РЕКВИЕМ • Из книги “Долги до востребования”

Литературная гостиная

После долгого, почти трёхгодичного безвластия, в Гебойрн вошли регулярные части Красной армии. Под звуки духового оркестра промаршировали они по главной улице, подняв при этом клубы пыли, отчего местные жители, привлечённые редким зрелищем, дружно чихали.
Ещё неделю местечко жило двумя параллельными, не пересекающимися жизнями, а потом всех стали вызывать на беседу к начальству. Всё о чём говорилось, подробно записывалось молодой девушкой с русой косой, по имени Ксюша.
Одним из последних вызвали Залмана Каца, ребе местной синагоги и одного из авторитетнейших местных знатоков Торы. Седина ещё не успела полностью окрасить его густые пышные волосы, непокорно выбивающиеся из надетой на голову ермолки. Длинный чёрный лапсердак был безукоризненно чист и выглажен, что придавало его хозяину вид не местечкового ребе, а, по меньшей мере, английского лорда.
Переступив порог кабинета, Залман сел на предложенный стул и с любопытством стал разглядывать своего собеседника. И без паспортных данных сразу стало понятно, что перед ним еврей, так как носитель звучной фамилии Золотарёв был остронос, ужасно картавил и вообще обладал всеми внешними признаками семита.
- Здравствуйте, - произнёс он и представился. - Меня зовут Яков Золотарёв, я комиссар сводного полка Красной армии. Многие жители местечка рассказывали мне о вас, как об авторитетнейшем человека, способном повести за собой массы. А нам, сами понимаете, такие “на вес золота”.
- Что вы, господин начальник, - возразил Залман. - Я лишь стараюсь давать советы, обращающимся ко мне людям, не более того.
- Не скромничайте, ребе, не каждому дано умение воздействовать на окружающих. И тот, кто обладает этой силой, способен на многое. Кстати, сегодня, в пять вечера приходите на митинг, послушайте, уверен, вам будет интересно. И вообще, подумайте о том, как вы могли бы нам помочь в строительстве новой жизни.
- В таком случае, ответьте мне, - вдруг оживился Залман. - Как вы относитесь к религии, как еврей?
Запомните, всё чему вас учили и учите вы - пережитки прошлого, анахронизмы, ненужный хлам в новой жизни. Мы, коммунисты, против любых религиозных проявлений, унижающих свободную личность!
 - Понятно, - грустно заметил Залман, встал со стула и направился к выходу.
- Так не забудьте, митинг в пять, я буду вас ждать, - услышал он уже в дверях.
К пяти на небольшой площади перед зданием школы собралось не больше сотни местных жителей и столько же красноармейцев. Выступавших было всего трое, из которых внимания заслуживал только Золотарёв со своей пламенной речью. Говорил он страстно, убедительно, хорошо пользуясь интонациями и, несмотря на то, что он сильно картавил, никого это не смущало. Обращаясь к местным жителям, комиссар рассказал, что ещё недавно его фамилия была Гольдман, что он бывший студент Киевского университета, выгнанный за революционную деятельность, отказавшийся от всех старых предрассудков, ради строительства новой светлой жизни, к чему и призывает всех собравшихся. Красноармейцы громко хлопали, некоторые даже стреляли в воздух, а местные жители, хотя и не уходили, особой радости и воодушевления не проявляли.
Залман, слушая выступающих, в том числе и своего сегодняшнего визави, никак не мог понять, зачем новой власти обязательно нужно всё разрушать и лишь потом строить. Неужели нельзя достраивать на основе того, что уже построено и успешно стоит века? Да, и вообще, если разобраться, в решении многих вопросов у комиссаров слова не совпадали с делом. Говоря, что теперь народ может быть спокоен, и навсегда вычеркнуть из памяти погромы и грабежи, почему-то забыли, что в первые два дня конфисковали все запасы зерна, в том числе и семенного, а что будет дальше, только Богу известно.
После митинга играл духовой оркестр, красноармейцы по очереди приглашали русоволосую Ксюшу танцевать, а местные жители, понаблюдав ещё немного за происходящим, не спеша, разошлись по домам.
На третий день после первой беседы с комиссаром, Залмана снова вызвали. На этот раз вместо Золотарёва, уехавшего по делам в район, с ним разговаривал его помощник, высокий украинец с причудливой фамилией Голобородько. Начал он издалека, рассказывая о своей любви к еврейскому народу и к Залману в частности, говорил об идеях интернационализма и всеобщего братства. Затем спросил, почему жители местечка так неохотно идут на контакт с новой властью, освободившей их от петлюровцев и прочей нечисти, и не кажется ли Залману, что кто-то очень ловко настраивает народ?
- Нет, я не думаю, - ответил старик. - Просто люди очень много пережили за последние годы и не могут так быстро довериться кому-либо.
- А вам, ведь они верят, в вашу синагогу они ходят.
- Ходят они потому, что верят в Бога, а я? Я помогаю им, чем могу в это нелёгкое время.
- Но вы же им советуете, что и как делать, так почему бы не убедить их полюбить советскую власть. Или в противном случае мы запретим вам общаться с жителями, и изолируем от семьи.
- Не старайтесь, вам не придётся этого делать. Своих детей Бог нам не дал, а любимую жену я похоронил год назад, когда в местечке были петлюровцы. Они убили её просто так, ради забавы. Юноша с жидкими усиками, краснея от насмешек старших дружков, чтобы доказать свою удаль, вытащил саблю и моей Сони не стало. Но даже они не запрещали мне давать советы. Этот ваш Гольдман, как его теперь Золотарёв, вчера на митинге громко кричал, что мы строим новую страну, страну Советов, так скажите мне на милость, почему в стране Советов нельзя их давать, заметьте бесплатно? На это, что есть указ, или вы хотите лишить меня последнего - общения с моим народом? Поймите, молодой человек, если за одну минуты Гольдман станет Золотарёвым, а Цукерман - Сахаровым, это ещё не значит, что жизнь будет светлее и лучше. Если только дочка барона Ротшильда не сойдёт сума и не возьмёт кого-то из этих “мамзеров” замуж, в чём я глубоко сомневаюсь, потому что все евреи сразу не могут лишиться рассудка.
- Ну, ну, Залман, вы эту свою агитацию бросьте; а то не посмотрим на ваши седины и быстро отдадим под трибунал, а насчёт агитации трудового элемента еврейской национальности, мы вас предупредили. Вы что же не знаете, что религия - это зло?
- Нет, не знаю. Зло - это когда убивают, грабят, режут и стреляют, а я не видел ни одного человека, посещающего синагогу, кто бы этим занимался.
- Ну вот, вы опять за свое, несознательный элемент. Что же вы можете посоветовать людям, если не хотите понять, что бога нет. Это же доказано!
- Доказано, кем? Вы лично знаете этого человека?
- Я, нет, но товарищ Золотарёв рассказывал, что это научный факт, как её там - аксиома. И вообще вызвали мы вас не для пререканий, а постараться наладить совместную, так сказать, работу по привлечению граждан еврейской национальности к полному сотрудничеству с советской властью. Вот так, а вы нам тут свою сионистскую агитацию разводите. Вы же лично пострадали от классового элемента, заплатили, так сказать, жизнью родных за светлое будущее, а понять не можете, что наша власть, власть рабочих и крестьян пришла навсегда и её первостепенная задача - защита трудящихся от всяких там эксплуататоров и религиозных предрассудков. И вообще, вот постановление о передаче здания синагоги под клуб, и все имеющиеся ценности: золото, серебро, камни какие, если есть, передайте согласно описи, вот товарищу Вайсману. Он ваш земляк, а теперь сознательный боец регулярной Красной армии. Так что общаться с ним вам будет гораздо легче.
Всю дорогу Залман и молодой солдат, в прошлом его непутёвый ученик, также хотевший учить Тору, как богобоязненный еврей кушать в Йом Кипур, молчали, думая каждый о своём, и только войдя во внутрь старого кирпичного здания, оба поняли, что сейчас между ними навсегда пролегла граница, пострашней чем “черта оседлости”, разделившая их и без того маленький народ, на разное восприятие действительности: от полного участия до полнейшего неприятия.
- Вот все ценности, забирайте, - сказал Залман и устало опустился на стул. - Берите, берите, не стесняйтесь, ведь это ваш дед Барух Вайсман, благословенна его память, открывал пятьдесят лет назад эту синагогу и до последних своих дней был в ней “габаем”. А этот семисвечник привёз твой дядя из Иерусалима. Но ничего, не бойся. Это же не так свято, как книжки, которые вы читаете! Интересно, а что вы будете делать с пасхальной посудой? Варить борщ из свинины или хранить сало, а может гасить окурки во время пьяных сборищ?
- Я может, и не так много знаю, как вы, ребе, но уверен, что все сознательные евреи должны больше жизни любить новую власть, избавившую их от многовекового царского угнетения. Разве это не то же, что и Исход из Египта? Теперь каждый из нас может наравне со всеми учиться, работать, не боясь притеснений и унижений.
- А разве то, что происходит сейчас, здесь, это не унижение? Вы хотите заставить людей отказаться от веры, которая их оберегала и помогала жить, а что взамен? Хоровое пение и бесконечные митинги?..
- За это не беспокойтесь, в новой жизни каждый сможет заниматься чем захочется, если, конечно, не идти вразрез с политикой партии и вообще, я думаю, что такой уважаемый человек, как вы, вполне бы мог занять достойный пост при новой власти, тем более, что все жители местечка вас любят.
Залман ничего не ответил, встал со стула, вышел из синагоги и неспешно зашагал к своему дому, одиноко стоявшему на дальнем пригорке. Всю дорогу он думал о том, что может быть, в свои шестьдесят лет перестал понимать людей и может, новые порядки не несут с собой вреда его народу, но с другой стороны - зачем забирать то, на чём многие века он держится.
Залман уже почти дошёл до дома, когда его окликнул чей-то знакомый голос. Он остановился, обернулся и увидел, метрах в пяти, в тени покосившейся ивы Золотарёва с двумя солдатами.
- Знаете, что, - начал комиссар. - Я вот подумал, что лучше всё-таки изолировать вас, так сказать, удалить гнойник со здорового тела.
При этом он ехидно усмехнулся, обнажив два ряда редких жёлтых зубов.
- Как думаешь, Алыпов? - обратился он к одному из солдат. - На строительстве канала сможет Залман агитировать?
- А как же, - почесав затылок, ответил конвойный. - Там ему самое место, а если, что так можно и тут порешить.
- Нет, не надо, потом слишком много слёз будет, велика честь. А там у него будет достаточно времени убедиться в нашей правоте. Отведите его в участок, закройте в чулане, а утром отправляйте в район.
Проходя по главной улице местечка, Залман видел лица людей, знавших его многие годы. Они останавливались, провожая его тревожными взглядами, и только его любимый ученик Герш Штокман подбежал к учителю и вложил в его руки маленький молитвенник. Конвоиры ничего не предпринимали, боясь открытого возмущения толпы. Но толпа молчала, проявляя молчаливую солидарность с Залманом, наверное, надеясь на гуманность новой власти, так много хорошего им обещавшей.
Утром, ещё не отошедшие от ночных возлияний охранники, открыли дверь чулана и увидели старика, тихо лежащего на соломе с широко открытыми глазами. Пальцы рук крепко сжимали маленький молитвенник, прижатый к сердцу. Подойдя ближе и вмиг протрезвев, солдаты дружно перекрестились и закрыли покойнику глаза дрожащими руками. Вызванный Золотарёв долго что-то бубнил, матерился, а в конце не выдержав, в сердцах бросил:
- И тут он не дал себя победить!
Похороны были в тот же день, по всем законам праотцев. Что-либо запрещать в создавшейся ситуации было опасно, потому что люди упорно не хотели верить, что ребе умер своей смертью.
Но через месяц, когда горечь потери немного улеглась, по местечку прокатилась первая волна арестов, увозившая с собой “добровольцев” на строительство канала.
А ещё через год местечко и вовсе перестало существовать, кто под нажимом, а большинство добровольно покинули свои дома, навечно растворившись на необъятных просторах страны всеобщего равенства и братства.

Григорий ИЦКОВИЧ