Почем сегодня чирус?

Мои ровесники помнят, каким блеском вспыхнула, полетела по стране, стала всеизвестной милая, немножко наивная, полная восторженного местного патриотизма песенка Мориса Бенимовича: «Старенькие дворики подметают дворники...» А Владимир Жаботинский вспоминал, что в годы его юности, выпавшей на конец ХIХ столетия, была у одесситов «южная привычка считать улицу домом». Человеку, любившему Одессу так, что, уже подъезжая к Раздельной, «начинал ликующе волноваться», можно поверить. И, как говорят в Одессе, я вам скажу большего: если улицу считали домом, то двор - это уже и вовсе была почти что квартира, ее первая большая общая комната...
Как театр с вешалки, двор начинался с ворот - кружевных чугунных или глухих деревянных с крошечным зарешеченным окошком в калитке. Они и сегодня есть, но зачастую обожженные временем и людским небрежением. И как колоритную подробность «с раньшего времени» можно рассказывать молодым о том, что к ночи ворота запирали, а если кто из жильцов припозднился, то приходилось звонить, появлялся дворник, как правило, проживавший в этом же доме, отпирал замок, зачастую брал под козырек и получал свой обязательный гривенник. Сколько памятно-трогательных прощаний состоялось у старых одесских ворот, по вечерам уютно подсвеченных лампочкой, спрятанной за стеклянной табличкой с номером дома.
За воротами тянулся подъезд, стены которого украшали исполненные углем или мелом детские рисунки, пожелтелые объявления о заседании домового комитета, списки «злостных неплательщиков квартплаты» и категорические требования типа «трусить в парадных запрещается!» Но это уже было в более поздние времена.
И лишь за подъездами начинались дворы - простые, сквозные, двойные. Больше всего было простых дворов, просторных, часто поросших травой, - на Молдаванке, узких «колодцев», застекленных клочком одесского неба, - в центре города. Сквозных дворов меньше, но они овеяны прелестью неожиданности: войдешь, к примеру, с Пушкинской, а выйдешь аж на Малой Арнаутской. Их называли «сквозник». Когда говорили «она ему сделала сквозник», то имели в виду, что находчивая дамочка попросила назойливого кавалера подождать ее возле ворот - «я только забежу на минуточку до мами» - и эта минуточка никогда не кончалась. Двойной двор имеет «довесок» - второй, чаще всего крошечный, так называемый черный двор, отделенный от основного подъездом или арочным проемом.
Помимо прочего, на черном дворе, а если его не было, то в простом, располагался туалет, эта гуманнейшая достопримечательность нашего города, отличавшая его от Петербурга, Москвы, Харькова... и постепенно, к сожалению, уступающая место безжалостной надписи на воротах: «Во дворе туалета нет». Часть туалета, отделенная перегородкой с большим проемом, являла собой, как ее называли, мусорный ящик или смитник. Периодически мусор вывозили, и этому событию предшествовали истошные вопли вездесущих мальчишек: «Мама, мусор привезли!» Тотчас же, если дело происходило летом, раздавалось хлопанье стремительно закрываемых окон: «У меня еще, слава Богу, квартира, а не сарай, чтобы налететь туда мух». Вслед за этими гигиеническими мерами во двор въезжала площадка, сиречь платформа с низенькими бортами, влекомая не самыми холеными конями. Два здоровенных мужика надевали на головы мешки, сложенные классическим способом одесских грузчиков, и начинали грузить на площадку мусор, предварительно наполняя им плетеные ивовые корзины в смрадном полумраке мусорного ящика...
Надобно знать, что ко двору относилось все, что не принадлежало непосредственно квартире. Так, в понимании жильцов, двором были сараи, тянувшиеся под домом по всему его периметру и выходившие дверьми в длиннющий темный коридор, куда ходили умирать кошки и зимой забегали согреться шкаликом водки бродяги, которых еще никто не называл бомжами.
Непременной территорией двора были и чердаки - запретное и вожделенное место мальчишечьих игр, их «штабов» и «наблюдательных пунктов». Здесь, в душной темноте, прорезанной нотными линейками проникавших сквозь дырки и щели солнечных лучей, принято было сушить белье: «Мадам Роза, где вы сохнете белье?» «Или вы не знаете, что у нас чердак, какой кому-нибудь иметь такую комнату?!»
Это обыкновение одесских хозяек породило специфичную «профессию» мелких воришек - «ловцов голубей», которые уносили с чердаков простыни, скатерти, не гнушаясь и носовыми платками.
Но в некоторых дворах жили настоящие, фанатично влюбленные в свое дело голубятники, и на Молдаванке еще сегодня можно увидеть выстроенные ими по всем правилам этого искусства голубятни со множеством откидных решеточек, балкончиков, сеточек и лестничек. И всегда находилась какая-нибудь ворчливая соседка, которая прямо-таки отравляла жизнь повелителя сизокрылой стаи: «Коля-фрайер, чтоб вы уже провалились со своими голубями, как они мне заделали весь балкон!» Конечно, она не держала почтенного отца семейства за фрайера, но так его величали всегда, сколько она тут живет, дай Бог другим прожить хотя бы половину.
Во дворах прозвища давали с детства, и они, правда, в пределах дома, сопровождали жильца всю жизнь. Я знал одного солидного жителя Успенской улицы, начальника цеха на крупном заводе, искуснейшего мастера на все руки и добрейшего человека, которого с младых лет до седин называли во дворе не иначе, как Петя-малахольный. «Петя-малахольный, у меня что-то плохо спускается вода!» - объявляла из окна соседка, и он, для порядка набросив пиджак на майку, подхватывал всегдашний чемоданчик с инструментом, и...вскоре вода уже спускалась как надо, если она вообще была.
Центром двора всегда был водопроводный кран, пусть он находился даже в дальнем закутке. Возле него полоскали белье, купали замурзанных детей, чистили рыбу - «какая же порядочная хозяйка станет разводить такой грязь у себя на кухне!» Понятное дело, здесь набирали воду жильцы верхних этажей, куда она часто не поступала, и обитатели близлежащих домов, где ее иногда и вовсе не было. Последние, наполнив ведра, бросали в них куски фанеры, дабы по пути не расплескать драгоценную влагу, - «ноги у меня, знаете, не казенные»
Но возле крана собирались не только воды ради, упаси Боже! Это был клуб, судилище, форум, одесский вариант знаменитого Гайд-парка, где говорили обо всем и обо всех, не становясь даже на символичную трибуну... «Как вы думаете, если бы мой Боря не остался лежать под тем Будапештом, так я бы стала теперь таскать ведры аж на третий этаж?», «Так зайдите до меня, и я вам подкорочу это платье, вам же еще не пятьдесят лет!», «Так я сказала Жоре, пускай он подпишется даже на два заема, лишь бы уже больше не была война», «Получается, что вы не знаете, что у Клавки обратно начался новый муж?», «Что вы мне будете говорить за жизнь, если вы не имеете мой возраст», «Вспомните моих слов, когда Марик будет получать через эту королеву одних неприятностей», «Как это я не помню вашего Сюню, он же дружил с моим Леньчиком и они даже повестки получили в один день!» «Если бы не моя жизнь, я, может, еще была бы почти такая, как когда меня называли «Валя с двойным сиропом», «Вы посмотрите на нее, это же четверть курицы, лифчику нет за что держаться, так она еще делает из себя Марлену Дитрих!», «А вам уже плохо, что у меня нога тоньше, чем у вас рука?»
Но уже через день «толстая» могла появиться у «тонкой» с тарелкой, прикрытой полотенцем: «Вы - таки должны попробовать, как у меня вышло нафаршировать рыбу!» Это был давний и милый обычай угощать друг друга своим «коронным» блюдом: «Розалия Михайловна, ваш Бог не обидится, когда вы скушаете кусочек моей пасхи?» А как льстили самолюбию хозяйки просьбы типа «Ольга Станиславовна, может быть, вы сделаете ваш холодец на именины Витеньки, как он уже такой здоровенный буц, что ему будет шестнадцать!»
И если сегодня соседи не всегда знакомы, то когда-то в старых одесских дворах они выручали, помогали, уважали друг друга, вместе радовались, скорбили, гордились: «Посмотрите, Миша с конца двора уже держит кафедру в Мариуполе!» И кочевали по квартирам, по свадьбам да именинам единственный на весь дом старенький патефон и толстенная длинная доска, что укладывали на три стула вдоль праздничного стола, который иногда в тихие летние вечера накрывали прямо во дворе. Мне еще довелось побывать на такой, может быть, последней одесской свадьбе в широком молдаванском дворе, где столы почему-то не были сдвинуты воедино, а стояли каждый сам по себе. Смысл такого разделения стал понятным лишь тогда, когда начались тосты: «Чтоб жених и невеста - таки никогда не дождали...умереть!», «Надо выпить за невесту, какое у нее стройное лицо!», «Так за нас с вами и за...черт с ними!», И каждый тост начинался конкретной адресной привязкой: «От Болгарской шесть...», «От нас с Мясоедовской сорок два...». На этой свадьбе гости сидели не семьями, не «со стороны его» или «со стороны ее», а домами, вернее, дворами, потому как в Одессе чаще всего говорили не «из нашего дома», но «с нашего двора». «Котя с нашего двора, кажется, еще вчера играл в цурку, а теперь уже придумал картину «Подвиг разведчика».
Дворы и сами являли собою незабываемую колоритную картину, специфично «озвученную» с утра до вечера. Утро начиналось пронзительными вопрошаниями молочниц: «Молок-о-о, кому молоко?» Позже появлялись уличные мастера, нищие, торговцы вразнос, старьевщики, которых именовали не иначе, как старевещниками: «Стеклы вставляем! Стеклы!», «Подайте, ради Христа небесного, какую-нибудь кро-о-о-шечку!», «Стары вэщи покупам! Старэвэщ! Старэвэщ!», «Бутилки покупайм! Бутилки покупайм!», «Липкая бумага! Купите и можете спать спокойно без мух! Липкая бумага!», «Швейные машины починить! Швейные машины починить!», «Пай-ять - полинять! Ведры - чайники - миски!» Ближе к вечеру раздавалось вкрадчивое «Риба, дами, риба».
Сольные партии «гастролеров» звучали на фоне многоголосого дворового хора: «Мадам Соня, вы уже делали базар, почем сегодня чирус? Гала! Я иду с Лялькой на Ланжерончик, так дайте вашего Осика! Как вам это нравится, Филя опять лежит со спиной! Берта Григорьевна, у вас воды есть? Фоминишна, на Ришельевской выбросили головы и ножки! Люся, вам не кажется, что ваш Толик начал забрасывать якоря на Тайку? Лидочка, вы дома? Я иду к вам, мой шмаровоз перевернул последнее постное масло! Зинка, побежи посмотреть, или еще открыт кросин! Дядя Гриша, киньте мне пару спичек! Фира Борисовна, это не у вас горит тряпка? Мадам Зоренко, который уже час? Гарик, разве кошечка кушает монпасье? Мура, у вас тоже жарко?»
Прекрасный июльский полдень, подернутый ароматом жарящейся скумбрии, зависал над двором, над синими плитками лавы, помнившими каблучки наших бабушек, когда они еще не были даже мамами, над старыми акациями и скрипучими деревянными галереями, соединенными легкими лестницами. Сюда выходили окна и двери, не бронированные, как сейчас, и даже не сплошные, а остекленные.
Галереи старых одесских домов, великолепное изобретение южной архитектуры, распахнувшее человеческое жилье навстречу воздуху и солнцу, а души - навстречу себе подобным! Здесь стояли табуреты с примусами, раскладушки и столики, висели на стене корыта, здесь готовили пищу, обедали и ужинали, а в душные ночи спали «на вольном воздухе». И целыми днями тут восседали древние старухи, коим уже не под силу было спускаться во двор - верные хранительницы одесского языка и дворового фольклора, бдительные стражи дворового же порядка: «Мужчина! Посмотрите наверх! До кого вы идете? Нет? Так уборная вон там!»
Парижские консьержки обязаны знать всех жильцов дома. Старые одесситки, не обремененные этой обязанностью, знали не только соседей, но и их родственников и друзей. Однажды, направляясь к приятелю, я поднимался по лестнице старого дома на Гимназической улице, а на галерее сидела хорошо знавшая меня соседка и, по-видимому, уже давно костила своего сына. Во всяком случае, я услышал уже финал монолога: «Адиет, - обреченно констатировала она и развела руками. - Адиет, ты имел в кого пойти, у тебя же дядя адиет...» В этот момент она узрела меня, на секунду замерла и...с находчивостью репортера в прямом эфире выпалила концовку: «Конечно, со стороны папы!» Все. В моих глазах она спасла репутацию родственников «со стороны мамы», которых, часто бывая в этом доме, я немного знал. Ее родная сестра жила на Прохоровской, а двоюродная - за углом Гимназической, на Большой Арнаутской. Каждую из них звали Маней, но последняя, различия ради, проходила как «Маня за углом» и оставалась таковой даже после переезда на поселок Котовского: «Куда ты едешь, куда? К Мане за углом»
По мере строительства Черемушек, поселков Таирова, Котовского некоторые жильцы перебирались туда, и для одесских дворов это бесследно не прошло. Дело не только в том, что поредел спаянный многолетней жизнью в одном доме контингент старых соседей, но ославленный «менталитет двора» уже не мог «переварить» и приспособить под себя новых, зачастую появившихся из других местностей. Но если с переселением старых жильцов в «спальные» районы одесские дворы дрогнули, то с началом отъезда их за границу и вовсе пошатнулись, поскольку одно наложилось на другое.
Это, конечно, не единственная причина того, что понятие «одесский двор» начало терять четкие очертания. Меняется уклад жизни, ее материальная обеспеченность, расширяется информационное пространство и в то же время...возникает некая отчужденность. Если когда-то брали у соседей патефон, позже ходили по вечерам «на телевизор», то теперь видеомагнитофон или компьютер никто одалживать не станет, разве что могут зайти позвонить по телефону...
Но немногочисленные старожилы дворов стараются держаться поближе, могут помочь друг другу в трудную минуту, у них общие воспоминания и интерес к судьбам бывших соседей: «Слава Богу, Катину Аллочку видели на Греческой с животом», «Я встретила Лару, от нее осталась половина!», «Ира имела письмо от Софы, что Берта Яковлевна скончалась. Что значит - от чего? У нее пошла ностальгия на организм тела. Шутка ли сказать, всю жизнь прожить на Новорыбной!».
Старики постепенно уходят... Но остаются и так же постепенно приходят на их места те, кто вырос рядом с ними в старых одесских дворах, под одесским солнцем и сенью одесских акаций. В каждом из них, будь он врач, слесарь, предприниматель, почтальон, журналист или доктор наук, можно различить черты, свойственные только одесситам и отличающие их от остальной публики. И чем старше становится человек, тем эти черты проявляются все явственней, тем эффективнее срабатывает «генотип» одессита, который не уничтожить. Уже пытались...
И если считать, что одесский двор - это не только, вернее, не столько каменная «коробка», сколько совокупность людей со специфичным способом мышления, языком и юмором, то можно еще надеяться на его сохранение, конечно, на новом витке временной спирали: «Марья Васильевна, выгляньте сюда, посмотрите, какие я купила веселенькие французские носовые платочки, только жалко, что они, кажется, одноразовые!» «Раиса Марковна, перестаньте сказать, разве наша жизнь не одноразовая?»
Как после этого считать, что старый одесский двор бесследно канул в прошлое?