Музей Гуггенхайма открывает свои закрома

Те две экспозиции, которые привлекают сейчас в музей Соломона Гуггенхайма толпы любителей искусства, не собраны, как мы привыкли, по ниточке в музеях, галереях и частных собраниях разных стран. Все те шедевры, которые представлены сейчас, – это сокровища, принадлежащие самому давным-давно обретшему мировую известность музею и бережно хранящиеся в его запасниках. Ситуация в нелёгкие времена, когда экономика страны всё ещё под прессом слишком медленно отступающего кризиса, характерна для американских да и для европейских музеев, финансируемых отнюдь не государством, а спонсорскими пожертвованиями.
Разумеется, не раз, за последние даже годы, в тех или иных комбинациях или, как говорится, «единолично», становились гуггенхаймовские полотна (скульптурные композиции, графические работы) частью определённых тематических выставок, которыми славен этот знаменитый музей современного искусства (один из первых в мире) и которые мы, поражённые мощью энергетики открывших эру искусства ХХ века произведений и талантом их создателей-первопроходцев, видели не однажды. Но вот теперь, объединённые в концептуально и композиционно выверенные экспозиции, они производят впечатление ещё более сильное. Посетив музей, вы в этом убедитесь. Итак, пройдём по залам, отданным Кандинскому, чтобы увидеть одно из крупнейших в мире собраний вдохновенных работ великого русского зачинателя экспрессивного абстракционизма.
Василий Кандинский, гений модернизма, сконцентрировавший в своём творчестве не только по-особому им прочитанные и обобщённые находки нового «необъектного» искусства – плоские планы, геометрические и линейные формы (что роднило его с супрематизмом Малевича и с конструктивизмом), духовный и космический реализм Пауля Клее, отражение в живописи новых технологий, – но и открытую его другом великим композитором Арнольдом Шёнбергом атональную музыку. Непостижимым образом была она созвучна живописи Кандинского так, будто звуки, материализовавшись, обрели небывалую красочность и легли на полотно, сотворяя угадываемые чутким зрителем образы, рождённые мучительными раздумьями художника «в божественной простоте понятий о разуме и о себе».
И вот ведь что интересно: Кандинский, подобно Ван Гогу и Гогену, к профессиональной живописи пришёл в зрелом возрасте, тридцатилетним, и его искушение модернизмом не было юным стремлением взломать всё сущее, но осознанным поворотом дерзкого экспериментатора к художественным формам абсолютно новым, к реализации в своём творчестве Богом данную человеку способность к абстрактному мышлению. И как следствие – к созданию абстрактного искусства, правомерность появления которого в столетии перемен, как называли век ХХ, обосновал он не только своей художнической практикой, в которой царствовала ярчайшая, с акцентом на красный цвет, «палитра Кандинского», но и теоретически. Свою теорию модернизма он развивал и передавал молодому поколению авангардистов, когда преподавал в прославленном берлинском Баухаузе вплоть до его разгрома нацистами в 1933 году. После чего, пережив сильнейший стресс, обновил свой художественный словарь, смягчил колористику и пришёл к биоморфизму форм, к особой манере отражения духовной атмосферы эпохи, когда чёрная тень фашизма нависла не только над Германией, но и надвинулась на Европу.
Любопытно, что бурная популярность, «мода на Кандинского» началась с покупки четырёх его полотен Соломоном Гуггенхаймом. Эти картины и положили начало его разраставшейся коллекции, которая теперь перед нами. Для меня живопись Кандинского словно открытая книга. Она столь красноречива, что взывает к чувствам, мобилизует волю, заставляет глубже разобраться в собственных поступках, ошибках, промахах, опираясь на то, что сказано, вернее, недосказано в «17 сегментах», гениальной попытке расшифровать многосложное наше бытие. Или вот мой (твой? его?)жизненный путь, прослеженный в «Композиции №8». «Несколько кругов» на воде от брошенных камушков горчайших моих обид и разочарований.
Вот уж точно: «Бог делил с дьяволом биологическое поле. Бог наделён положительной энергией, энергией созидания. Дьявол – отрицательной, энергией разрушения. Между Богом и дьяволом кто же? Человек. Творец». Который разрушил многовековые устоявшиеся представления об искусстве и заявил о необходимости искусство во всех его ипостасях обновить и переиначить. Революционизировать. Ещё одна гуггенхаймовская выставка, с экспозицией работ Кандинского общей концепцией спаянная, – это симфония высочайшей революционной талантливости. Здесь самое лучшее, что накопил музей, собирая творения первооткрывателей авангарда, созидателей нового искусства.
Конечно же, перечисляя подаренные нашему взгляду, уму и чувствам шедевры «взломщиков» замшелой классики и новаторов, принесших в мир модернизм, начать надо с Пабло Пикассо. С особой духовной наполненностью любого его произведения и постоянным обновлением манеры, стиля, видения человека и мира. Вот это сразу обращающее на себя внимание полотно с кувшином и корзинкой с фруктами было началом новой фазы в творчестве великого модерниста. В этом живописном шедевре объёмность, зашифрованные иллюзии, ощутимое влияние старого иберийского искусства и в какой-то мере геометрических натюрмортов Сезанна, строго организованная композиция, взрывная эмоциональность. Особенная колористика с размытыми красками и, если можно так выразиться, – кубистическая поэзия (или опоэтизированный кубизм).
Рядом бесценная «Скрипка и палитра» Жоржа Брака. Киньте в меня камнем, но я люблю многозначную, понятными мне эмоциями перенасыщенную живопись Брака больше, чем столь восславленные творения мечущегося сексозависимого Пикассо, у Брака много почерпнувшего и в композиционных его, и в колористических (коричневая гамма, например) решениях. Было ведь время перемен, сильнейшего взаимовлияния.
Медленно, останавливаясь едва ли не перед каждой картиной, идём дальше: Франц Марк с его «Разрушенными формами»; Пауль Клее с «Цветочным ложем»; эротичнейшая «Курильщица» Фернана Леже; говорящий натюрморт Пита Мондриана; потрясающий, возносящий интерьер храма Робера Делано; парижские дома Хуана Гриса – образец мыслящего кубизма; фовисты и кубофутуристы; Гончарова и Попова из когорты амазонок русского авангарда; одна из самых сильных, на мой взгляд, работ Малевича – трогательное «Утро в деревне после снежной бури». Может, душевной бури?..
И – Шагал! В это поразительное по духовной напряжённости и многогранной образности полотно Марка Шагала надо не просто всматриваться. Его надо изучать. Потому что являет оно пример философского анализа бытия, хотя «Париж через окно» – одно из ранних произведений великого художника. Но можно ли по отношению к Шагалу говорить о «ранних» работах: он ведь сразу состоялся как мастер, постигший суть человеческой природы и человеческого характера со всеми его извивами, а позднее и суть социальных бурь, самим человеком разжигаемых. В этом парижском, но уже явственно шагаловском полотне впервые реализовал молодой художник свой постулат портретности города. И действительно, это портрет Парижа, который сумел он, Витебском взращённый и в Витебск до конца дней своих влюблённый, понять глубинно и показать столь многообразно, размышляя о себе - неожиданном парижанине и о себе, без родного Витебска себя не мыслящем. И он парит над очеловеченным Парижем, художника из Витебска в себе не предавая.
Я уверена, выставка в музее Гуггенхайма вас удивит и взволнует. Вы помните, конечно, что находится музей в Манхэттене на углу 5-й авеню и 89-й улицы. Поезда метро 4, 5, 6 до 86-й улицы.