УЧИТЕЛЬНИЦА первая моя

История далекая и близкая

Лицо ее сохранилось в моей памяти  нежно очерченным овалом, над которым пламенели пышные, остриженные по моде тех времен волосы.  Она всегда носила одно и то же: белоснежную, туго накрахмаленную блузку, черную юбку и  туфли на низком  каблуке  с перепонкой. У нее была легкая летящая походка. Мы ее обожали. Она была нашей первой и поэтому самой сильной любовью нашего четвертого «А» класса. Она вела этот класс с « нулёвки» уже пятый год, и мы были ей, как дети.
Я пришла сразу во второй класс, поскольку умела читать, писать и считать до ста, чем гордилась. Я была толстушкой с длинными косами - вечным соблазном для мальчишек. У меня были проблемы.  Арифметика была моим  крестом. Самая примитивная задачка с бассейнами и пешеходами ввергала меня в ступор. В конце концов в доме появился репетитор, и  дело понемногу наладилось. В четвертом классе я даже получила похвальную грамоту. Как я завидовала нашим отличникам - Белле Курц, Софе Розенталь, Мирону Авербаху, у которых и без репетиторов путешественники всегда сходились в нужной точке, а бассейны наполнялись в нужное время... Смуглая красавица Белла Курц вышла замуж и уехала к мужу на Дальний Восток. Толстушка Софа Розенталь проводила меня  во Львове до станции Чоп. Мы ревели и были уверены, что расстаемся навсегда. Но Бог милостив: мы встретились  спустя 20 лет в Германии. Конечно же она стала учительницей  математики. Мирончик  Авербах... Однако по порядку.
Мы учились, дружили, ссорились, писали друг другу записочки, срывали уроки, словом, росли. Как во  всяком нормально развивающемся коллективе,  у нас были свои партии и лидеры. Лидерами были девочки. Они вообще были социально активны. Мальчишки же отлынивали от любой работы и занимались чистой наукой. Мирончик был прирожденным математиком и подавал большие надежды. Зинаида Андреевна его любила и особо отличала. Самый маленький  Шура Гиндин, наш левофланговый, занимался в музыкальной школе по классу скрипки, а Олег Фотиев лучше всех знал географию. Однажды он уверенно показал на карте три сибирские реки, которые нам на дом не задавали: Яну, Индигирку и Колыму. Мы были сражены его эрудицией.
Помню, как в третьем классе нас принимали в пионеры. Сколько было страхов! Я была уверена, что как только обнаружится, что мама заплетает мне косы, меня  не  примут. Мы заучивали пионерскую клятву, как молитву: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь...». На дворе стоял 1938 год... Были и события помельче. Шура Айзенштейн поменяла фамилию на Гизниченко. У нее умерла мать, и тетка  удочерила ее и дала ей свою фамилию. Мы долго не могли привыкнуть к новой  Шуриной фамилии. Я вспоминаю: учителя никогда не называли нас по именам, только по фамилиям, и нам это не казалось странным. Нас муштровали, как солдат. Все эти переклички, игры в зарницы и поиски шпионов... Нас готовили к войне.
Приближался конец учебного года. Мы переходили в пятый класс. Зинаида Андреевна  уходила от нас к малышам. Мы ее заранее ревновали. Наши мамы соревновались, кто подарит ей лучший букет  на выпускном вечере. Мой оказался самым красивым: колированная сирень и тюльпаны. Мы  были грустны, мы теряли любимую учительницу, наши мамы- друга и советчика. Почему-то с папами у Зинаиды Андреевны не было такого контакта. Я вспоминаю единственный случай, когда в школу был вызван папа, - это когда  бузотер Рывкин вылез в окно и прошелся по карнизу на уровне четвертого этажа.
А потом началась война. Мы эвакуировались. Когда летом 1944 года вернулись в Одессу, она еще дымилась. На улицах стояли ларьки, где продавали вкусную сдобу. Откуда в разоренном городе взялась мука, из которой выпекали эти булочки, для меня остаетсятайной и поныне... Мы собрались на «традиционный сбор»- мальчики и девочки бывшего 4 – “А” класса, пережившие войну. Собрались в квартире Леньки Ибрагимова, как раз напротив  нашей 101-й школы, у парка Шевченко. Мы повзрослели, возмужали и с трудом узнавали друг друга. От смущения мы переходили с «ты» на «вы». По военной традиции первый тост был «за тех, кто опоздал на торжество». «Опоздавших» было трое: Валя Овешникова, Лора Шмуклер и Мирончик Авербах. Валя погибла во время  бомбардировки Одессы, Лора и Мирончик - в гетто. Мы почтили их светлую память минутой молчания. Потом я предложила тост за Зинаиду Андреевну. И произошло что-то необъяснимое. Шура выскочила из-за стола, выбежала на кухню и разрыдалась. Я бросилась было за ней, но Вовка Нисензон ( русский, несмотря на свою фамилию) удержал меня. Кроме Шуры, он, единственный из нашего класса, оставался в оккупации. Он и рассказал нам все.
Во время оккупации Зинаида Андреевна служила в сигуранце. Она разыскивала евреев, скрывающихся от угона в концлагеря, и выдавала их румынам. За это ей разрешалось брать себе имущество погибших. Она разыскала Мирончика, скрывавшегося в русской семье на Пересыпи, и выдала его. Она знала, где он скрывается: доверчивая мама Мирона  выдала ей тайну. Мирончику едва исполнилось 12 лет. За Шурой Зинаида Андреевна явилась в сопровождении двух полицаев. Тетка истерически кричала, вырывая Шуру из их лап: “ Не дам, не пущу!!! Она русская, русская! У меня документы! Она русская, ее родители русские!» Зинаида Андреевна хладнокровно сказала: «Она лжет. Девочка - еврейка. Ее настоящая фамилия Айзенштейн. У нее отец еврей». И добавила, обращаясь к Шуриной приемной матери: “Я не понимаю, зачем вам в доме нужна эта  жидовка?».
Шуру удалось откупить.
Зинаида Андреевна дожила до победы. Ее не  арестовали, не отдали под суд, хотя свидетелей было больше чем достаточно. Она уехала в Измаил, режимный город, и там преподавала в школе. Ее даже не дисквалифицировали. Потом вернулась в Одессу. Однажды на улице ее встретила моя мама. Она перешла на другую сторону, но Зинаида Андреевна прокричала ей вслед: «У меня забрали все, все до нитки».  Она имела в виду все награбленное. Она думала, что это снимет с нее  грех предательства.