По следам “убийства в библиотеке”

Про Эльдара Рязанова и предложения по “единому учебнику истории”

 

Елена ЯРОВА

 

Умер Эльдар Рязанов — режиссёр, чьи фильмы стали своего рода кинематографической энциклопедией позднесоветского и раннего постсоветского периодов отечественной истории. Но я хотела бы рассказать не про кино.

Помнится, когда я училась в школе, у нас дома была книга. Авторы — Эмиль Брагинский и Эльдар Рязанов. В состав книги входили три повести — “Берегись автомобиля”, “Зигзаг удачи” и “Убийство в библиотеке”.

 

Если история Юрия Деточкина известна всем и давно уже разобрана на афоризмы, “Зигзаг удачи” менее популярен, но тоже достаточно хорошо известен нашим телезрителям, то третья повесть экранизирована не была и поэтому мало кому известна.

 

А ведь в связи с постоянными разговорами о введении “единого учебника истории”, да и литературы тоже повесть эта, написанная ещё полвека назад в жанре своеобразной пародии на мистический детектив, приобретает особую актуальность.

 

Действие повести начинается с того, что главному герою — следователю Ячменёву звонят — неизвестные и, назвавшись привидениями, сообщают, что они убили академика Академии школьных наук Зубарева. Академик был убит в зале библиотеки академии, где на стенах находятся копия картины И. Репина “Иван Грозный и его сын Иван”, портрет Екатерины II работы неизвестного художника и гравюра, изображающая Евгения Онегина на набережной Невы.

 

Ячменёв допрашивает сотрудников библиотеки и коллег убитого, а тем временем в библиотеке происходят таинственные события — сами по себе двигаются картины на стенах, кто-то разбивает вазу, два раза подряд рвёт рукопись убитого академика и, наконец, запирает в книжном шкафу одного из помощников Ячменёва, а самого его связали и затолкали за картину с Иваном Грозным...

 

Следователь понимает, что никто из коллег Зубарева его не убивал, хотя у каждого из них есть мотив.

Потому что академика убили представители потустороннего мира — те самые, которым он посвящал свои учёные труды — Иван Грозный, Онегин и Екатерина. Они сошли с картин и провели над академиком свой “суд истории”

 

— Давай перейдем к делу! — распорядился Грозный. — Ты что же, хочешь обвинить нас в убийстве презренного холуя Сережки Зубарева?\

Напоминание о Зубареве вернуло Ячменева к реальной действительности.

 

— Да! — сказал он нетвердо. — Я должен заполнить протокол.

 

— Валяй! — разрешил Грозный. — Любят у вас бумаги. Грамотные все стали, умники, интеллигенты, критики. Гибнете в бумагах, лес переводите!

 

Сесть в царском обществе Ячменев не рискнул и приспособился писать стоя.

 

— Только все это зряшное дело... — отечески усмехнулся Иван Васильевич, — кто тебе поверит, что ты с нами разговаривал, это в ваш-то век науки и техники...

 

— Поверят! — сказал Ячменев. — Вы подпишете протокол, и экспертиза установит подлинность подписей. Извините, ваша фамилия? — он обратился сначала к даме.

 

— Романова Екатерина Алексеевна, Вторая, Великая! — отрекомендовалась царица. — В девичестве София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская!

 

— Год рождения? — бестактно спросил следователь и тут же поправился: — Простите! Я хотел сказать, год смерти...

 

Екатерина вздохнула:

 

— 1796... Господи, сколько времени прошло... — и посчитала в уме довольно быстро, — сто семьдесят три года...

— Ваша профессия?

 

— Русская императрица! — удивилась вопросу Екатерина.

 

Ячменев постепенно смелел.

 

— Спасибо, ваше величество! — и обернулся к Грозному: — Можно вас побеспокоить?

 

— Пиши, пиши! — изрек царь-батюшка. — Иван Четвертый, по прозванию Грозный, профессия — великий государь.

 

Онегин заговорил не без иронии в голосе:

 

— Со мной посложнее, сударь. Я, в некотором роде, плод фантазии поэта... И профессия у меня... — он задумался и процитировал: — «Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов»... По-сегодняшнему, должно быть, тунеядец...

 

Екатерина захихикала, и Ячменев узнал смех, который испугал его в библиотеке.

 

— Теперь прошу рассказать мне: как и за что убили вы Сергея Ивановича Зубарева, академика, доктора школьных наук?

 

— Школьных наук! — Грозный презрительно фыркнул. — Мы, к примеру, в школах не учились, но прекрасно руководили!

 

— Зубарева мы судили! — спокойно разъяснил Онегин.

 

— Как — судили? — не понял Георгий Борисович.

 

— Успокойтесь, судили по вашим правилам! — продолжал Евгений. — Я был судьей, а монархи — народными заседателями!

 

— Что же вы инкриминировали Зубареву?

 

— Мы судили его, — сообщил Онегин, — за приспособленчество, беспринципность, карьеризм, за надругательство над литературой.

 

— И историей! — добавил Грозный.

...

— А теперь вернемся к главной теме. Вот вы говорили — карьеризм... Приспособленчество... Все это общие слова... Где конкретные доказательства?

 

Первым вспылил Онегин.

 

— Вы читали когда-нибудь, господин Ячменев, учебник литературы для восьмого класса, тот, где меня проходят? — и принялся запальчиво шпарить наизусть: — Я был оторван от национальной и народной почвы... Я вел типичную для золотой молодежи жизнь — балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров... Посещение театров — это, оказывается, порок! — В голосе Онегина зазвучали те специфические ноты, с какими в XIX веке вызывали па дуэль. — А темы домашних сочинений. «Почему Онегин недостоин Татьяны?» Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я недостоин?

 

— Вы вполне достойны! — поспешно согласился Ячменев.

 

— А меня вообще забыли! — вмешалась Екатерина. — Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым.

 

Ячменев молчал. Ему нечего было возразить. С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:

 

— Послушай, Ячменев, что Зубарев писал про меня всего двадцать лет назад.

 

Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:

 

— «Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал тонким и острым умом».

 

Царь перелистал несколько страниц:

 

— «Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей». Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает! — добавил Грозный с ласковой улыбкой, которая четыреста лет назад заставляла всех трепетать. — А что недавно насочинял про меня этот мерзавец? Ты читал рукопись?

 

Ячменев кивнул.

 

— И тиран я, и маньяк, и убийца! — царь был явно обижен. — И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление...

 

Ячменев посмотрел Грозному в лицо и несгибаемо заявил:

 

— Так ведь это правда!

...

— Ты должен понять государя, Ячменев! — поддержала коллегу Екатерина. — Твой Зубарев писал то одно, то прямо противоположное. Где его принципиальность историка?

 

— В этом я не могу с вами не согласиться, ваше величество! — вздохнул Ячменев. — Но нельзя же за это убивать!

 

— Надо! — кротко возразил Иван Четвертый. — Поверь моему богатому опыту. Ничто так не сплачивает вокруг тебя, как убийства! Уцелевшие очень тебя любят!

 

Ячменев захлебнулся от ярости:

 

— Вы... Вы... Вы бандит, ваше царское величество!

 

Екатерина и Онегин обмерли. Они знали, что Грозный не прощал оскорблений.

Но царь тепло улыбнулся смельчаку и сказал сочувственно:

 

— Испортили тебя, Ячменев. Посмел бы ты так разговаривать со мной раньше. Пораспускались вы... Авторитетов не признаете... Мнения собственные заимели...

 

— Положим, Зубарев собственных мнений не имел! — Ячменев не заметил, что говорит словами Антона.

 

— Имел! — хитро прищурился самодержец. — В глубине души он меня любил. Ему нравились мои методы. Он был сторонником крепкой руки. Он был искренен, когда меня восхвалял. А сейчас он меня предал... А предателей я не терплю! Как я вчера вспомнил про все это — горько мне стало. И я погорячился. — Он взглянул на Ячменева, как на обреченного, — и сейчас я тоже погорячусь!

 

А сколько сейчас таких деятелей, которые меняют свою позицию, как перчатки, в соответствии с “генеральной линией партии”, чья деятельность воплощает собой приспособленчество, беспринципность и карьеризм. И молодое поколение в таком духе воспитывают. 

 

Не говоря уже о том, что со времени написания книги бюрократический аппарат управления образованием разросся до неприличия, а учителя в свободное от непосредственной работы время должны заполнять кучу бумаг и отчётов.

Вот какие мысли возникли у меня после сообщения о смерти Эльдара Рязанова.        

 

isrageo.com