За чашкой чая у Елены Довлатовой

Так творятся миры.
Так, сотворив, их часто
Оставляют вращаться,
Расточая дары.
Иосиф Бродский
«Талант - это как похоть: трудно утаить, еще труднее симулировать», - писал сам Довлатов. Ему симулировать не приходилось. Таланта - особого, взрывчатого, острого, энергией перенасыщенного - было хоть отбавляй. Особый талант, особый писатель, рассказчик, журналист, особый человек. И друг тоже особенный, верности и открытости какой-то нездешней. Мне отчаянно хотелось как-то лично прикоснуться к огню его таланта. Знала, что тут, в нью-йоркском Квинсе, где сподобилась осесть и я, живет семья Довлатова. Много раз порывалась, да так и не решилась позвонить его жене, попросить о встрече. Я говорю - жена, потому что ненавижу черное это слово «вдова» с того страшного и злого дня, когда уже здесь, в Нью-Йорке, похоронила мужа.

К Елене Довлатовой привела меня Нина Аловерт, большой мой друг (подруга - это нечто другое, на порядок ниже). Нина с семьей Довлатовых очень дружна, в дом довлатовский давно и прочно вхожа. Я не оговорилась, назвав домом квартиру в обычной многоэтажке от того, что это действительно теплый и добрый дом, поражающий простором не комнат, а душ.
Удивительная женщина эта Лена Довлатова. Из тех, немногих (и ряды их редеют), с которыми сразу и запросто можешь найти общий язык так, будто знаком был лет эдак с полсотни. Она как-то в единый миг, протянув мне, чужой, незнакомой, только-только произнесшей свое имя, руку, стала своей. И можно было говорить, спрашивать, рассказывать, а главное - слушать.
Мы сидим за столом в очень уютной светлой кухне - как дома. Живу здесь не один год, гражданство успела обрести, а «дома» - это все еще те далекие дали, куда уже не возвратиться. Мы пьем чай, как-то по-особому (здесь все особое) заваренный, едим что-то вкусное и беседуем. И беседа наша - не болтовня, не тусовочный треп и уж никак не официальное интервью с подглядыванием в вопросник, прочто человеческий, женский, задушевный разговор.
Я знаю, что Лена очень много сделала, чтобы сохранить литературное наследие Сергея Довлатова, не дать памяти о нем потускнеть. Читатели «Русского базара» наверняка запомнили блистательный рисунок Михаила Беломлинского в последнем августовском номере газеты, снайперски бьющую по движущимся целям карикатуру, нет-нет, не по Довлатову, разумеется, а по всем тем рыбам-прилипалам, которые вдруг вспомнили, как с ним пели, как с ним пили, как дружили и дружбой дорожили, помогали и давали мудрые советы, как правили бал в «довлатовских окрестностях». И подпись к рисунку, четверостишие Валерия Нудельмана:

То тот, то этот по слезе -
И здесь, и в экс-отчизне.
Как много у него друзей!
Вот столько б и при жизни...

Вот и приходится Лене отбиваться и от новоявленных псевдодрузей, несущих околесицу, с правдой не сопоставимую, а подчас и от тех, кто действительно Сергея знал, вместе работал, но каким-то непостижимым образом воспоминания свои трансформировал в откровенную злобную ложь. «Они впадают, - говорит Лена, - в одну и ту же ошибку: начинают анализировать свои, обросшие чужими высказываниями, оценками и подсказками, воспоминания, при этом смотрят на события тех дней сквозь призму своих сегодняшних ощущений. А иногда и просто извращают факты и клевещут». Может, для самоутверждения?
«...они стоят, как усталые собаки, ибо всю свою силу потратили на то, чтобы остаться в памяти». Кто сказал, что у Довлатова нет чего-то, ну, самую малость, от Кафки, что духовный мир его не был всегда, ежеминутно, предельно, а подчас и запредельно, напряжен, что образам, им созданным, частенько сопутствовала гротескная изломанность, что в текстах его, нет-нет, да и проскакивала искра экспрессионизма.
«Много сделала?» - Лена повторила мои слова, но уже с вопросительной интонацией. «То, что сделано, и что потребовало усилий невероятных, наверно, не половина даже того, что сделать еще предстоит. Архивы требуют гигантской работы - привести в порядок, систематизировать. Сохранить. Созданный недавно фонд Довлатова тоже нуждается во внимании, отнимает много времени и сил».
«Мне очень хочется, - говорю я, - нырнуть в то довлатовское время, постараться понять, как все происходило, что было. Ну, как начертано на одном из плакатиков в глубинах рисунка Беломлинского - «до влатова и после».
Лена улыбается своей особенной улыбкой: «Что ж, попытаемся...». И на столе появляются фотографии, множество уникальных снимков - есть ленинградские, но большинство, абсолютное большинство - Нью-Йорк. Семья, друзья и те, кто ими казался, и та, уже ставшая старой, эмиграция. Бродский, Нахамкин, Аксенов, Войнович, Максимов...
«Иных уж нет, а те далече...». Очень много групповых фото. Он, Сережа, как скала, как утес над равниной, - большой, красивый, яркий. И легендарный «Новый Американец» - тесное редакционное помещение, наборные машины, телефоны, никаких компьютеров. Довлатов и Бродский, Довлатов и Аксенов, Копелян, Клионский, Эткинд, Генис... Большинство снимков Нины Аловерт. Бродский: выступление перед публикой; в Сити-холле тогдашний мэр Коч приветствует Бродского, выбранного человеком года и ставшего почетным гражданином Нью-Йорка.
Сережа - седеющая грива, потом седина все гуще, а в глазах явственно проступают, нагнетаются печаль и озабоченность. Довлатов с дочкой Катей, Довлатов с маленьким сыном... И Лена, Лена, Лена... Она очень много работала, печатала, набирала, корректировала, постоянно бывала в редакции, потому и присутствует на многих снимках - выразительные глаза, правильное лицо, гибкая, пластичная фигура, всегда занятые руки. Ее особая диковатая красота и необычность, спаянные с интеллектом, притягательны невероятно.

- Леночка, Катя живет с вами?
- Нет, она теперь в Москве, работает в крупной рекламной компании. Катя закончила лондонский университет, стала хорошим специалистом. Долго была в поиске, старалась самостоятельно найти свой путь в жизни, всего добиться самой. Высоко ценила и отстаивала свою независимость. Сейчас в Москве обросла друзьями. Любит Москву, но и Нью-Йорк, куда привезли ее в 1978-м одиннадцатилетней, из памяти и из сердца не выбросила. Что и как будет - покажет время.
Надеюсь, что покажет оно только хорошее. Сергей очень любил Катю, уже в детстве считался с ней как с личностью. Описывая поездку (в ленинградские еще времена) в Пушкинский заповедник, сказал о пачке сохранившихся снимков: «Конкретность же могут дать те фотографии, где я не один, а с Катей и с приятелями». Катя значила для него очень много. Так же, как потом Коля.

- Любил Колю?
- Безмерно. Позднее наше дитя, родившееся в нелегкие уже иммигрантские времена, почти одновременно с «Новым Американцем».

- А где Коля сейчас?
- Здесь, рядом. Ему уже 21. Работает. Ищет свою дорогу, выбирает колледж. Во многом похож на отца. Когда умер Сергей ему было девять.

- А что делали тогда вы?
- То же, чем занималась после того, как приказал долго жить «Новый Американец», - долгое время набирала тексты для разных издательств и русских авторов, редактируя и корректируя их. Работы было очень много, пока СССР не стал Россией, и ситуация в русском издательском деле не ухудшилась резко. Потом, собственно, делала то же самое - печатала, читала корректуру, правила тексты. Были и есть постоянные клиенты. Увы, меньше, чем прежде.

- Вы помните то время - рождения, становления, бурной популярности «Нового Американца», всего, что было связано с изданием этой, ставшей ныне уже историей, газеты?
- Еще бы. Это ведь был, наверно, самый важный, значительнейший кусок моей жизни. Такое не забывается. Помню мельчайшие подробности. Храню подшивки газеты.

- А я должна со стыдом признаться, что никогда «Новый Американец» не читала, не видела даже.
- Совсем пожелтели его страницы... Необходимо сделать копии, переплести - снова ждет большая работа.

- Могу я посмотреть подшивки?
- Конечно.
И вот я сижу за столом, за которым работал Сергей Довлатов, а передо мной драгоценные экземпляры газеты, не сшитые, просто аккуратно, номер за номером, сложенные стопкой. И я, будто в машине времени, переношусь в тот день, 8 февраля 1980 г., когда вышел первый номер «Нового Американца».
Газетная шапка, девиз, сопровождавший каждый новый выпуск: «Мы выбрали свободу, и теперь наше счастье в наших руках». Обложки нет. На заглавной странице сразу передовая статья Бориса Меттера. «Наш еженедельник задуман как газета третьей эмиграции... Ведь покинутая родина - наша общая боль. Трагедия. Надежда... Мы стараемся показать не только «ЧТО происходит в мире, но и ПОЧЕМУ это происходит...». Центральна мысль, стержень: мы очутились на берегу не из каприза, не из охоты к перемене мест. Мы уже здесь.
Там же, в первом номере, рассказ Довлатова «Мой дед Исаак». Замечательный, истинно довлатовский рассказ - история прадеда, крестьянствовавшего на Дальнем Востоке. Статья Владимира Максимова «Литература против тоталитаризма», а в рубрике «История и религия» очерк Бориса Хаскелевича «Первые евреи в Нью-Йорке». И великолепная рецензия Нины Аловерт на очень популярный спектакль «Русская история» в одном из бродвейских театров, поставленный Симоном Кудровым, режиссером и исполнителем, талантливым мимом, ленинградцем. (Нина Аловерт вела в газете рубрику «Мир искусства» - интереснейшие публикации со столь же блистательными снимками. Вам легко это представить - вы ведь читаете статьи и любуетесь фотошедеврами Нины Аловерт на страницах «Русского базара»).
Очень любопытна (уже в №3) передовица Эрнста Неизвестного (!) «О Хрущеве, об искусстве, о себе», а в №5 блестящее эссе Владимира Соловьева об Иосифе Бродском, главы из «Романа с эпиграфом». «...Бывает - инородное тело, оказавшись в чужой среде, взаимодействует с нею, а бывает - ею отвергается, как при трансплантации сердца...». Это обо мне? О вас?
Статья А. Лимбергера «Рецессия. Что это?». Будто написана в 2002-ом. Кафанова, Алексеева, Орлов, Косман, Клепикова, Аксенов, Вайль, Бахчанян - плохих статей просто нет.
Ну, и конечно же, многоликий Довлатов. Вел рубрику «Как вы устроились, новый американец?» Серия интервью, газетный жанр, которым он владел виртуозно. Пример тому - интервью с Виктором Некрасовым.
Хороши его юморески, его репортажи, рассказы, блистательный его «Сомнительный еврей», его шедевр «Летите голуби»... С огромным интересом прочла я обзор АртЭкспо-80 (я на этой всемирной художественной ярмарке бывать начала лишь с 1995-го). Столь же интересна и довлатовская статья о Михаиле Шемякине с симптоматичным названием «Художества Шемякина». Всю послеотъездную биографию мэтра уложил в две строки: «...уехал, рисовал картины, богател, меценатствовал, пил, достиг величия». И - восхищенно - «Откуда они берутся, эти голодные, недоучившиеся российские мальчики с невероятными философскими реформами?».
«Приходит время, - писал Борис Меттер в той самой первой новоамериканской передовой статье, - и каждый из нас должен сделать что-то свое».
Они сделали свое - эту новую, очень нужную людям именно в то время, газету. Меттер, Поповский, Довлатовы, Генис, Шарымова, Батчан, Аловерт, Штерн... А редактором был избран (демократия!) Евгений Рубин.
- Каким он был? - оборачиваюсь я к Лене.
- Хороший журналист, человек добрый и порядочный. Но болезненно обидчивый. Он, позднее, конечно, написал книгу «Пан или пропал», сборник очерков об известных людях, в том числе о Довлатове, который поместили в «Новом русском слове». Я не просто удивилась, я была оскорблена до глубины души. Там и 20% правды нет, все переврано». Ребята, я с вами во всем, кроме денег», - Сережа не мог это сказать. Он был по-настоящему широким человеком. В «Американце» работал практически бесплатно, в скупости его никак нельзя было обвинить. Мы вообще за все платили поровну, это была наша газета.
- Мне кажется, вы не склонны превращать Сергея в икону, да он в этом и не нуждается.
- Безусловно. Но откровенное вранье... Откуда Рубин взял все эти гадости и что им двигало - не пойму.
- Это ведь не единичный случай?
- К творчеству Довлатова, к его личности у многих неподдельный живой интерес, но немало и таких, кто попросту лжет или спекулирует на растущей его популярности и ищет, как бы на его имени сделать бизнес, или, как говорили мы прежде, - нагреть руки. Довлатов в завещании просил письма его не публиковать, я на обнародование их разрешения, естественно, не давала, однако книга такая - переписка с Довлатовым - одним из московских издательств издана. Для меня это было очередное потрясение. Пришлось обратиться в суд, что совсем не в моих привычках.
- Я слышала, дело вы выиграли. Российский закон был на вашей стороне.
- Слава Богу. Но сколько нервов, сколько сил это отнимает...
- В «Новом Американце» ситуация тоже была непростой?
- Рубин считал, что Довлатов одержим желанием стать редактором, хотя было это совсем не так, да и других конфликтов хватало.
- Я отметила: уже в 12-ом номере нет имени редактора. Кстати, здесь превосходное интервью Довлатова и рассказ Аксенова.
- Конфликты не мешали газете быть очень интересной. Но разлад превратился в раскол. Вышел из состава редакции Меттер, а следом за ним почти все остальные. Рубин остался в одиночестве. Потом редактором стал Довлатов, и газета стала другой, обрела иной стиль, иное звучание. Еженедельник называли довлатовским, был он читаемым, невероятно в общине популярным, раскупаемым.
- Почему же жизнь газеты была столь коротка?
- Трудный, очень трудный вопрос. Причин было много, одна из них - финансовая. Начального капитала не было. «Удручающий математический парадокс», как выразился Сергей. А нужно было платить за помещение, покупать оборудование, выплачивать гонорары, от чего редакция не уклонялась даже в самые тяжелые дни. Сотрудники взяли ссуды, чтобы помочь газете, разными способами пытались продлить ее дни. Меттер не был бизнесменом, но предпринимал героические попытки спасти издание, пытался продать его. Новый хозяин, ни слова не говоривший по-русски, вмешивался в творческую жизнь газеты. У нас в это время родился Коля. Как-то все сразу. И Сережа ушел. Газета перестала быть довлатовской. Она еще тлела некоторое время. Потом тихая кончина...
- Справедливы ли слухи, что газету «задавило» «Новое русское слово»?
- Снова сложный вопрос. Слухи же проистекают, к сожалению, из действительных событий и ситуаций. У НРС был ряд преимуществ: газета была старая, прочно стоявшая на ногах экономически и, что очень важно, - ежедневная. К тому же рождение «Нового Американца» заставило НРС быть оперативнее в подаче новостей, а еженедельник подчас не поспевал за событиями. Рынок был один и... началась конкурентная борьба, особенно за рекламодателей, причем методы борьбы были самые неприглядные, вплоть до запугивания авторов и рекламодателей, до нашептывания - дескать, издается «Американец» на деньги КГБ, редактор у них - бывший вертухай. Это потому, что действительную службу Сережа отбывал во внутренних войсках, что не скрывал, о чем писал.
- И как писал! Но ведь у молодой газеты тоже были немалые преимущества?
- Конечно. Язык, оригинальное оформление по совершенно иным принципам, обзоры всего происходящего в мире, не только информация, но и политический анализ событий, демократичность в противовес автократии НРС. И любовь читателей.
- Которая, увы, газету не спасла. Но довлатовский «Новый Американец», безусловно, стал явлением русской культурной жизни Америки, главой в истории нашей общины, да и американской культуры тоже. В истории он таким и останется.
Как сказал Бродский:

Вычесть временное из
Постоянного нельзя,
Как обвалом верх и низ
Перепутать не грозя.

- И последний вопрос - что делал Сергей после «Американца»?
- Он работал на радио «Свобода», печатался в новорожденной лос-анджелесской «Панораме». Его рассказы переводились и публиковались в разных американских и европейских изданиях, в том числе на страницах элитарного журнала «Ньюйоркер». Работал, головы не поднимая, - до конца.