СПЯЩИЙ КРАСАВЕЦ

Юмор

Про дедушку Ленина я знал всё. И как он баловался с детишками кипяточком. И как тягал бревно на субботнике, а Надежду Константиновну в Разливе. И про письмо молоком, и про всякое Шушенское. Всё знал.
Октябрятская звёздочка не тускнела. Я нарочно слюнил её каждое утро, чтобы Екатерина Семеновна не называла меня засранцем. Она любила повторять:
- Врёшь, засранец! Вон и звёздочка у тебя потускнела.
А у меня не тускнела.
Когда папа сказал, что мы едем в Москву, я так обрадовался.
- К дедушке Ленину! - закричал, прыгая козликом.
- К дяде Срулю, - корректно поправил папа.
Сруль меня сразил.
- Хочу к Ленину! - заупрямился.
Мама успокаивала.
- Сперва к дяде, потом к дедушке.
- Пусть к дяде, - захныкал - только не к Срулю!..
Мама потянула папу за локоть, зашипела: “При ребёнке зови его Исраилем!” И тут же мне: “Поедем к Исраилю, да?”
Свет в очах померк. Я завопил и, вцепившись руками за звёздочку, бросился наутёк. Материнские руки нежно ухватили за шиворот.
- Не поеду в Израиль! Не поеду!.. - бился я в истерике.
- Тихо! - затравленно озираясь, шептала мама, - не в Израиль, а к дяде Срулю, в Москву.
- Хоть к Срулю, хоть куда, только не в Израиль!
Папа пошёл на кухню, откупорил бутылку. Мама на него не злилась.

Москва оказалась большой. Дядя маленьким. Было понятно, почему его так зовут. И всё же я называл “дядя Дядя”. Вообще-то он был добрым. Угощал конфетами. Но я не брал. От мысли, что они побывали у Срули, меня тошнило. Однако разговаривать с ним, отвернувшись к стенке, любил.
- Дядя Дядя, а где дедушка Ленин?.. А почему не в Смольном?!.. А Екатерина Семеновна говорила, что у него есть близнец - Партия... Дядя Дядя, а Партия девочка?.. А как же она близнец, у неё тоже борода?..
Дядя Ср... тьфу, противно повторять. Он, как и дедушка Ленин, знал несколько языков. Когда я что-то рассказывал, всегда посмеивался, и называл Екатерину Семёновну “дрекенкопф”, что по-древнегречески означало - классная руководительница.

- Давай уже отведём его в мавзолей! - вздыхала мама. - Ребёнок просит.
Папа стоял на своём.
- Почему в мавзолей? Давай сразу в морг. Там больше трупов, пусть выберет что посвежее.
- А Екатерина Семеновна говорила, что он живее всех живых! - всхлипывал я.
- Твоя Екатерина Семеновна, - цедили папины губы - такая б-б-б... большевик со стажем. Она тебе расскажет, эта передовица!.. Её весь райком...
Я шмыгал носом.
- Да. Она на доске почёта.
- Во-во... И на доске, и под забором.
Потянув папу за локоть, мама зашипела.
- Да идите вы... в мавзолей! - отмахнулся он.
- Ура! Идём к дедушке Ленину.
И мы вошли в метро.
Колхозницы со снопами по-бычьи пялились. Рабочие грозили молотками. “Завидуют!”. Я показал им язык и бегущие ступеньки унесли меня прочь.

На Красной Площади продавали мороженое. Шоколадное эскимо. “Мороженое и Ленин, - подумал я, что ещё надо?”. Детское счастье незатейливо.
Папа вдруг встал за какой-то потной тёткой.
- Хотел в мавзолей, вот и стой! - сказал он сухо, поправляя на мне панамку.
Выглянув из-за тётки, я капнул мороженым на сандалик.
- Это за чулками? - всхлипнул горестно. (Мама говорила, что без чулок из Москвы не уедет).
- За Лениным, - вздохнул папа.
- Его можно купить?!
- Нет. Только покататься.
Людская цепочка петляла, изгибалась, то, сжимаясь пружиной, то, вытягиваясь тонкой лентой. Конца ей не было. Мы топтались. Солнце палило.
- Есть у революции начало, нет у революции конца, - бормотал папа непонятное.
Периодически меня отводили в тень, поили и поливали из фляги.
- Может у него обед? - предположил я.
- Проверим.
Оставив маму за потной тёткой, мы двинулись вдоль живого ручейка к мраморному кубическому домику.
- Пиво! - всё повторял папа, протирая лоб платочком. - Проклятые коммуняки, ни одной бочки. Кремль называется. Сдохнуть!
От скуки я едва не проковырял в носу дырку. Секундная стрелка двигалась, минутная ползла, часовая прилипла. Два раза я терял сознание, три раза ел мороженое, четыре - ходил в туалет... Потом со мной приключилась истерика.
- Пусть меня простит дедушка Ленин! - голосил я, - пусть Екатерина Семеновна простит, но я хочу к дяде Срулю, в Израиль!
Люди оборачивались. Потная тётка, со словами: “Я тут стояла”! ледоколом двинула вперёд, обставив нас на добрый десяток. Мама сделала отсутствующее лицо. Тихо проговорила: “Чей это ребёнок? Кто потерял ребёнка”?! Папа ощутимо врезал под попу.
- Ленин так Ленин - подумал я, растёр кулаком сопли и затих. Последние полчаса клевал носом, сидя у папы на “копках-баранках”.
У мавзолея встречали мужчины в одинаковых серых костюмах. Они держали пальцы на губах, и очень забавно шипели. Папа поставил меня на брусчатку, взял за руку. Послюнив звёздочку, я спросил:
- Кто эти дяди?
- Ленинцы.
- Верные?
- Вернее не бывает.
Мы прошли тёмным коридором, скользнули за тяжёлую гардину. Потянуло холодом. Ленинцы были повсюду. Тусклая подсветка едва освещала щиколотки. Я спотыкался, тычась лицом в чей-то зад. Наступал на ноги. Ежесекундно озирался.
- Где же Ленин?!
- Вон, - папа направил мою голову руками.
Больше я ничего не спрашивал.
- Он спит? - вжимаясь спиной в ствол акации, шмыгал я носом.
Ответ меня страшил.
Папа кашлянул, строго посмотрел на маму.
- Говорил тебе, лучше сразу в морг!
- Да, спит, - с вызовом проговорила мама.
- Съел отравленное яблоко?
- Угу.
- Кто ему дал, ведьма?
- Фани Каплан.
- Фани?!
На душе стало совсем гадко. Так звали мою бабушку.
- Может его поцеловать? - спросил с надеждой.
- Прекрасная идея, - сказала мама. - Хороший мальчик.
- Я попрошу Екатерину Семеновну.
- Во-во, - скривился папа - её ещё только Ленин не... целовал. Передовица!..
 Эдуард РЕЗНИК,
Беэр-Шева