Юмор

Родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала:
- Что ты, поц ин тухес купил?

 Что такое “поц ин тухес”? - встревал я.
- Это... - “дорогой человек”, - слегка смутившись, отвечала мама.
- Как Брежнев?
- Ой, вей - она хваталась за сердце. - Кто тебе это сказал?
- Папа.
Отец ухмылялся.
- Чему ты ухмыляешься?.. Если этот шлемазал где-то скажет...
- А что такое “шлемазал”?
Мама нервно гладила меня по волосам.
- Это... - такой мальчик...
- Толковый, - подсказывал папа.
- Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс!
Авоська летела в раковину.
- Что такое “дрек”, мама?
- Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ!
- Что такое “гурништ”?
- Твой отец!
Я путался.
- Мы будем кушать дрек?
- Да, благодаря этому поц ин тухесу.
- Брежневу?
Мама хваталась за голову.
- Я сойду с ума! Если этот шлемазал...
- Толковый мальчик! - подсказывал папа.
- Если этот... толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть?
Папа понимал.
Его любимой присказкой было: “Советская власть плюс электрификация всей страны!”
Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, глохла машина и трещал телевизор, перегорали пылесос и пробки, когда стиральная машина била током, а посуда об пол. Сотню раз на день.
- Что такое элек-три-фи-кация? - с трудом выговаривал я.
- Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! - отвечал папа.
 Мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку.
- Он её закрутил?
- Он закрутил нам бейцим*!
- Что такое бейцим, папа?
- Это как мозг, только больнее.
 Я терялся.
- Мама, - докучал я матери, - это правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг.
- Ой, вей! - она роняла поварёшку. - Кто тебе сказал?
- Папа.
- Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*?
- Что такое цурес, мама?
- Это жить с таким поц ин тухесом!
- Ты живёшь с Брежневым?
Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол.
 - Папа назвал мою учительницу некейве*. Кто такая некейве, мама?
- Тётя.
- Екатерина Семёновна моя тётя?
Из угла я почти не выходил, но и оттуда всё было слышно.
- Что это за язык? - спрашивал я.
- Еврейский, - отвечал папа.
- Я хочу его знать.
- Оно тебе надо?
- Надо.
- Оно тебе не надо.
Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики.
- Как блинчики на еврейском?
- Блинчикес.
- А вареники.
- Вареникес.
Картошку я помнил.
- А я знаю по-еврейски, - хвастался я своему другу Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой.
 - Моя мама русская, - объяснял он, - папа еврей, а дядя удмуртский сионист - женат на удмуртке. Хочешь быть сионистом?
Конечно, я хотел.
- Вот, - говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. - Сионистская, из самого Биробиджана.
 “Биробиджан” он произносил шепотом.
- Это иероглифы, - пояснял, заметив, как округлялись мои глаза.
 - Что тут написано? - мой палец скользил по диковинным строкам.
- Не туда, балда?! Не знаешь, что у сионистов всё задом наперёд?
Я вёл обратно - ясности не прибавлялось.
- Ну? - вопрошал Эдик.
- Вещь! - откликался я.
Вечером, кружа по комнате задним ходом, говорил папе:
- Видишь, я сионист.
- Так-так, очень хорошо...
Папа смотрел хоккей.
- Сегодня газету из Биобиджана читал.
- Давай, давай, поднажми!
- Вырасту, женюсь на удмуртке.
 - Молодец, Харламов!.. Что ты сказал?!
Эдик учил меня алфавиту.
- Это “А”, это “Б”... “В” нету... Это “Г”, это “Д”... “Ж” тоже нету.
- У сионистов нет “же”?! - таращился я. - Как же они пишут “ёжик”?
 - В Биробиджане нет ёжиков.
Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино “ой, вей!” не писалось, хоть режь.
- Маме это не понравится, - сокрушался я.
- Зато смотри, как красиво получается “коммунизм”!
- Да! - любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом - он красовался на заборе среди других не менее красивых надписей.
- А электри-фи-кацию можешь? - спрашивал я, и Эдик старательно выводил заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получалась корявой. Букв не хватало.
- Ильичу бы это не понравилось, - качал я головой. - Дорисуй лампочку.
- Что вы, оглоеды, намалевали?! - подлетала к нам русская половина Эдика, баба Лиза.
- Лампочку Ильича! - пояснял я. - Сейчас коммунизм дорисуем, будет понятней.
Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемитизм. Больше у неё коммунизма мы не строили.
Каникулы кончились. Эдик уехал. Начался учебный год.
За сочинение “Как я провёл лето” папу вызвали в школу...
- Занимался сионизмом?! - орал он, багровый, как рабоче-крестьянский стяг. - Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты идиот?!
- Шлемазл, - голосил я, - толковый!
- Вот тебе жареный дрек с грибами!
Папа репрессировал меня ремнём, а мама, качая головой, всё вздыхала:
 - Мешигене цайтн! Сумасшедшее время!..

ПЕРЕВОДЫ С ИДИША:

Поц ин тухес -
грубое ругательство
Шлемазл - бестолковый
Гурништ - ничто
Дрек - дерьмо
Бейцим - яички
Цурес - беды
Некейве - в разговорном идише женщина лёгкого поведения.

Эдуард РЕЗНИК