Олигархи вымерли, как динозавры

Из всех фильмов, сделанных в нынешнем году в России, ни один не может сравниться по популярности с «Олигархом».
Особенно примечателен успех, если рассматривать его в контексте довольно специфических российских условий. Фильмы отечественного производства посмотреть в кинотеатрах, как известно, практически невозможно - все экраны заполнены западной, в первую очередь, американской продукцией. И несмотря на это «Олигарх» выбился в лидеры проката, обойдя многие иностранные блокбастеры, на производство которых были затрачены десятки миллионов долларов.[!] В какой-то степени это определяется большим интересом к реальному прототипу главного героя - Борису Березовскому, фигура которого является знаковой для всего последнего десятилетия российской истории. Но картин о мафии и бандитах делается сегодня и без того немало, а об успехе «Олигарха» (включающем и уже обещанный прокат в США) им не приходится и мечтать. Значит, дело тут не только в теме, но и в подходе к ней, а вот он уже целиком и полностью определяется личностью автора фильма Павла Лунгина.
Павел Лунгин родился в 1949 году в Москве, в 1971 году окончил отделение математической и прикладной лингвистики Московского государственного университета, а в 1980 году - Высшие сценарные курсы, где занимался в мастерской Г.Данелии и М.Львовского. В кино Павел Лунгин дебютировал как сценарист в 1976 году - фильмом «Все дело в брате». Затем по его сценариям были поставлены такие известные приключенческие картины как «Конец императора тайги» и «Непобедимый». Среди других его сценарных работ этого периода можно упомянуть лирическую комедию «Все наоборот» и социальную драму «Попутчик».
В 1990 году Павел Лунгин дебютировал как режиссер, поставив по собственному сценарию фильм «Такси-блюз», в котором снялся выдающийся поэт и музыкант, основатель рок-группы «Звуки Му» Петр Мамонов. Фильм был удостоен Специального приза за режиссуру на Каннском кинофестивале.
С начала 1990-х годов Лунгин живет во Франции и снимает все свои фильмы при участии французских продюсеров, но по-прежнему - в России и о России. Интерес зрителей и критики вызвали такие его ленты, как «Луна-парк» (1992) и «Линия жизни» (1996). Сам он считает своей самой удачной работой «Свадьбу», которая на Каннском кинофестивале 2000 года получила Специальный приз жюри за лучший подбор актеров.
Но самым скандальным фильмом режиссера оказался несомненно «Олигарх», в котором главную роль - списанного с Бориса Березовского новорусского супербизнесмена сыграл Владимир Машков.

Воспользовавшись тем, что в настоящий момент Павел Лунгин находится в Америке, корреспондент «Кинозала РБ» решил побеседовать с ним и попросил рассказать о себе, о работе над фильмом и вообще о жизни и кинематографе.
- Павел, как вообще возник проект «Олигарх»? Чья это была идея?
- Мне в издательстве «Вагриус» дали прочитать книгу Юлия Дубова «Большая пайка» еще до того, как она вышла в свет, и я сразу понял, что такого типа литературы у нас еще не было. Было много вульгарной и ничтожной беллетристики по поводу новой жизни. А вот взрослой попытки понять и оценить, что произошло с нами, с миром и обществом, никто не предпринимал.
- Расскажите, пожалуйста, о Дубове. Кто он такой?
- Он - бывший директор «ЛогоВАЗа». Долго работал с Березовским и очень хорошо его знает.
- То есть книга и, соответственно, поставленный по ней фильм действительно о жизни Березовского?
- Наш главный герой - это собирательный образ. Что-то взято, конечно, от реального прототипа, но главное не это. Меня поразило в книге Дубова то, что в ней была неподдельная боль. Когда приходит новая жизнь, она всегда кажется аморальной, но в этой книжке был болевой момент. Кто боль испытывает - тот еще человек. Именно так я оценил бы Россию.
- Это был роман или документальное произведение?
- Это был толстый роман страниц на 700, а заканчивался он на торговле автомобилями.
- Так это же половина Вашей картины.
- Да, остальное мы додумывали самостоятельно. Почти год я мучительно писал сценарий. Сменил несколько соавторов. Я понимал, что получается историческая сага. Что-то на тему «Однажды в Америке». Но мне хотелось сделать этот фильм. Хотелось рассказать о том, что виноватых нет, что это неизбежность какого-то цикла, в который попала Россия.
- Вы лично знакомы с Березовским?
- Да, я встречался с ним, но в основном, когда работа над картиной подходила уже к концу. Он особого интереса к фильму не проявлял. Он ведь человек реальной политической борьбы. Его интересуют деньги и власть. А кино - это казалось ему недостаточно интересным. Но потом, когда фильм был закончен и вышел на экраны, он был поражен его успехом. Он понял, что я создал миф, легенду об этом времени. И отныне оно всегда уже будет восприниматься именно так, как показал его я. Кино вообще создает историю. Американскую историю, например, создали евреи из Одессы и Варшавы, которые придумали, как стреляли ковбои и как скакали на лошадях индейцы. В реальности этого ведь ничего не было. То же самое и с фильмом «Крестный отец». Коппола придумал, как одевается итальянская мафия, как она себя ведет, что думает. Мой фильм тоже был первой попыткой рассказать об очень важном периоде в истории России. Я не боялся показать конфликт с Кремлем и специально хотел это сделать. Я хотел сказать народу: «Вот вы орете, что олигархи во всем виноваты, а Кремль чем в это время занимался?» Да, олигархи, может быть, и плохие, но за ними стоит концепция, основанная на свободе. А за Кремлем - концепция, основанная на том, что свобода опасна и погубит людей. Эту идею выражает КГБ, который как строгий воспитатель в школе, до сих пор за всем и за всеми следит. Вот такова была, на мой взгляд, подоплека конфликта между капиталом и Кремлем - конфликта, который капитал, как всегда, проиграл. По сути это все тот же вековечный вопрос: Россия - такая же страна, как остальные, или она имеет свой, особый путь?
- А сами Вы как думаете?
- Умом думаю, что такая же и что надо людей оставить в покое и дать им жить. Правда, иногда закрадывается предательская мысль, что, может, надо было, как в Китае, постепенно все делать. Но сам факт существования этого фильма говорит о том, что я считаю, что надо дать свободу, что нельзя, чтобы систему опять строила тайная полиция.
- Довольны ли Вы сами фильмом?
- Я не знаю. У меня к нему какое-то нервное отношение. Как к ребенку, немного больному, убогонькому. Меня поразило, что люди пошли на такой сложный фильм без ура-патриотической идеологии, на фильм, в котором говорится вовсе не то, что они привыкли слышать. Значит, общество все-таки хочет думать и оценивать то, что с ним происходит.
- А продолжение не собираетесь делать?
- Я бы с удовольствием сделал фильм о Ельцине. О том, что был такой русский человек, который искренне полюбил свободу и очень верил в нее.
- Довольны ли Вы тем, как принимают Ваш фильм зрители и критика?
- Да. У меня был такой случай. Когда я показывал «Олигарха» на фестивале в Локарно (это маленький швейцарский город на границе с Италией, и фильмы там показывают на открытой площади), пошел дождь. Я думал, что все - конец. Но люди не уходили. Швейцарские газеты с восторгом писали потом, что из 10 000 зрителей 7 000 остались до конца. После этого я за судьбу фильма был уже спокоен. А критику я не читаю. В России вся критика строится на скандале. Там капиталистическую систему восприняли как необходимость постоянно делать самому себе рекламу. А какая реклама без скандала? Поэтому надо гадить. Да и вообще, пишут они злобно, фамильярно, запанибратски, по-хамски - неприятно читать.
- Ваш герой - фигура трагическая. В чем, по-Вашему, его трагизм?
- Фильм о том, как мальчики-идеалисты пытались что-то сделать, придумать, а оказалось, что этой возможности веселой жизни нет. Оказалось, что есть неумолимые законы бизнеса, которые сильнее всего и изменить их невозможно. И если ты хочешь делать большое дело, ты должен вступить на преступный путь. Поэтому трагизм моего героя - это трагизм одиночества. Это был этап динозавров, которые были необходимы, но потом умерли почему-то. Все это можно сравнить с эволюционным процессом. Когда рыбы вышли на сушу, им было очень плохо, и появились динозавры. Огромные гиганты, которые когтями и зубами вцепились в эту землю и колонизировали ее. А потом они оказались не нужны. И вместо них появились мыши в серых галстуках, которые все заселили. Другими словами, были люди, которые смели изобретать жизнь, пусть и уродливо.
- Считаете ли Вы, что «олигархи» сыграли положительную или все-таки отрицательную роль в новейшей российской истории?
- Считаю, что они были необходимы, потому что работало все только у них. Они первыми показали, что можно в этой стране жить и работать. Они придали этой стране форму, которую теперь можно улучшать. Они могли бы быть лучше, если бы не было войны с государством, хотя и в правительстве были реформаторы, которые верили в новую систему. Но мне почему-то чудится, что всегда там стояли эти ребята, которые за всем присматривали. Они же организовали перестройку. И не для того они это сделали, чтобы все раздать.
- А почему же тогда у них ничего не получилось?
- Еще, может, получится. В провинции сейчас происходит грандиозный передел собственности. По-моему, все, что было предначертано, сбылось. Главный вопрос всегда был: может ли в России жить человек, не зависящий от государства? Не может.
- А где может?
- Мы всегда считали, что в Америке может. Может быть, это тоже идеализация.
- Как Вам удалось сделать из Машкова еврея?
- Сам удивляюсь. Иногда у него это проступает, в самых удачных сценах даже нос удлиняется. Он похудел очень. Я хотел, чтобы он стал духом, чтобы было меньше плоти. Этакий чистый мозг.
- Сколько лет Вы уже живете во Франции? Где Вам больше нравится: в Париже или в Москве?
- Живу я там давно, но большого удовольствия от этого не получаю. Там несколько иной подход к жизни. Там, в отличие от Америки, не нужны новые люди. Там можно смотреть, можно даже сидеть в первом ряду, но не на сцене.
- С кем Вы общаетесь в Париже? С русскими или французами? Из французских режиссеров с кем-нибудь дружите?
- Пытаюсь жить так же, как жил в Москве. Общаюсь с теми, с кем мне приятно и интересно. В основном это французы в первом поколении. Из режиссеров я очень дружил с Марко Феррери, но он умер, и теперь я достаточно одинок.
- В одной рецензии Вас назвали «единственным европейцем в российском кинематографе». Вы согласны с этим определением? Как Вы себя сами воспринимаете?
- Согласен. Именно так я и воспринимаю себя, причем я таким и до отъезда был. Во мне русская культура переплелась с западной, так как я с детства много читал по-французски. Моя мама первые годы своей жизни прожила во Франции. У моей бабушки был там кукольный театр. И вот эти рассказы мамины, фотографии прошли через все мое детство. Непредсказуемо так сложилась жизнь, что я оказался во Франции.
- Хотели бы Вы сделать фильм в Америке?
- Для этого сюда и приехал и непосредственно этим занимаюсь. Во Франции нет места ни мифу, ни сказке, а американское кино все стоит на мифе. Чем больше я живу во Франции, тем я от нее дальше и тем больше понимаю, что никогда не пойму ее до конца. Но пробиться везде очень сложно. Сюда режиссеры со всего мира прибегают, и сначала они, как дети, а потом их начинает мягко сносить вниз.
- Часто ли Вы смотрите кино? Что любите?
- Я люблю живые фильмы. Люблю когда фильм имеет возможность жить самостоятельной жизнью. Из последних картин понравилась «О Шмидте» с Джеком Николсоном. Но мне всегда нравятся сами фильмы, а не их авторы. Я не люблю пророков, поэтому я люблю то, что сделал Джармуш, а не самого Джармуша. Я и к себе так же отношусь: не то чтобы я такой замечательный, а что-то через тебя прошло, как по проводу, вышло через тебя, и получилось кино.
- Как Вы оцениваете состояние сегодняшнего российского кинематографа?
- Все говорят, что нет денег. А мне кажется, что нет идей. Люди не понимают, что они снимают и зачем. По-моему, денег как раз слишком много, потому что есть что украсть. Но вообще-то я пытаюсь вытащить себя за шиворот из русской действительности и тематики. Интерес к России в мире падает, и соответственно, значимость моих фильмов уменьшается, вне зависимости от их качества. Мы вообще живем в эпоху пустоты, в нижней точке колебания маятника.