Убить пересмешника! В защиту Довлатова
Литературная гостиная
...Когда в России стали огромными тиражами издаваться его книги, у нас был шок... Он заменил собою всех нас.
Валерий Попов о Сергее Довлатове
Пусть Пушкин и оклеветал Сальери, обвинив литературного персонажа под этим именем в отравлении Моцарта, которое реальный Сальери, сам по себе талантливый композитор и друг гения, не совершал, но его имя стало нарицательным, как обозначение черной зависти, а та толкает человека на самый смертный из смертных грехов: убийство живого человека. А можно ли из зависти убить мертвого человека? До недавнего времени это никому не удавалось, а потому предпринятую попытку убить овеянного всероссийской славой Сергея Довлатова спустя два десятилетия после его смерти следует счесть беспрецедентной.
Впрочем, все в этой истории из ряда вон выходящее.
Начать с того, что эта попытка – не первая. Покойник – мишень, каких поискать. Один здешний, как его метко назвал Бродский, радио-философ – ну да, широко известный в узких кругах – так прямо и говорит: «Не дает мне покоя покойник», и зачисляет Довлатова по разряду масскультуры.
Другой маргинальный литератор-юзер меркантильно утилизует вражду с Довлатовым себе в карман, публикуя свою переписку с ним.
Дилетанствующая и самоупоенная литературная дама тщеславится «нетривиальными отношениями» с Довлатовым, хотя что может быть тривиальнее секса, тем более сам Довлатов не придавал большого значения постельным отношениям «без божества, без вдохновенья»?
Куда дальше, если даже его первая жена выпускает разоблачительную о своем бывшем муже книжку, где перечеркивает его литературный дар, сводя его к эстрадному трепу, к тому же, из вторых рук, а потому плагиат!
Миша Беломлинский нарисовал замечательный шарж по типу манхэттенских Мэйсис-парадов с огромными надувными фигурами в День благодарения. Фигурина на рисунке – громадный Довлатов, а несут его легко узнаваемые вспоминальщики с плакатами, в которых обыграны названия их книг о нем: с помощью чужой славы они пытаются добрать недостающую свою.
Самовосхваление за счет критики, а то и вовсе отрицания Довлатова.
Однако всех перещеголял и побил все рекорды – немедля в книгу рекордов Гиннеса! – престижный и влиятельный у себя в Питере, из «литературных генералов», президент Санкт-Петербургского отделения Русского ПЕН-клуба и председатель здешнего Союза писателей, лауреат местных премий, включая премию Довлатова, а теперь еще глава ее жюри Валерий Попов.
Наступление на Довлатова он начал вскоре после его смерти, поначалу в иронической форме. Когда его спрашивали, знал ли он, с каким великим писателем был знаком в Питере, он отделывался шуткой, хотя зависть уже ела его поедом:
«Нет, это он после смерти так обнаглел».
Хорошая мина при плохой игре?
Но потом эта маска была сброшена, Валерий Попов окончательно оборзел и повел планомерную атаку на литературного соперника с открытым забралом.
Дабы не быть голословной, приведу для начала только одну – из сквозных, типичных, красной нитью в его книге про Довлатова цитат, на каждой странице, несчитано, в глазах рябит!
Вот что он пишет о Довлатове в Нью-Йорке в его последние добычливые годы, когда изданы все книги по-русски и уже выходят по-английски, а самый престижный литературный журнал в Америке - «Нью-Йоркер» - печатает один за другим его рассказы, и вот-вот засияет на родине его небывалая феерическая слава. И вот на этого Довлатова обрушивает его самозваный биограф яростные проклятия и остервенелую злобу:
«Мир Довлатова рушится! Мало ему сомнений в своих рассказах – выходит, что и как человек он – дерьмо? Причем все свои подлости он, оказывается, ловко маскирует, успешно использует! Этот «итог» карьеры ему трудно принять спокойно. Утонули все «киты», на которых прежде стояла его жизнь – и оказывается, что и ему самому впору топиться! Полный моральный крах! Он был циничен достаточно, чтобы ловко делать дела...»
Спешу успокоить читателя: ничего такого ужасного Довлатов не совершил и не совершал, и здесь - как и по всей своей мнимобиографической книге – автор выдает горячо им желаемое за действительное. Как здесь у нас говорят, wishfulthinking.
Замечу, что последнее предложение в этой ругачей анафеме относится к писательству Довлатова, который, будучи «циник, виртуоз, злостный мистификатор», ловко выдавал хитроумное словесное трюкачество за талантливую прозу.
Можно, конечно, и очень хочется махнуть рукой на эти злобные измышления и обложную клевету Попова, но это будет недобросовестно и нечестно по отношению к памяти, репутации и чести писателя Сергея Довлатова.
Не забудем также, что эта феноменальная книжка под названием «Довлатов», хотя правильнее было бы назвать ее «Анти-Довлатов», вышла в популярнейшей серии «Жизнь замечательных людей». А потому есть опасность, что непредубежденный читатель, поклонник или фанат Довлатова, жадно поглощающий все, что только можно разузнать о любимом писателе, примет на веру вымышленный и злоумышленный образ Довлатова, сочиненный авторитетным автором.
Вот почему мне приходится разбираться в этом словесном блуде и защищать от наветов и лжи Сережу Довлатова, которого я близко знала по Нью-Йорку, Ленинграду и Таллину.
Читателя ждет сюрприз за сюрпризом. Книга беспрецедентна во всех отношениях – ни на обложке, ни внутри нет ни единого портрета Довлатова, – но и в самой книжке, на всех ее 350-ти малоформатных страничках нет ее героя – нет Довлатова.
Есть вымышленный завистью, злобой, ненавистью монструозный образ, который не имеет никакого отношения к Сереже, Сергею, Сергею Донатовичу Довлатову.
Да, реальный, документированный герой странным образом в этом скорее все-таки пасквиле, чем памфлете отсутствует – вот почему, впервые за всю 120-летнюю историю сериала ЖЗЛ, издательство пошло на то, чтобы выпустить книгу без портрета героя на обложке. А не только потому, что наследники писатели, ознакомившись с этой лжебиографией, отказались сотрудничать с издательством. Слишком велик был бы контраст между фотографическим образом и образом словесным.
Жанровая аномалия: автор сочинил не биографию Довлатова, как следовало ожидать, а парные биографии – свою и своего смертельного врага. Быть может, он подражал Плутарху с его «сравнительными жизнеописаниями» выдающихся исторических лиц, сгруппированных попарно, но, в отличие от сочинения Попова, - по принципу сходства?
У нашего автора парные биографии соединены по принципу различия, супротивны друг другу, между ними – противоборство.
Это нонсенс, конечно, но факт – в книжке действуют два протагониста, и, если по-честному, то на обложке должны были красоваться два портрета – Попова и Довлатова. Именно в такой очередности, потому как Валера в этой книжке главный, а Сережа – с боку припека, на обочине, изгой, каким и был в жизни. И если уж довести этот жанровый сюр до конца, портрет одного Попова более уместен в книжке, где авторская биография затмевает во всех отношениях довлатовскую – и по объему, и по заданию. Примерами из своей жизни, которая удалась («Жизнь удалась» - победное название давней повести Попова), автор поучает, назидает, бранит, обвиняет, подавляет, проклинает, унижает и в конце концов уничтожает - морально, по крайней мере, - неудачника и злодея Довлатова.
Попов считает возможным заполнять фактами своей собственной биографии лакуны в био своего героя - недостающие, либо, с авторской точки зрения, ненужные звенья в жизни и судьбе Довлатова.
Впрочем, о каком у Попова Довлатове речь?
Его Довлатов – продукт авторских измышлений и зломышлений, та пресловутая боксерская груша, по которой автор лупит до полного изнеможения. Довлатов в этой книге о нем и шагу не смеет ступить без авторского соизволения и комментария. В лучшем, хоть как-то человечески вразумительном случае это будет Анти-Довлатов, а то и вовсе – подпоручик Киже, лицо в натуре отсутствующее.
Отчего случился, опять же впервые в этой издательской серии, такой уродливый, абсурдный перекос, когда биографом был назначен соперник и завистник главного героя? Мало того – еще больший абсурд! – автор нацелен, каждой страницей своей ложной, поддельной мемуаристики (биографии Довлатова как таковой нет и в помине) на уничтожение своего героя, а точнее, антигероя, как личности, так и писателя.
Что такое кошмарное сотворил мертвый Довлатов с живым Поповым, что тот, через двадцать лет после смерти врага (именно так Попов его воспринимает), задыхаясь от ненависти, злобы и муки, пишет свой реваншистский, свой мстительный лжемемуар?
Как Валера Попов до такой жизни дошел?
Буду впредь звать его так, как все в Питере: Валерой.
Гляньте еще раз на эпиграф к этому эссе и добавьте сюда дико (даже в юбилярныедовлатовские дни!) враждебные, разносные отзывы о Довлатове, типа: «...за ним довольно быстро утвердилась роль неудачника, увальня. Казалось, что он бежит в конце двадцатки».
А впереди этой двадцатки, само собой, Валера, да?
Представьте постперестроечный Петербург, когда массовый интерес к литературе иссяк, престиж писательства слинял, и тиражи издаваемых книг пали ниже некуда. И вдруг на всех книжных лотках завелась первая книга Довлатова в России – «Заповедник». С какой завистью писатель Валерий Попов с его – нелегко и честно – заработанной славой «первого питерского прозаика», смотрит на мгновенно исчезающие с лотков экземпляры «Заповедника».
Но близкой беды, настоящей «катастрофы» еще не чует - «... той огромной довлатовской славы, что вскоре обрушилась на нас, я все еще не предвидел».
И вот – случилось: «Он заменил собою всех нас».
Можно посочувствовать Попову – удар был сокрушительный. По самолюбию, по репутации, по престижу, по его писательству, по всей его жизни, которая, оказывается, не удалась. То есть так: удавшаяся жизнь – имею в виду литературную жизнь – пошла под откос, судьба дала подножку, из гроба встал соперник и перекрыл ему все кислородные пути.
Чем дальше – тем больнее уязвляется и страдает Попов. Надеялся, что огромная, как грозовая туча, слава Довлатова ограничится Питером, оказалось – всенародная.
Вдруг «никчемный фельетонишка» лихо взлетает в «гении» и вот уже и в классики заделался – и каково было Валере Попову получить в 1993 году, через какие-то всего три года после смерти заклятого врага эту самую премию имени Сергея Довлатова!
Вот крыша у него и поехала.
Даже в его родном Питере заметили, что Попов «свихнулся на Довлатове». Он все больше ругался в печати в адрес Довлатова – только что не плевался! Покойник был ему соперник и победитель, точнее – триумфатор. Зависть, обида (на судьбу), горечь нарастали, перерождались в тяжелую мучительную ненависть.
Ну никак не мог Валера признать свое поражение от Довлатова! Необходимо было поквитаться с противником, взять у него реванш.
Вынести покойнику смертный приговор! Убить пересмешника!
И случай представился – так появилась в ЖЗЛ эта погромная книжка самозваного и незваного биографа - «Довлатов» без Довлатова, зато с Поповым на переднем плане в качестве положительного и примерного героя – «делать жизнь с кого?» - в противовес герою отрицательному, антигерою, Анти-Довлатову.
К слову. В отличие от завидущего и злобствующего Валеры Попова Сережа относился к своему будущему лжебиографу - о чем, понятно, и подозревать не мог – дружески, как к коллеге, и с некоторым даже пиететом, о чем можно судить по его эпистолярным и устным отзывам. Сама свидетель, точнее – слушатель.
Вражда Попова пристрастна и ведет он ее не с живым оппонентом, а с покойником, и даже не с ним, а с его посмертной великой славой.
Куда дальше, коли Попов даже горемычную жизнь трагического Довлатова полагает его сознательной стратегией литературного успеха. Так и пишет, шельма: «разработанная система несчастий и провалов»!
Бывают люди, которые притягивают к себе всякие беды, ну, типа «33 несчастья» или, как говорят французы, «faire les 400 coups», откуда и пошло название прекрасного фильма Франсуа Трюффо «400 ударов». Ладно, пойдем дальше и переведем тему несчастья из бытового плана в литературный, когда личная трагедия становится подпиткой для художника.
Дабы не растекаться мыслью по древу, сошлемся на двух авторитетов.
Князь Петр Вяземский:
«Сохрани, Боже, ему быть счастливым: со счастием лопнет прекрасная струна его лиры».
Иосиф Бродский:
Но, как всегда, не зная для кого,
твори себя и жизнь свою твори
всей силою несчастья твоего.
Это как раз понятно, и сам Бродский тому яркий пример. Но чтобы сознательно устраивать себе трагедии, катастрофы, провалы и всяческие неудачи с целью использовать их потом в литературе?
А именно так выходит у Попова с его «Довлатовым», который намеренно и прицельно идет на тягчайшие муки – от тотального непечатания его прозы в Советском Союзе вплоть до несчастной первой женитьбы 19-летнего Сережи и его мучительной, без взаимности, истязательной, жизнедробительной, навсегда сломившей его юную самоуверенность воистину роковой любви.
В глумливой подаче Попова влюбленность Довлатова была расчетливой и, опять же, карьерной: «Назвать любовь Довлатова к Асе Пекуровской несчастной можно, но уж неудачной – никак нельзя. Ася уже тогда была «светской львицей», и оказаться с ней рядом – значило с ходу попасть в бомонд».
Что за гнусный фарс! Автора не колышет, что из-за пыточной любви к Асе этот «расчетливый и циничный» Довлатов бросил на третьем курсе университет и тут же подзалетел – нет, не в бомонд, а в конвойные войска. Этакий расчетливый, изворотливый, карьерный мазохист. Каких в природе не бывает. А только в болезненно скособоченном воображении Валеры Попова. Может, Довлатов и умер так преждевременно, чтобы заработать себе посмертную славу?
Так спросим этого зловредного автора, отчего у его «Довлатова» такой самоистязательный настрой? И он ответит: для использования в прозе: «ему надо было помучиться... чтобы соорудить выигрышный сюжет... Довлатов сразу и до конца понял, что единственные чернила писателя – его собственная кровь».
Экий бред! Да никогда настоящий Довлатов, виртуозный выдумщик и блестящий стилист-лаконик, даже близко не подходил к «жестокому реализму» или даже, по Попову, к крутой чернухе натуральной школы!
Но что можно сказать автору, у которого зависть, ненависть и злоба застилают глаза, и он делает все, чтобы обесславить славу Довлатова, который в его книге не имеет никакого отношения к реальному Довлатову, а есть уродливое детище клинической фобии Попова: монструозный истукан, конъюнктурный хищник, дьявольский расчетчик, феноменальный прозорливец...
И вспоминается мне ленинградский журнал «Аврора», где я работала редактором. Год, наверно, 71-й.
Сидим мы в отделе прозы вместе с заведующим Борей Никольским и решаем, что делать с подборкой малых рассказов Довлатова, которую я составила и очень хотела напечатать. Боря рассказы одобрил, подумал - через начальство не пройдет никак, Довлатов так и не научился писать «цензурно» - и сказал с досадой: «И вообще: зачем нам Довлатов, когда уже есть Попов!»
Тогда, Валера, ты писал отличные – иронические, парадоксальные, с богатым словесным декором и очень смешные – рассказы. Их приходилось пробивать, но в конце концов они появлялись в журнале. Ты был уже членом Союза писателей – в отличие от стороннего автора Довлатова.
Что же с тобой, Валера, стряслось, с чего ты так слинял – из мастера блестящих гротесков в такую низкопробную мелочевку?
Пора закругляться. Давно пора. Тем более, это случай не для литературного анализа, но для психоанализа. Коим я, будучи писателем, не владею, а знаю только понаслышке, на общекультурном уровне, и отношусь с известным сомнением как и к любой другой симплификации. Однако в данном случае этот метод в самый раз и срабатывает, потому что «синдром Довлатова» у Валеры Попова достаточно прост, механика его элементарна и легко поддается именно психоанализу.
Лютый завистник Попов – не исключение, но по тяжести его психического заболевания сравним разве что с питерским пиитом Кушнером, который на всю жизнь сражен «синдромом Бродского».
Конечно, Нобелевская премия рыжему изгнаннику тяжело переживалась всем поэтическим цехом в России, но именно по Кушнеру, которого власть противопоставляла «городскому сумасшедшему», всемирная слава Бродского проехалась асфальтным катком.
Аналогично – с нашей парой «Довлатов – Попов».
Увы.
Елена Клепикова
Из будущей книги о Довлатове.
Новостная лента "РБ"
|
|
|
Запрещается использовать материалы, опубликованные на сайте «Русского базара», на других интернет-порталах и в СМИ
без письменного разрешения редакции. Если разрешение получено, нужно указать активную ссылку на оригинал статьи.
©1996-2024 Danet Inc. DBA Russian Bazaar
|
<%-- |
||
|
|
|
Комментарии (Всего: 9)
— В той передаче меня все толкали не туда, на темы, мне не очень интересные: “Почему я не люблю молодежь?” ( хотя на самом деле люблю) и т.п. О литературе я сказать не успел. Скажу здесь. В одной статье (посвященной Довлатову) я писал: “Хороший писатель, стремясь стать великим, становится плохим. Добавляется масса туфты: морализаторство, публицистичность, напыщенный историзм, шлемы и латы из папье-маше”. К сожалению, на этой туфте и заостряют наше внимание при изучении великих. И самые пострадавшие тут – Толстой и Достоевский. Хорошие писатели – это те, которые на искушение стать “великими” не поддались, написали только самое лучшее, свое... Чехов. Довлатов.
Бред сивой кобылы. Довлатов как и Бродский взлетел из ничего, а то, что некоторым не повезло оказаться на поселении и быть высланными не их вина и не мера их таланта. Быть опубликованным а американском журнале с помощью политизированного Нобелевского лауреата ни о таланте ни о безталантливости ничего не говорит. Так звезды сложились. Время покажет кто что стоит. Ломать копья и писать очередную книгу ни о чем абсурд