Гибель титана

История далекая и близкая

Два бомжа возлежали в садике под последними теплыми лучами сентябрьского солнца и спорили о Шопенгауэре. Я не в состоянии был поддержать их беседу, поскольку не располагаю такими познаниями. Как раз в те дни весьма скромно отмечалось 140-летие Максима Горького. И я подумал: не похожи ли эти вольные философы на горьковских персонажей?
Параллели всегда и во всем можно найти и провести, если задаться целью. Только здесь они напрашиваются. Ведь и горьковских босяков, и нынешних бомжей, рассуждающих о Шопенгауэре, породил перелом старого уклада - резкое наступление капитализма в России.
Экономические катаклизмы позапрошлого века вытолкнули из прежней жизни неудачников, превратили в бездомных, безработных. (Не надо путать их с обычными бродягами, как писал Бунин - прирожденными.) Они и стали горьковскими литературными героями, философствующими босяками. Относительная свобода и новые порядки позволяли им и позволяют теперешним жить, не боясь полицейских околотков и современной милиции; дикий капитализм, торговля, лавки и лавочки дают возможность прокормиться и всегда подработать на ежедневную выпивку.
До сих пор у меня хранится типографская копия номера тифлисской газеты “Кавказ” от 12 сентября 1892 года с первым рассказом М. Горького “Макар Чудра”. Ее сделали тбилисские журналисты к 90-летию начала литературной деятельности великого писателя. Мы тогда, в 1982 году, иронизировали: в современную редакцию, да хоть бы в нашу “Литроссию”, приходит босяк не босяк, но бродяжничающий молодой человек, приносит рассказ, и его сразу же печатают на разворот(!) большой газеты!
Напечатали. Безусловно, сыграл роль огромный, яркий талант. Но не в последней степени сказалось и особое отношение интеллигенции к народу.
Сам же Горький, в отличие от интеллигентов-дворян и интеллигентов-разночинцев, не испытывал чувства вины перед народом за чистые руки. Он вышел из толщи темных масс и не питал насчет народа никаких иллюзий. Даже в первые дни революции, несмотря на то, что находился в некоторой эйфории.
Впрочем, она прошла быстро. И он начал описывать в своей газете “Новая жизнь” то, что видел, говорить то, что думает о народных и большевистских нравах и порядках. После закрытия газеты (воспетый им революционный буревестник заклевал певца!) он в том же 1918 году издал “Несвоевременные мысли” отдельной книгой. Даже упоминание о ней в СССР запрещалось. Это не аверченковская “Дюжина ножей в спину революции”, изданная в Париже, – горьковское имя, горьковское слово и горьковская мысль несравнимо страшнее.
“Русский народ, - в силу условий своего исторического развития, - огромное дряблое тело, лишенное вкуса к государственному строительству и почти недоступное влиянию идей, способных облагородить волевые акты, - предупреждал Горький. - Конечно, мы совершаем опыт социальной революции - занятие, весьма утешающее маньяков этой прекрасной идеи и очень полезное для жуликов. Как известно, одним из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг: “Грабь награбленное!” Грабят - изумительно, артистически; нет сомнения, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом...
И вот этот маломощный, темный, органически склонный к анархизму народ ныне призывается быть духовным водителем мира, Мессией Европы...
Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокален и очищен от рабства, вскормленного в нем...”
В то же время Горький четко разделяет ведущих и ведомых, массы и вождей, обманывающих народ, увлекающих его, играющих на его низменных чувствах. Он прямо называет виновных в разгуле бандитизма под флагом революции:
“Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России - русский народ заплатит за это озерами крови... Ленин “вождь” и - русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу. Измученный и разоренный войною, народ уже заплатил за этот опыт тысячами жизней и принужден будет заплатить десятками тысяч, что надолго обезглавит его. Эта неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы, и его приспешников - его рабов. Жизнь, во всей ее сложности, не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он - по книжкам - узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем - всего легче - разъярить ее инстинкты... 
Все, что заключает в себе жестокость или безрассудство, всегда найдет доступ к чувствам невежды и дикаря. Недавно матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей. Я не считаю это заявление хвастовством... миллион “свободных граждан” у нас могут убить. И больше могут. Почему не убивать?
Людей на Руси - много, убийц - тоже достаточно...”
Газета “Правда” тут же обвинила вчера еще прославляемого пролетарского писателя в том, что он “продался империалистам, фабрикантам, помещикам, банкирам”. В 1920 году в квартире Горького чекисты устроили обыск.
Горький об этом не написал, но, анализируя ситуацию, можно быть почти уверенным - Горького фактически спас Ленин. Известно его письмо: “Уезжайте! А не то мы вас вышлем!”
В 1921 году Горький уехал за границу. Жил там до 1932 года. В 1932-м вернулся. Что его заставило? Почти все биографы сходятся в одном мнении - денежные обстоятельства. Запад потерял к нему интерес, книги не печатались. А он уже привык жить на широкую ногу. Сталин же зазывал его в СССР, обещая небывалые почести. Исполнил сверх обещанного: приезд Горького превратился во всесоюзное чествование обожаемого, любимого писателя, властителя дум. Чего стоит только переименование Нижнего Новгорода в город Горький. При жизни.
Возвращение Максима Горького стало его смертью. Еще в 1928 году, в предварительной поездке по Советскому Союзу, он побывал на Соловках и выпустил книгу, в которой прославил Соловецкий лагерь особого назначения:
“Совнарком РСФСР постановил уничтожить тюрьмы для уголовных в течение ближайших пяти лет и применять к “правонарушителям” только метод воспитания трудом в условиях возможно широкой свободы. В этом направлении у нас поставлен интереснейший опыт, и он дал уже неоспоримые положительные результаты. “Соловецкий лагерь особого назначения”... следует рассматривать как подготовительную школу для поступления в такой вуз, каким является трудовая коммуна... И когда видишь, сколько сделано за двенадцать месяцев, с гордостью думаешь: “Это сделано силами людей, которых мещане морили бы в тюрьмах”.
Затем под идейно-художественным руководством Максима Горького в 1934 году вышел фундаментальный труд о строительстве Беломорско-Балтийского канала.
Напомню, что слово “зек” возникло в официальном и общенародном обиходе именно тогда, пришло оттуда. Означало оно всего лишь чудовищный по смыслу и языку канцелярит: “заключенный каналоармеец”, в документах писали: “з/к”.
Издание богато украшенного 600-страничного фолианта “Канал имени Сталина” приурочили к открытию XVII съезда КПСС. На следующий год в США, а затем в Великобритании вышли переводы. Открывался огромный том вступлением великого писателя:
“К числу подвигов “чести и славы”, подвигов “доблести и геройства”, уже обычных в нашей стране, присоединено создание Беломорско-Балтийского водного пути... В то же время это отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов... в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже в энтузиастов государственно-необходимого труда... Основным и первоначальным толчком к их перерождению служило простое, человеческое отношение к ним со стороны организаторов работы, представителей ГПУ...”
Государственно-гулаговская сага о Беломорканале – плод коллективного труда группы из 36 писателей. Среди них Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Борис Пильняк, Леонид Леонов, Валентин Катаев, Виктор Шкловский, Мариэтта Шагинян, Вера Инбер, Ильф и Петров, Бруно Ясенский и другие, менее именитые. Но Горький - отдельно. Его имя, его личность, его нравственный авторитет в то время были равнозначны личности, имени, нравственному авторитету Льва Толстого в предыдущую эпоху.
Только мы не знаем, в каких тисках он оказался, попав в сталинскую ловушку. Мог ли умудренный жизнью автор “Несвоевременных мыслей” искренне поверить в то, что заключенные каналоармейцы – сплошь “враги” и с радостью перековываются под чутким призором добрых чекистов?
Горький обличал русскую интеллигенцию: “Русская интеллигенция - болезненно распухшая от обилия чужих мыслей голова”. Обличал народ: он с тупой покорностью выполняет приказы о расстреле своих же братьев – что в 1905 году, что в 1917 году.
А сам - своим именем, именем великого писателя - освятил палаческий режим.
Возможно, это и убило Алексея Максимовича Пешкова.