Апокалипсис от дяди Миши

– Думаете, почему мы все здесь, в парке? – как всегда, издалека начал дядя Миша.
– Ну, дома никого, кроме жены, нет. Дети работают... С женой уже наговорились... А здесь вы все сверстники, годки...
– А если дети дома?
– У них – свое, у вас – свое...
– Знаете, в чем наша беда? Нас всех уже вычеркнули из ведомостей!
– Какие ведомости вы имеете в виду? – решил уточнить я. – Пенсион вы получаете ежемесячно, Медикейд у вас есть – вы, списках на бесплатное лечение. Так что...
– Есть и другие ведомости.
С этого «другого» и начинался всегда для меня дядя Миша. Я насторожился.
– Есть и другие ведомости, - повторил он. – Их ведет наша обида.
Вот оно!
– Слушаю, дядя Миша.
– Ну так вот: я имею слово – мне его некому высказать. Жена отмахнется; сын тоже: не до тебя, мол, па, потом. А «потом» никогда уже не наступит. Невестка разговаривает по телефону. О внуке нечего говорить – я для него все равно что старый коломенский патефон. У него в ушах плейер!.. Так в ведомости на слово – чтобы я тоже что-то сказал – меня уже вычеркнули. Слово можно сказать еще здесь, но и то смотря в какую компанию попадешь.
– Есть и еще ведомости?
– Конечно. Кого уже интересует, что я чувствую? Все думают: старый пень – и он туда же! Сиди, дед, на лавочке и вспоминай, как в какой-то юбилейный год тебя наградили Почетной грамотой с портретом Сталина. Мол, ничего другого у тебя уже не может быть!
Дядя Миша уже загнул два пальца, теперь он с трудом, со скрипом нагибал третий, негнущийся.
– Что я не могу никому уже жаловаться, это понятно. Кто будет слушать мои жалобы?! Здесь существуют хоматтенденты. Вроде как раз для стариковского нытья. Но что я буду делать, если ко мне пришлют здоровенную, как бывает, афроамериканку? Ей-то будет легко: она ни слова по-русски, а мне каково? Так мне будет интересно выучить английский и рассказывать ей сказки из «Тысячи и одной ночи» и обрывать их на полуслове, чтобы завтра она бежала ко мне со всех ног, тем более что моя Шахразада будет черненькой. А между сказками я буду вставлять свои жалобы – что вы об этом думаете?
Вы еще не скучаете со мной сидеть? Чтобы вам слушалось и дальше, я расскажу анекдот. Вставлю его, как жалобу той негритянке. Он в точности, как про меня, но смешнее.
Женщина прокатила мимо нас коляску с двумя детьми, мальчик постарше держался за ручку коляски. Мы проводили ее глазами, и дядя Миша начал:
– По одесской улице идет похоронная процессия. С оркестром из двадцати человек. В Одессе всегда хоронят громко, чтобы все знали, что сегодня кой-кому не до шуток. Ну вот, она идет... И кто-то захотел узнать, кого это так шумно хоронят. Он пробился сквозь толпу к гробу. И видит: в гробу сидит его знакомый, Рабинович. Он тогда подходит поближе и спрашивает шепотом:
– Семочка, в чем дело?
– Ты слепой? Меня хоронят!
– Да, но ты же живой!
– Я-то живой, но кого это интересует!
За соседним столом кто-то ахнул костяшкой домино, обозначая конец партии.
– Высадили, - обернулся к столу мой собеседник. – Может, пойдем сыграем?
– Дядя Миша, мне кажется, вы хотели что-то еще рассказать.
– Вы меня еще слушаете? Ну-ну, не обижайтесь, я вижу, что вы-таки да слушаете. Тогда я вам расскажу про один мой страх – у вас есть время?
Я кивнул; дядя Миша откашлялся.
– Сын показывал мне Нью-Йорк – я его просил об этом целый год. Сначала был трейн, потом Манхэттен, небоскребы – вызов Богу, как Вавилонская башня, и такие большие магазинные витрины, что в магазин лучше не соваться. Я смотрел... Я смотрел, но мне хотелось зажмуриться... Что вам сказать – не это было главное!
– А что, дядя Миша?
– Люди. Китайцы, корейцы, негры, индусы, пакистанцы, евреи, арабы, мексиканцы... Люди! Они – отовсюду, все в своем национальном. Чтоб, не дай Бог, ни с кем не спутали. Чалма, кипа, узкие глаза, шаровары, борода до пояса, белая рубашка ниже колен, черное одеяние, чадра до глаз, крепыши ростом с меня, в широченных штанах, ходят парами, черный парень ростом с колокольню, в чудной вязаной шапке, какой-то рыжий, весь в веснушках, в шортах и панамке, смуглая девушка в платке, повязанном по-рязански...
– Сказать вам правду? – Я испугался!
– Чего именно?
– Не забывайте – я и так напуганный переездом старик. Мы снова ехали в трейне, так я вдруг подумал: что такое? Все рвутся сюда; здесь, под небоскребами, собираются все народы; нет ни одного людского племени, от которого сюда не приехал бы человек! Только ли ради куска хлеба?
Или что-то случилось?
Что случилось, что здесь собралось «каждой твари по паре»?
Может, всем привиделся один и тот же сон?
Какой?!
Потоп? Потоп?!
О Потопе я подумал в первую очередь – как, наверное, многие – из-за этого кошмарного наводнения в Центральной Европе. Там целые города под водой!
Сын увидел, что со мной неладно, трясет за плечо: может, валидол, папа?
– Какой валидол! – я машу рукой. Я же не скажу ему, что меня почти уже залило!
Ну да, думаю я про себя, а что же еще, кроме Потопа? Нет, я тут поправлюсь: это не я думал, это за меня думалось.
...Может, Бог и на этот раз сказал Ною о Потопе, а тот, современный человек, хоть и дал Господу честное слово, что никому ни полсловечка, а сам кинулся к компьютеру и раззвонил через Интернет новость о Потопе по всему свету.
И все человечество ринулось – куда? – ясно, в Америку! Кто еще может построить в короткий срок Ковчег?
Этой страшенной мыслью о Потопе меня понесло, как быстрой водой.
– ...Потоп? – меня несло. – Что я могу сделать? Побуду немного поплавком, а потом стану наживкой. Нет! - сразу я понял. – Нужно сперва помочь сыну и его семье попасть на Ковчег. Как – там будет видно.
Хотя – где видно? В той давке, что будет у Ковчега? Ведь на нем должно поместиться, если по высшей справедливости, по паре от каждого народа, от каждого вида животных! Как эти пары будут отбираться – люди и животные?
Ну, животные, понятно, из зоопарка в Бронксе. А люди?
Так, думаю я, распорядители в конце концов найдутся. Их выберут, как выбирают Суд Присяжных. Он-то и назовет пары – по своему, конечно, человеческому разумению. Кто это будет? Красавцы или умники? Может быть, те и другие. Какой-то, к примеру, новый Эйнштейн и новая Мэрилин Монро? Клинтон, к примеру, и Моника Левински?
Вы ничего не имеете предложить?
Вопрос дяди Миши вырвал меня из задумчивости: я несколько ошалело представлял себе нарисованную им апокалипсическую картину.
– Моисеев и Пенкин, - брякнул я.
Старик с минуту помолчал, шевеля бровями, а когда снова повернулся ко мне, то смотрел уже, лукаво прищурившись. Он, чуть выговорившись, видимо, от своего первобытного страха оправился – передо мной сидел прежний дядя Миша, тот дядя Миша, чьи рассказы, по одесскому обычаю, пересыпаны усмешкой и искрятся юмором.
– Вот вы говорите: праведники... (Про праведников я ничего сказать не успел, но слово это, конечно, висело в воздухе.) Как определить, праведен человек или нет, когда Потоп, а Ковчег вот-вот отчалит? Красивых будет видно в толпе, умные сами найдут дорогу к трапу, а праведники... каким быстрым рентгеном, скажите, просветить души претендентов, чтобы не ошибиться?
А там, у трапа, будет, я вам скажу, американское кино... Все смешаются: белые, черные, желтые, коричневые, лиловые... И люди здесь станут одного цвета, цвета паники. Но я уже смотрю на все без страха – сына я устроил...
А вода все ближе: с востока накатывает на Нью-Йорк Атлантический океан, Тихий уже залил всю Америку и волна его шумит среди небоскребов, со стороны Канады тянет холодом – это наступает Северный Ледовитый, от затопленной Мексики ползет теплый экваториальный вал...
– А что будет с вами, дядя Миша? О себе вы уже не думаете?
– Почему? О себе я тоже подумал. Сейчас я расскажу вам о своем конце.
Дядя Миша поерзал, устраиваясь поудобнее.
– Я буду стоять на берегу и махать Ковчегу рукой – своих я среди спасшихся не разгляжу. Вода уже залила берег, она все выше, уже по колено, по пояс... Я отступаю от нее, пячусь... И вдруг вижу – за мной по воде идут Слон и Жираф. Их не взяли на Ковчег, как и меня, по старости.
Вот я наткнулся спиной на какой-то огромный склад и забрался по лестнице на его плоскую крышу. И оттуда смотрю на Ковчег и все машу рукой... Корабль уменьшается, а гудки его еще слышны... Я оглядываюсь – Манхэттен стоит в воде, как деревья во время наводнения.
Слон и Жираф тоже вскарабкиваются на крышу, их подняла ко мне вода. Мы стоим рядом...
А Ковчег уже скрылся из виду... или это слеза набежала мне на глаза? Вода мне по горло, и я оказываюсь на спине Слона – он поднял меня туда своим хоботом. Жираф еще больше вытянул, чтобы дышать, шею. Теперь над водой только моя голова, кончик хобота Слона и маленькая головка Жирафа с рожками. И еще – моя рука. И знаете, что в ней?
– Платочек! – догадываюсь я.
– Зачем, его уже никто не увидит. Попытайтесь еще раз...
Я подумал и развел руками.
– Удочка! – торжествующе вскрикивает дядя Миша. – Вдруг Потоп остановится на полпути – что я буду кушать?
– А если не остановится?
– Тогда... в той толкучке, что соберется у врат рая или ада – хотя какие у меня грехи? - Господь заметит мой спиннинг и спросит у помощников: - Кто это там с удочкой?
– Это дядя Миша из Одессы, - ответят Ему.
– А-а, - скажет Бог, - это тот старик, что не терзал моих ушей молитвами, кто не докучал мне целыми днями, а мирно сидел в своей бедной шлюпке и ловил рыбу! Так налейте ему тотчас же лиман недалеко отсюда (чтобы видели все и завидовали), напустите в него бычков и креветок, чтобы он не искал в аду Привоз, шлюпку ему резиновую дайте! И пусть живет 120 тысяч лет, и да сопутствует ему рыбацкая удача!..
Дядя Миша не был бы дядей Мишей, если бы на всякий случай не посомневался. Он чуть передохнул, снова поерзал и произнес следующее:
– А теперь скажите, кому еще я мог рассказать эту фантазию, которую сочинил даже не я, а мой страх? Не я, заметьте, а мой страх!.. Но между прочим, когда вода уже подступала к самому рту, я успел-таки подумать: что-то еще можно сделать? Чтобы спастись? И я спасся! И здесь, и Там!
И все же признайтесь – вы не из того бюро, где подбирают слушателей для напуганных Америкой стариков? И им платят за это деньги? Или, может, вы волонтер?
– Что вы, дядя Миша! Я просто считаю, что человек не стар до тех пор, пока он может шутить и фантазировать. Тогда его можно слушать сколько угодно!