться матом с рабочими, что вряд ли могло заинтересовать правительство Соединённых Штатов.   

Мой друг Боб Цвайхман огорчился.

–  Слушай, вспомни что-нибудь, – сказал он.  –  Ты мне друг или портянка?  Как я буду отчитываться перед начальством?

Я напряг память и, к своему удивлению, кое-что вспомнил.  Я сказал:

–  Боб, я знаю один советский секрет.  Отметки.

–  Не годится, –  вздохнул Боб. –  К сожалению, твои школьные отметки нашу разведку не интересуют. 

Я понял, что мой друг далёк от точных и естественных наук и, как мог, объяснил ему, что отметка есть понятие физическое.  Так называется превышение уровня земли над уровнем океана.  Абсолютная отметка.

–  Понятно, – сказал Боб, проявляя сообразительность опытного разведчика. –  Что ж тут секретного?

–  Чёрт его знает, – признался я. – Почему-то абсолютные отметки там засекречены.  Но некоторые из них я знаю на память.  Тех мест, где я бывал.  Могу выдать в целях борьбы с коммунистической экспансией.

–  Давай, – нехотя согласился мистер Цвайхман.  – С паршивой овцы хоть шерсти клок.  Я доложу нашим специалистам; пусть сами разбираются, что делать с твоими вонючими отметками.

Мы расстались закадычными друзьями, обменявшись адресами и поклявшись, что будем поддерживать постоянную связь до конца жизни.  После их ухода моё ощущение собственной значительности померкло. Жизнь вернулась в свою колею, и вскоре я забыл о своих друзьях из ЦРУ.

Каково же было моё удивление, когда полгода спустя раздался звонок, и знакомый плюшевый голос ласково объявил:

–  Привет, это я, Боб Цвайхман.  У наших специалистов возникли вопросы по поводу этих... твоих... сам знаешь.  Это не телефонный разговор.  Не возражаешь, если к тебе в субботу утром зайдёт Патрик?

Я не возражал.  Патрик О’Миллэн явился в субботу, когда мы с женой только встали.  Мы пригласили его позавтракать с нами.  Он охотно принял приглашение, сел за стол и вынул из портфеля бутылку «Абсолюта». 

–  Может, разбавим апельсиновым соком? –  предложил я.

Патрик бросил на меня укоризненный взгляд, и я устыдился бестактности своего вопроса.  После шестой рюмки Патрик сказал:

–  Понимаешь, у наших специалистов возникли серьёзные разногласия в вопросе о том, что такое абсолютная отметка.  Они просили, чтобы ты дал разъяснение.

–  Запросто, –  сказал я.  Как нас учили в школе, это есть превышение над уровнем Балтийского моря или над каким-то Кронштатским футштоком.  Кронштадт – это город.  Что такое футшток, я не знаю.    

Патрик старательно записал каждое моё слово, обдумал записанное и сказал:

–  Это очень сложно.  Где это можно найти в письменном виде?

–  В советском учебнике географии для шестого класса. 

–  А где его взять?

–  Не знаю.  Наверно, в Москве.

–  Ага, –  удовлетворённо сказал Патрик. –  Придётся привлечь к этому вопросу нашу внешнюю разведку за железным занавесом...  

Это был мой последний контакт с ЦРУ.  С тех пор я никогда не видел ни Боба, ни Патрика.  

Месяца через два после моего завтрака с мистером О’Миллэном советское информационное агентство ТАСС опубликовало официальное заявление о том, что в Советском Союзе разоблачён и выслан из страны американский шпион.  Он был пойман с поличным во дворе одной из московских школ, где пытался незаконным путём приобрести учебник географии.  В ответ на провокационную акцию Советского Союза правительство США выслало из страны двадцать два советских дипломата.  Комментарии к этому событию долго не сходили со страниц американской прессы, и всё это время меня не покидало восхитительное чувство собственной значительности.

Рисунки Михаила Беломлинского