Брайтон-Бич Опера - 26

Проверка дружбой

- Вот ты мне скажи, - говорит Алик, - что такое дружба?
- Трудный вопрос, - говорю я. - Так сразу не ответишь.
- Нет, ты все-таки скажи, - настаивает Алик. - Все вот вокруг жалуются. Друзья, говорят, здесь не такие стали, как там были.
- Не такие белые и пушистые, что ли? - говорю я.
- Вроде того, - говорит Алик. - Все разбрелись - кто куда. Одни преуспели по жизни, другие, наоборот, опустились или только на месте топчутся. Вот уже и говорить не о чем. Интересы все разные уже. Или просто заняты люди. Работа, дети опять же. А в результате общения, говорят, нет никакого. Некоторые от этой напасти даже на такие крайности идут, что пить вообще завязывают.
- Ну, это уже слишком, конечно, - говорю я. - Надо ведь и меру знать.
- Нет никакой дружбы, - говорит Давид, который вообще непонятно, откуда здесь взялся. - Фикция все это. Миф.
- Как это миф? - говорю я. - Тут ты, Додик, не прав. Вот у меня, например, есть друзья, и немало.
- Это тебе только кажется, что они тебе друзья, - говорит Давид. - Все в мире только на расчете построено. Человек обзаводится знакомыми и поддерживает с ними в той или иной степени тесные отношения, надеясь, что в случае необходимости эти люди ему пригодятся. Один в одной ситуации поможет. Другой - в другой. Третий - в третьей. Вот это и называется дружбой. Дабы высокой идеей голый расчет прикрыть. Раньше по этой же причине детей рожали. Чтоб они в старости, значит, о тебе позаботились. Причем, чем больше их, тем больше вероятность, что хоть один из них вырастет не сволочью. А сегодня в развитых странах о стариках социальные работники пекутся, так что необходимость в многодетных семьях сама собой отпадает. Но друзья так называемые еще нужны все-таки. Никогда ведь не знаешь, в какой переплет попадешь и чья помощь тебе потребуется.
- В Совке вообще все на этом держалось, - говорит Алёна, день рождения которой является формальным поводом нашей сегодняшней встречи. - Ты мне джинсы американские достал, я тебе - кусок мяса к 8 марта.
- А здесь не на этом держится, - говорит Илья. - Здесь знакомства и связи никакого значения не имеют.
- Одно дело связи, - говорю я. - Совсем другое - дружба.
- Так что это такое все-таки - дружба? - говорит Алик. - Ты можешь определение ей дать или нет?
- Могу, - говорю я. - Вот смотри: я всех моих друзей уже по меньшей мере лет двадцать знаю. С некоторыми и по четверть века знаком. И ни с одним из них я ни разу за все эти годы не поссорился.
- Не может такого быть, - говорит Алик.
- Может, - говорю я. - С первого курса институтского всех сохранил. Со всеми до сих пор дружу. С одним только, правда, мы потерялись, да и то не по нашей с ним вине. Так получилось просто. Он после окончания института в ГБ работать пошел. Так все наши расплевались с ним тогда. Здороваться перестали. А я до самого моего отъезда пиво с ним пил каждую субботу. Все убеждал его, что мне без разницы, где и кем он работает. Что я к друзьям с такой меркой не подхожу никогда.
- А чего же потерялись в таком случае? - говорит Алёна.
- Когда я уехал, - говорю я, - мы, естественно, переписываться не могли. Его бы сразу со службы поперли. А потом я его просто разыскать не смог. Все общие знакомые порвали ведь с ним. Чистоплюи. Ни у кого ни адреса не было, ни телефона. Никто даже не знал, где он, чего. Гебуху-то разогнали всю. Так что я без понятия теперь, что с ним сталось.
- Охранником, небось, у бандитов каких-нибудь подвизается, - говорит Алёна.
- Да нет, - говорю я. - Это вряд ли. Он - невысокого роста такой был, тощий, как щепка. В ГБ-то его переводчиком взяли. Обзоры прессы западной составлять.
- И тебе по барабану было, что он в органах работал? - говорит Давид.
- Абсолютно, - говорю я. - Он что, от этого хуже стал? Нет, конечно. Ни хуже не стал, ни лучше. Я вообще считаю, что люди не меняются.
- Никогда? - говорит Алёна.
- Никогда, - говорю я. - Взгляды у них перемениться могут. Место работы. Место жительства. Семейное положение. А сами мы - какими были, такими и остаемся на всю жизнь.
- Разве все это на нас не влияет? - говорит Алёна.
- Влияет, - говорю я. - Но не принципиально.
- Ничего себе, не принципиально, - говорит Алёна. - Сколько случаев известно, когда был Вася приличным человеком, а обстоятельства изменились, и превратился он в полную гниду.
- Чушь это, - говорю я. - Значит, он и был гнидой всегда, просто умело скрывал это. Главная проблема в том, что люди постоянно оценивают друг друга.
- Вот и я об том же, - говорит Давид. - Конечно, оценивают. Как товар. С этим мне выгодно общаться, с этим - нет. Этот мне в случае чего денег одолжит. Этот - на работу устроиться поможет. К этому в гости престижно ходить. Он - знаменитость местного масштаба.
- Я о другом немного, - говорю я. - Даже если расчеты эти мелкие отбросить, по-любому все только тем и занимаются, что друг друга оценивают и судят. Кто что сделал, кто что сказал. Кто хороший теперь получается, кто - плохой. От этого и ссоры все. Даже между лучшими друзьями. А я вот знаю, что человек не меняется. Он каким был - таким и будет всегда. До могилы. И если я какого-то человека однажды полюбил, то никакой его поступок моей любви перевесить не может. Поэтому я и не ссорюсь ни с кем никогда.
- Да, - говорит Татьяна. - Ты не ссоришься - это правда. Ты просто перестаешь к телефону подходить.
- Ну, это только если меня сильно достать, - говорю я. - К тому же со старыми друзьями такого никогда не бывает.
- Так это потому, что они все в других странах живут и звонят тебе только по большим праздникам, - говорит Татьяна. - А видитесь вы вообще раз в несколько лет в лучшем случае.
- Ты в этом вопросе не авторитет, - говорю я. - У тебя с твоими взглядами на дружбу вообще ни одной подруги уже не осталось.
- Нормальные у меня взгляды на дружбу, - говорит Татьяна. - Просто я, в отличие от тебя, не считаю, что я, как стодолларовая бумажка, всем нравиться должна.
- А я разве так считаю? - говорю я.
- Конечно, - говорит Татьяна. - Ты с каждым встречным-поперечным ведешь себя так, как будто у тебя дороже него никого на свете нет. То, что на самом деле думаешь, ты скрываешь, а говоришь только то, что от тебя услышать хотят.
- Ну и что в этом плохого? - говорю я.
- Ничего, - говорит Татьяна. - Только люди ведь как устроены? Каждый считает, что, если он к тебе хорошо относится, так ты ему за это уже как бы и должен. Если ты кому-то понравился, считай - ты теперь по гроб жизни его должник.
- Но это же обоюдоострый клинок, так сказать, - говорю я.
- Возможно, - говорит Татьяна. - Только у тебя все равно кончается тем, что ты на звонки отвечать перестаешь и прятаться начинаешь - хуже бен Ладена.
- Прятаться не надо, - говорит Давид. - Это лишнее. Никогда ведь не знаешь - может, этот человек, который сейчас тебя до смерти достал, завтра уже позарез понадобится?
- Так это к дружбе никакого отношения не имеет, - говорит Татьяна. - Это, как у нас на Брайтоне говорят, взаимное юзанье одно, да и только.
- А что имеет тогда? - говорит Алёна. - Лёша, вон, старых друзей вообще оценивать отказывается. Не рассуждает, где они хорошо поступили, где - не очень. Но и это ведь тебе тоже не нравится. Как тогда дружить-то?
- Очень просто, - говорит Татьяна. - Для большинства дружба - это просто привычка. Ну, с кем там свела судьба, с теми они и дружат. А это так же неправильно, как и корыстный расчет. На самом деле общаться с людьми надо только по мере крайней необходимости. Причем не меркантильной какой-нибудь, а исключительно духовной. Можешь ты человеку духовную помощь оказать - хорошо. Не можешь - нечего тогда перезваниваться постоянно, встречаться, посиделки всякие устраивать, голову друг другу морочить. Никакого толка от этого все равно не будет ни для кого. Ни для тебя, ни для тех, с кем ты таким бессмысленным образом общаешься.
- Да, я тут читал недавно, - говорит Илья, - как монах один к своему духовному отцу пришел. “Благословите, - говорит, - батюшка, с кем-нибудь из нашего монастыря мне дружить.” А тот отвечает: “Благословляю иметь одного друга - Бога”.
- Интересные ты, Илюш, книжки читать стал в последнее время, - говорит Татьяна.
- А что же делать, если скучно? - говорит, обращаясь к ней, Алик. - У тебя что, не бывает, что просто от тоски кому-нибудь позвонить хочется? Или встретиться? Сходить куда-нибудь?
- Нет, не бывает, - говорит Татьяна. - Если у человека дело в жизни есть, то ему некогда на телефоне висеть или по гостям шататься.
- А если человек безработный? - говорит Алик.
- Я не про работу, - говорит Татьяна. - Тут любое увлечение, любой интерес годится. Главное, чтобы занятие какое-нибудь любимое было, и тогда никакие эти псевдодрузья не нужны.
- Вот поэтому у тебя и нет ни одной подруги, - говорю я.
- С женщинами вообще дружить не интересно, - говорит Татьяна. - А с мужчинами ты мне не позволяешь. Отелло ты наш.
- Да, между бабами дружба - это смех один, - говорит Алёна. - Только и смотрят, у кого какая прическа, какая шуба, какое платье.
- А между мужиками - не смех? - говорит Давид. - Точно такое же постоянное состязание. Работа, машина, дом, жена, любовница. У кого больше, лучше, новее, моложе.
- А может ли быть дружба между мальчиком и девочкой? - говорю я. - И, если да, то не выпить ли нам за нее?
- А если нет? - говорит Алёна.
- Тогда можно выпить за то, чтобы она была, - говорю я.
- Ты все шуточками хочешь отделаться, - говорит Алик.
- Это он специально так, - говорит Татьяна. - Всегда одно и то же.
- Не выдумывай, - говорю я.
- А я и не выдумываю, - говорит Татьяна. - Это ты теории всякие выдумываешь о том, что люди, якобы, не меняются никогда.
- И зачем я, по-твоему, это делаю? - говорю я. - Зачем мне это надо?
- Не зачем, а почему, - говорит Татьяна.
- Ну, и почему же? - говорю я.
- Потому что на самом деле тебе все абсолютно безразличны, - говорит Татьяна. - Тебе все равно, кто что думает и как поступает. Поэтому ты никогда и не споришь ни с кем. У тебя даже с самыми близкими друзьями чисто светские отношения. Что бы они ни говорили, что бы ни делали, ты вроде бы не осуждаешь никого. Это, конечно, прекрасно, но ведь на самом деле это не потому происходит, что ты терпимый такой, а потому, что по большому счету тебе на всех просто наплевать.
- А вот тебе не наплевать, - говорю я. - Тебя вроде все волнуют так, что ты прямо из кожи вон лезешь. Но стоит человеку хоть что-нибудь не то, с твоей точки зрения, сделать или сказать даже, как ты тут же в нем разочаровываешься и отношения рвешь. В результате получается, что тебя близким другом считали, а оказалось, что ты только с теми дружишь, с кем тебе интересно. Это, конечно, не меркантильный расчет, но по сути-то чем от него отличается?
- Конечно, я только с теми, с кем мне интересно, дружу, - говорит Татьяна. - А какой смысл общаться с человеком, с которым и поговорить-то не о чем?
- Для тебя разговор - это процесс односторонний, - говорю я. - Ты считаешь, что разговор - это такая штука увлекательная, когда ты говоришь, а все тебя слушают. A
- Но ты-то вообще не споришь ни с кем никогда, - говорит Татьяна. - Тоже не совсем полная картина получается.
- Если со всеми спорить, можно в полном одиночестве оказаться, - говорю я.
- Можно, - говорит Татьяна. - Но зато, если кто-то и останется рядом с тобой, то это будут настоящие друзья и единомышленники, а не сброд какой-то.
- Ты на меня намекаешь? - говорит Алик.
- Нет, - говорит Татьяна. - К тебе у меня претензий нет.
- А к кому есть? - говорю я. - Ко мне?
- Да нет, - говорит Татьяна. - К тебе тоже нет. По-своему, твоя позиция очень симпатичная и в какой-то степени для меня как для твоей жены даже обнадеживающая. Просто я подозреваю, что не все так просто, как кажется на первый взгляд.
- Может, и не просто, - говорю я. - Но зато мои друзья знают, что мое отношение к ним никогда не изменится. Что бы ни произошло, я не буду думать о них хуже. И поэтому они всегда могут на меня рассчитывать.
- Типа пацан сказал - пацан сделал, да? - говорит Татьяна.
- Ребят, вы что ссоритесь, что ли? - говорит Алик.
- С чего ты взял? - говорит Татьяна. - Мы никогда не ссоримся. Просто обсуждаем интересную и животрепещущую тему.
* * *
Когда мы выходим от Алёны, Татьяна говорит:
- А Додик этот что, там ночевать останется?
- Кто его позвал вообще? - говорю я.
- Кто, кроме самой виновницы торжества, мог позвать? - говорит Алик.
- Значит, останется, - говорю я. - Что же она его, просто так сушами кормила?
- Ладно, нас это ни с какой стороны не касается вроде, - говорит Татьяна.
- Совершенно верно, - говорю я и поворачиваюсь к Алику: - Можно с тобой посекретничать пару минут? Вопрос у меня к тебе есть один. Конфиденциальный.
- От жены секреты? - говорит Алик.
- Нет, - говорю я. - От жены у меня секретов нет.
- Ну прям, - говорит Татьяна. - Но это ничего. Если у вас мужской разговор, я понимаю. Давайте. Я подожду. Не долго только. А то холодно.
Мы отходим с Аликом в сторону, и я говорю:
- Слушай, я чего этот разговор о дружбе затеял-то?
- Не из чистого любопытства разве? - говорит Алик.
- Не совсем, - говорю я.
- Если ты денег попросить хочешь, - говорит Алик, - то у меня у самого сейчас облом. У программистов бывших нынче просить - мертвый номер.
- Нет, - говорю. - У меня посерьезнее дело.
- Что может быть серьезнее денег? - говорит Алик.
- Да, это с деньгами связано, - говорю я. - Но не совсем то, что ты думаешь.
- Ну, давай, говори уже, - говорит Алик. - А то я сейчас нафантазирую себе ужасов всяких, а потом в реальности все не так страшно окажется.
- Понимаешь, - говорю я. - Я тут в историю одну попал. Тухлую такую, что теперь даже вообще не знаю, что мне делать.
- Долго ты еще жилы из меня тянуть будешь? - говорит Алик.
- Ну, в общем, - говорю я, - занял я тут денег у ребят одних. У нас сейчас, сам знаешь, как нелегко. В галерее, с которой Татьяна сотрудничает, спад. У меня - вообще холодец полный. А тут за Машкин колледж платить надо было. Да и на жизнь ей немеряно теперь нужно, так как она отдельную квартиру снимать решила, чтобы с подругами, которые ей заниматься не дают, больше вместе не жить. Не мог же я ей сказать, что у меня нет для нее. Какой я после этого отец?
- Да, я понимаю, - говорит Алик. - Я для Сашки тоже всегда нахожу.
- Кредитки у меня и без того уже все перекрыты были, - продолжаю я, - и с таким балластом на них мне уже ни один банк ничего давать не хотел. Друзья все, как один, на мели. Кто программист - без работы, остальные - сами по уши в долгах. Короче, посоветовали мне одних ребят. Брайтоновские хлопчики. Свои, можно сказать, родные. Они любому человеку любую сумму дать могут.
- На какой срок? - говорит Алик.
- На любой, - говорю я.
- Так может, мне тоже у них взять? - говорит Алик. - Я вообще весь банковский счет Милке оставил, а работы в обозримом будущем не предвидится.
- Не советую, - говорю я.
- Почему? - говорит Алик.
- Потому что они десять процентов за это хотят, - говорю я.
- Ну, это не так уж и много, - говорит Алик.
- В неделю, - говорю я.
- Как, в неделю? - говорит Алик.
- Вот так, - говорю я. - Каждую неделю долг на десять процентов увеличивается.
- И долго так? - говорит Алик.
- Пока все не отдашь, - говорю я.
- Не хилый бизнес смастерили себе товарищи, - говорит Алик.
- Да уж, - говорю я. - Но я думал по-быстрому расплатиться. Думал, Машка обратно в Беркли свой уедет, разберемся как-нибудь. А тут такая штука вышла, что я даже проценты эти им платить не могу.
- Почему? - говорит Алик.
- Ну, калькулятор меня подвел, - говорю я. - Я думал, что всего пятьдесят долларов отдавать придется, а оказывается - пятьсот.
- В неделю? - говорит Алик.
- В неделю, - говорю я.
- Сколько же ты у них занял? - говорит Алик.
- Ты что, считать не умеешь, - говорю я. - Пять штук.
- Ничего себе, - говорит Алик. - И что теперь?
- А теперь, - говорю я, - они мне грозить начали. Ноги тебе, говорят, переломаем.
- А ты что? - говорит Алик.
- Ну что, я? - говорю я. - Я же знаю, как это делается. Давайте, говорю, встретимся, перетрем все. Разберемся. Типа стрелку им забил.
- На когда? - говорит Алик.
- На завтра, - говорю я. - На Кони-Айленде. Под метро.
- Мда, - говорит Алик. - Влип ты.
- Да уж, - говорю я. - Так вот, я у тебя-то чего спросить хотел: ты никого не знаешь, кто со мной туда пойти бы мог? А то нехорошо как-то одному. Несолидно. Могут не понять.
- А они что, правда, крутые такие? - говорит Алик.
- Да, - говорю я. - Я тут справки кое-какие навел. Говорят, они одному мужику, который им штуку должен был, два пальца отрезали. А потом вообще грохнули его. И это за штуку всего, представляешь?
- Что же ты раньше справки свои не наводил? - говорит Алик.
Я молчу, потому что ответить на этот вопрос мне нечего.
- А в полицию ты звонил? - говорит Алик.
- Бессмысленно, - говорю я. - Эти ребята ведь мой адрес знают. Еще хуже будет.
- Да, наверное, - говорит Алик. - Слушай, а ты не врешь?
- Спроси у Татьяны, - говорю я. - Ты думаешь, почему она так легко мне с тобой секретничать разрешила?
- Да, действительно, - говорит Алик и как-то решительно встряхивает головой. - Ладно, я с тобой пойду.
- Да не, старик, - говорю я. - Я не это имел в виду. Я думал, может, ты знаешь кого?
- Друзья мы с тобой в конце концов или нет? - говорит Алик. - Да и кого я могу знать, чтобы с упырями разбираться? Ты сам подумай.
- Ну, ладно, - говорю я. - Если ты настаиваешь.
- Настаиваю, - говорит Алик, но уверенности в его голосе уже меньше.
- Долго вы еще там? - зовет Татьяна. - Я замерзла уже.
- Все, мы идем, - кричу в ответ я и шепотом говорю Алику: - Хорошо, уговорил. Тогда завтра в девять на Кони-Айленде.
У Алика слов уже, по всей видимости, нет, и он только крепко жмет мою руку своей дрожащей от декабрьского мороза пятерней.
* * *
Следующий день начинается с того, что меня будит громкий звонок телефона.
- Алло, - сонным голосом говорю я. - Зернов слушает.
- Ну что? - как всегда, не здороваясь, говорит Алик. - Ничего не изменилось?
- Во-первых, с добрым утром, - говорю я. - Смотри, какое утро хорошее. Мороз и солнце, как сказал великий поэт. Ты как спал-то вообще?
- Плохо, - говорит Алик.
- Что, передумал? - говорю я.
- Нет, - говорит Алик. - Не передумал. Просто хотел узнать, как у тебя дела.
- Ничего, - говорю я. - Ты не дрейфь. Все нормально пройдет. У меня предчувствие хорошее. Да и нас с тобой двое будет.
- Я и не дрейфлю, - говорит Алик.
- Вот и хорошо, - говорю я. - Значит увидимся в девять.
В следующий раз он звонит мне через три часа. Потом - еще через два. Потом - начинает звонить каждый час. В конце концов я не выдерживаю.
- Слушай, - говорю я. - Если ты не можешь со мной пойти, если у тебя дела какие-нибудь или ты плохо себя чувствуешь, то так и скажи. Не морочь мне голову. Я один пойду.
- Какие теперь дела? - говорит Алик. - Разве что завещание написать, так у меня и собственности никакой не осталось.
- Знаешь, - говорю я. - С таким настроением ты мне, боюсь, не помощник будешь.
- Обычное у меня настроение, - говорит Алик. - Слушай, может, еще кого-нибудь с собой возьмем?
- Кого, например? - говорю я.
- Да, действительно, - говорит Алик. - Ну, ладно, давай. До девяти.
В нашем довольно-таки спокойном и практически на сто процентов безопасном районе есть только одно нехорошее место - под метро на Кони-Айленд. Здесь и при дневном-то свете всегда неспокойно, а с наступлением темноты вообще полная жуть. Поэтому мне сразу становится легче, когда я вижу, что Алик меня уже ждет.
- Ты что опаздываешь? - говорит он. - Двадцать минут десятого уже.
- Извини, - говорю я. - На Брайтоне народу столько - не протолкнешься. Считай, я в пробке застрял.
- Шуточки у тебя, - говорит Алик. - Я уже извелся тут.
- А эти где? - говорю я.
- Вот и я думал: где они? - говорит Алик. - Думал: сейчас подкатят, а тебя нет.
- Штаны-то чистые еще? - говорю я.
- Завязывай, - говорит Алик. - Правда, где они?
- Ну, кто ж их знает, - говорю я.
- На стрелки вообще-то не опаздывают, по-моему, - говорит Алик.
- Да, - говорю я. - Я тоже в кино видел, что не опаздывают. Но, может, они вообще не приедут?
- Мне бы твой оптимизм, - говорит Алик.
- Это не оптимизм, - говорю я. - Это обыкновенный здравый смысл.
- Что ты имеешь в виду? - говорит Алик.
- Ну как, что? - говорю я. - Холодно сейчас. Снег повсюду. Чего им в такую погоду из дома вылезать, да еще не ради кабака там какого или девочек, а Кони-Айленда этого вонючего.
- Вы же договорились здесь, - говорит Алик. - Ради бабок они еще и не в такую погоду хоть на край света поедут.
- О чем договорились? - говорю я.
- Ну как, - говорит Алик. - Стрелку забили.
- С чего ты взял? - говорю я.
- Не понял, - говорит Алик.
- Ты всегда доверчивый такой? - говорю я. - Тебе кто скажет чего, ты всегда сразу веришь?
Алик смотрит на меня такими глазами, каких я никогда у него еще не видел. За все тридцать с лишним лет нашего знакомства.
- Ты чего? - говорю я. - Обиделся? Я же пошутил. Прикололся просто. Ты что, правда обиделся?
Алик молчит.
- Кончай обижаться, - говорю я. - Я же просто проверить хотел, настоящий ты мне друг или нет. И теперь вижу, что настоящий.
- Знаешь, ты кто после этого? - говорит Алик.
- Нет, не знаю, - говорю я. - Кто?
- Кусок дерьма ты собачьего - вот кто, - говорит Алик. - Врезал бы я тебе, да мараться неохота.
Он действительно замахивается на меня кулаком, и я пытаюсь уклониться, но на улице так скользко, что я падаю. Позвоночник от удара об заледеневший асфальт пронзает резкая боль.
- Ты чего дерешься? - говорю я. - Я пошутил просто. Думал: мы вместе посмеемся потом. А ты - сразу драться.
Вместо ответа Алик поворачивается ко мне спиной и быстро идет в сторону Брайтона.
- Ты что? - кричу я ему вслед. - Что за обиды бабские? Я же правда пошутил. Ты что?
Но Алик не останавливается и довольно скоро уже исчезает из виду.

(продолжение следует)