О книге: Елена Литинская. «Сквозь временную отдалённость...»

Прочитав на одном дыхании книгу Елены Литинской, признаться, долго не мог придти в себя. Пожалуй, не встречал в литературе такой отчаянной, обнажённой исповедальности.

Заглавие «Сквозь временную отдалённость», казалось бы, предполагает некоторое расстояние, отрешённость от минувшего, в масштабах человеческой жизни уже довольно далеко (десять лет!) уплывшего по Лете. Ничего подобного! Читатель проходит по всем кругам рая-ада, счастья-несчастья, полёта-падения семейной идиллии-трагедии автора. Непрерывный дуализм добра-зла, света-тьмы. Вечный вопрос: «Ведь видел Б-г, что свет хорош,/Так для чего Он тьму оставил?». Такое преломление проблемы теодицеи в летописи одной семьи.

Книга, посвящённая памяти мужа автора Дмитрия Истратова, ушедшего из жизни 5 февраля 2001 г., открывается прозой, жанр которой я бы определил именно, как исповедь. Да так и озаглавлено повествование: «Потомок бояр Истратовых. Исповедь жены».

Мы склонны отмахиваться, тривиализировать события чужой семейной жизни: «Да что же она в нём нашла? Да зачем ей нужен этот алкоголик?».
Насколько же сложнее, огненнее всё это в мире двух людей, в их нерасторжимом притяжении-отталкивании!

Вот, кажется, сама смерть не смогла разрубить любовный клубок. Читатель, силой пера Елены Литинской перенесённый в эпицентр драмы, задыхается, смеётся, рыдает вместе с нею. Видит героя исповеди, мужа автора, человека многих дарований, широкой (не слишком ли широкой?) души, несущегося по стремнине жизни, нимало не заботясь, куда влечёт она его и тех, кто с ним. Бесшабашно, безалаберно тратящего себя, своё здоровье...

Видит и автора, жену, находящуюся в постоянном напряжённом ожидании непредсказуемых эскапад мужа, мать, разрываемую на части конфликтом сына-подростка с отчимом. Видит моменты абсолютного земного счастья женщины, кажется, искупающие для неё остальное всё. И, конечно, со-ощущает жгучее чувство вины. Не только универсальной вины ещё живущих перед ушедшими близкими, но и совсем жгучее ощущение непоправимой вины, возникающее в поле напряжения такой противоречивой семьи. 
Страшный штрих: так получилось, так было суждено, что экстраверт Дмитрий Истратов умер один, в пустой квартире. И последнее, что он услышал от бесконечно преданной ему жены – стук захлопнутой в сердцах двери...

«Я предложила вызвать ambulance.  Он не захотел, отмахнулся от меня, сказал, что, если умирать, то уж лучше дома, в своей постели... Весь вечер я кормила его нитроглицерином, атенололом и ещё чем-то. Он задыхался, впадал в забытье, просыпался, снова задыхался, потом успокоился. Ему полегчало, и я решила съездить домой – посмотреть, как там Гоша1. (Мы тогда жили на разных квартирах: я с Гошей – на одной, Дима – на другой).

На душе у меня было неспокойно. Я понимала, что улучшение Диминого состояния – всего лишь отсрочка... На день, может, на два. И снова предложила вызвать ambulance. Дима разнервничался, даже прикрикнул на меня безжизненным, хриплым голосом, мол, отстаньте вы все от меня! Не дадут умереть спокойно! Я психанула, ушла, хлопнув дверью. «За час обернусь. Пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно. Полчаса на разговоры с Гошей», – подумала я тогда.

Стоял нью-йоркский февраль – во всей промозглой неуютности снегопада с дождём и леденящим ветром. На обратном пути мою машину занесло, и я забуксовала. Вперед-назад – никак. Сколько минут всё это продолжалось, не помню. В конце концов, нашелся сердобольный прохожий, который помог мне сдвинуться с места... Я проехала пару метров и снова встала. Пришлось вернуться домой пешком. Наступила ночь. Звоню Диме – телефон не отвечает. А снег всё валит и валит. Звоню в car service – машин нет. Сижу дома, как в осаде. Предчувствую недоброе. Звоню близкому другу Димы А.Г. Договорились, что назавтра он заедет за мной, и мы поедем к Диме вместе. Всю ночь пролежала без сна. Наутро снегопад стих. А. за мной заехал, по дороге мы молчали. Когда мы вошли в квартиру, Димочка лежал неподвижно, откинув голову назад, глаза открыты. Застывший взгляд его был обращён к небесам. С упреком или вызовом? Я разрыдалась. А. закрыл ему глаза. Всё было кончено!».
«С любимыми не расставайтесь»... Прекрасно и горько сказано.

Не берусь определить, в чём состоит упомянутая выше «сила пера», чем достигнута мощь повествования. Язык прост, пожалуй, минимален: никаких междометий, пышных прилагательных, взрывов восклицаний. Вероятно, единственный, хотя и расплывчатый мой ответ – достигнуто внутренней свободой автора, помноженной на талант не только чувствовать, но и рассказать.

Прозу сменяет поток стихов такого же исповедального напряжения. Читатель, у которого останутся эмоциональные силы, отметит и здесь техническое совершенство, оригинальность автора. Это и разнообразие ритмов, включая переменные, колышущиеся метры, обилие свежих неожиданных рифм, звукопись («С яростью рысьей жёлтые листья/ Ветер срывает жёсткой рукой..»)... Всё это, взятое вместе, называется мастерством.

Не ускользнёт от внимания такого читателя также интертекстуальность стихов при всей их абсолютной персональности. Ряд стихотворений прямо снабжены эпиграфами из Пастернака, Блока, Риммы Козаковой, Иннокентия Анненского... Но техника, по сути, вещь второстепенная. Как и в прозе Литинской, ошеломляющее впечатление производит открытость этой лирики. Огромная смелость нужна для такой прозы, для таких стихов. Спасибо автору за эту смелость.

Мчится жизни колесница –  
Аж кружится голова.
Наши взгляды, как бойницы.
Ранят пулями слова.

У меня печали маска.
Ты всё чаще во хмелю.
И близка уже развязка.
Ненавижу и люблю.      

Именно так: «ненавижу и люблю». Это сцепление проходит сквозной линией через всё книгу:

Играем жизнь. Азартная игра.
Любовь и ненависть одной и той же масти.
И дом наш, что был крепостью вчера,
Сегодня распадается на части.
Холодный взгляд любимого лица
В домашней неприглядности без грима
Бьёшь козырем. Преддверие конца.
Свободы пустота необозрима.       

Свободы пустота необозрима. Видимо, здесь и заключён ответ на инстинктивное читательское «почему, зачем». Максима эта сродни шекспировской «стране, откуда нет возврата». Никогда не встречал ничего подобного политически некорректному стихотворению, озаглавленному «Русским алкоголикам» (!).

Русские души, вы все – Карамазовы.
Вам с колыбели – и сумрак, и смрад.
Все вы страданья верёвкою связаны:
Нищий бродяга иль божий помазанник
Бог вас оставил, и чёрт вам не брат!

Видимо подсознательно получившийся «некрасовский» метр и – уже без всяких кавычек – некрасовская боль о гибельной беде великого народа. И хронологическая черта, отделяющая стихи, сочинённые «до» и «после»... Ком в горле, когда читаешь стихотворение, датированное днём после смерти мужа...

Любимый мой, прости меня за то,
Что я в бессилье прочь спешила.
В пустом шкафу висит твоё пальто
Без пуговиц, которых не пришила.

Поток памяти, бунт, благодарность. В мае рокового 2001-го: «Годы горького счастья, о Боже, верни!», а в июне – стихотворение, озаглавленное «Спасибо, Господи, за всё!». Значительная, если не центральная часть жизни стала памятью, свидетельством чему афористическая строка: «Твоё небытие вошло в мой быт»...  И, конечно, пронзительное

Чтобы глаз твоих тёмные вишни
Целовать, ни о чём не скорбя.  
Я нарушила заповедь: ближнего
Возлюбила больше себя.

Моисеев императив «Люби ближнего твоего, как самого себя» 2 абсолютно точен, «перевыполнять» его действительно грех. Из такого романтизма, например в политике, вырастают жуткие цветы. Вспоминается близкое по эмоции речение Гиллеля: «Если я не за себя, то кто за меня. Но если я только за себя, зачем я»3?
Не о Литинской ли писал Пастернак:

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

Временами становится попросту страшно за неё. Но – слава творчеству! – оно даёт силу выживания и не просто выживания, а жизни. Поток прозы и стихов Литинской чередованием настроений напоминает Реквием – Моцарта, Керубини4, Верди... И, как это должно быть в заупокойной мессе, наступает просветление, приходит новое время-пространство Жизни-Памяти-Любви:

ПРОЩАЛЬНАЯ ГРОЗА

Осенняя прощальная гроза
Ветрами, как волками, завывает.
И ветками опавшими стучит
По беззащитной хрупкости окон.
А я, любимый мой, твои глаза
И руки постепенно забываю.
Крещением в сентябрьской ночи
Омытая, распалась связь времён.                      

Осенняя прощальная гроза
Дарует долгожданную прохладу.
Крылатою судьбою залетит
В гостиную чрез битое стекло.
И буреломной ярости, что за
Окном, я, проливая слёзы, рада.
Прости меня и просто отпусти
Из ночи в день. Светает... Рассвело.

И – удивительно! – как оптимистично звучит здесь шекспировское «распалась связь времён»! Действительно, «рассвело». Да будет день для замечательного поэта и человека Елены Литинской!

4 Керубини сочинил два великолепных Реквиема: c-moll и d-moll.
3 Цитирую по памяти.
2 Левит, 19:18.
1 Сын Елены Литинской от первого брака

Борис Кушнер