Последняя воля

Как был рожден Смитсоновский Институт в Вашингтоне.


После нескольких совещаний в банковской конторе, с семейным нотариусом, встреч и обсуждений его состояния здоровья с врачом, после долгих и горьких размышлений, у Джеймса вызрело решение - написать завещание, свою последнюю волю и распорядиться, наконец, своим большим состоянием.

И он его собственноручно написал - это необычное и удивительное завещание, ввергшее впоследствии парламенты и правительства двух стран в дебаты, многолетнюю шумиху в газетах, судебные разбирательства, и в конечном счете - выполнение через много лет воли завещателя, которое обессмертило его имя.

Но написанию завещания предшествовал очень тяжелый период в жизни 61-летнего Джеймса Смитсона. Несколько недель, в течение дождливой, туманной, тоскливой английской осени, Джеймса изматывала тяжёлая меланхолия, тоска и подавленность, терзало сознание бездарно прожитой жизни и собственной никчемности. Целыми днями он, накрывшись пледом и сидя в кресле у камина в гостиной или в библиотеке, у витрин своей коллекции минералов, с горечью вспоминал унижения своей молодости, разрыв с Клер, бесконечное одиночество его походов в разные концы Европы, тоскливые дни и вечера в этом огромном доме, в котором десятилетиями не звучали ни дружеские разговоры, ни женский смех, ни детские голоса.

Много дней над домом проносились гонимые западным ветром низкие, набухшие тучи, бесконечно сеявшие мириады мелких капель дождя, а иногда дом обволакивал густой туман, который медленно уплывал, сменяясь всё новыми и новыми серыми, огромными его клочьями. Изредка, только на несколько часов дождь прекращался, исчезал туман, тогда из окон дома открывался вид на далёкие руины цистерцианского аббатства Фаунтинз, на пологие холмы, извилистые тропинки, мостик над ручьём, небольшое озеро и в полумиле - Стадли Ройял Парк, знаменитый в Западной Англии пейзажный парк для увеселительных прогулок, верховой езды и охоты. Тогда ненадолго приходило успокоение, вид из окон дома, который был родным и любимым, действовал на Джеймса умиротворяюще.

Осенняя погода была под стать его душевному, да и физическому состоянию. Почему-то вспоминались только тяжёлые моменты его одинокой жизни, эти воспоминания сменялись ужасавшими его, воображаемыми картинами наступающей старости, болезней, мучительной смерти.

Изредка он отвлекался от мрачных раздумий, когда с любовью перебирал и любовался своими находками в обширной коллекции минералов и чудными китайскими и японскими безделушками из камня, которые он приобретал на протяжении многих лет в разных странах Европы. Это занятие было для Джеймса удовольствием, любопытство его к великолепным каменным чудесам, рождённым Землёй, никогда не угасало. Рассматривая в очередной раз причудливые кристаллы, слитки, все эти каменные напластования, он, как всегда, благоговейно думал, что видит и держит их в руках первым за многие миллионы, а то и миллиарды лет. У него захватывало дух, это всегда потрясало воображение.

Черные, белые, коричневатые, серые ломанные линии и неправильные звёзды оникса, зелёные слои с красными пятнами у гелиотропа, яблочно-зелёный хризопраз, бесцветный горный хрусталь, желтоватые сталактитики халцедона, яркий сине-фиолетовый лазурит и розовато-фрезовый с прожилками родонит, небольшой потускневший слиточек самородного норвежского серебра, кошачий глаз - зеленоватая разновидность кварца с включениями волокон асбеста. Коллекция минералов была обширной, все эти осколки горных пород Джеймс отбил молотком сам, изучая месторождения цинковых руд в Ирландии, Испании, Норвегии, на Балканах, в Греции, Италии, Финляндии. И среди множества других разноцветных, причудливых каменных экспонатов его коллекции находилась гордость Джеймса Смитсона, которая, как он думал, увековечит его имя: разновидность карбоната цинка, получившая в минералогии название по имени его открывателя - смитсонит. Это был осколок породы, состоящий из мелких, хаотично расположенных, полупрозрачных, со стеклянным блеском, зелёных кристалликов. Джеймс сам отбил его молотком возле маленького посёлка Оулу, где находилось месторождение полиметаллических руд Виханти, в Финляндском княжестве, далёкой русской провинции. 

Ему вспомнились финские реки с водопадами, порогами и быстринами, множество озёр, отражавших, как зеркала, стеной стоящие вокруг них густые леса и потрясающие всякое воображение, величавые северные сияния. Поход в Финляндию был тем редким случаем, когда для поисков и исследования месторождения Виханти его сопровождала небольшая экспедиция, такие же экспедиции были к богатейшему месторождению свинца и цинка “Трепча” на Балканах, в Испании к руднику в Лос-Фрайлес, в итальянских восточных Альпах в район Раибла и другие. Поэтому запомнились они Джеймсу в его одинокой жизни настоящим пиршеством дружеского общения, юмора и научных споров возле ночных костров.

В отдельной витрине его коллекции находились красивые безделушки, выполненные восточными мастерами резьбы по камню - лежащий на зелёной малахитовой подставке яркий букет, лепестки его разнообразных цветов нежно просвечивали, хотя они были вырезаны из халцедона, аметиста, змеевика; лежащий Будда и нэцкэ цвета слоновой кости из агальматолита; японская женская статуэтка с цветами в руке и брошь тончайшей работы из розового коралла, печатки из голубовато-зелёного аквамарина, горного хрусталя и агата; камеи из оникса и агата; египетские скарабеи из сердолика и яшмы, геммы из берилла и хризопраза, разнообразные фигурки зверей, инкрустированные шкатулки, крошечные каменные флакончики разных цветов.

Иногда, борясь с меланхолией, он снова и снова перечитывал письма своих друзей, с которыми изредка встречался, а переписывался десятилетиями. Кипы писем лежали в ящиках письменного стола, в толстых папках, которые громоздились на нижних полках библиотечных стеллажей и даже на стульях. Самыми ранними и ценными были несколько писем от сэра Генри Кавендиша, которые Джеймс получил от великого учёного. Несколько писем, присланных 22-летнему Джеймсу Смитсону, были посвящены поддержке Генри Кавендишем кандидатуры Джеймса в члены Британского Королевского научного общества, а ещё несколько присланы после его доклада на заседании общества о химических свойствах табашира. Только теперь, в свои 60 лет Джеймс мог в полной мере осознать и оценить огромный вклад в науку, который сделал этот странный, таинственный гений, на многие десятилетия опережавший его время во своих различных открытиях. 

А письма его незабвенного друга Джозефа Пристли! Как широко мыслил этот человек, как он был прозорлив, дальновиден, какова была его огромная эрудиция, читавшего первоисточники на 9-ти языках! А какой это был свободомыслящий священник! Он не признавал учения и обрядов англиканской церкви, о Боге проповедовал, как о мировом разуме, создавшем природу, её движение и законы, но затем он отвергал дальнейшее вмешательство Бога в её саморазвитие. Пристли восторженно встретил начало Французской революции 1789 года, доказывал, что народ имеет право на восстание и свержение тирана, как проповедник высказывал своим прихожанам идеи веротерпимости и свободы совести. Чего только стоят его знаменитые строки: “...кладези знаний залегают в недрах республик, но не монархий”. 

Когда 14 июля 1791 года он со своими сторонниками из “Общества друзей революции” собрались у него в доме в городе Бирмингеме, чтобы отметить годовщину взятия Бастилии, толпа, подстрекаемая властями, сожгла дом, лабораторию, библиотеку с научными рукописями. Разгром дома Джозефа Пристли вызвал возмущение и в Англии и за рубежом, в сентябре 1792 года он был провозглашен почётным гражданином Франции, а в 1794 г. эмигрировал с семьёй в США. Но не смотря на все перипетии его бурной жизни, он успел сделать много научных открытий: изобрел способ газирования воды, чем мы пользуемся и сегодня; первым доказал, что растения забирают из воздуха углекислый газ и выделяют кислород; получил новый газ - закись азота, веселящий газ, который стал в те времена первым анестезирующим средством при хирургических операциях и мн. другое.

Но их уже нет - этих дорогих и удивительных людей. Как много они дали Джеймсу Смитсону в дни его молодости и зрелости! Только благодаря им он стал тем, кем стал. Нет, он не прозябал всю жизнь, сидя на своём богатстве, не превратился в полное паразитирующее ничтожество, ведущее праздную, никчемную жизнь. Он написал и издал 27 научных работ по проблемам химии, минералогии и геологии, увидел мир своими глазами, изъездив и исходив пешком горы, долины, лесные массивы, переплыв реки почти всей Европы. Он проехал и прошел тысячи километров, исследуя месторождения Европы не ради какой-то химерической прихоти, не ради материальных благ, а ради науки, поставив перед самим собой, независимо ни от кого, такую научную задачу. И это было вполне выполнимо, так как было безумно интересно, а его большое состояние позволяло совершать все эти дорогие экспедиции. 

Да, он не достиг тех высот в науке, которых достигли корифеи Генри Кавендиш, Джозеф Пристли и его новый французский друг Франсуа Араго, жившие с ним в одно время. Да, его научные работы, его скитания по Европе не принесли ему громкой славы, о которой он мечтал в молодые годы. Да, ему не под силу было соревноваться с гигантами науки, но он честно и преданно служил ей. Такие трезвые мысли о своей жизни приходили к Джеймсу в эти грустные недели.

Но его терзало и другое. Ему не давала покоя память. Временами из ее недр всплывали воспоминания, возвращавшие ему тот озноб ужаса, то содрогание, которые испытал он когда-то в Париже, в дни давно прошедшей молодости. В его сознании вставали жуткие, зловещие картины террора в 1793 году во времена французской революции. 

Однажды, приехав в Париж для осмотра и работы в минералогическом кабинете университета и встречи с другом и научным оппонентом Франсуа Араго, он по делам находился в районе Елисейских Полей. Вдруг из боковых улиц начали появляться толпы людей, движущихся в одном направлении, в сторону Лувра, Тюильри и площади Свободы (теперь - площадь Конкорд), их движение в одну сторону постепенно уплотнялось и ускорялось. Вихрь этого движения захватил и Джеймса. Ещё издалека слышны были странные звуки: периодически возникавший общий не то жуткий стон, не то всеобщий вопль толпы. Что это? Что там происходит?

Встав на придорожный камень, глядя поверх человеческих голов, Джеймс увидел вдали, в центре людского моря, высокий прямоугольник гильотины, орудия смерти, о котором писала английская пресса. Над притихшей толпой слышался далёкий, приглушённый расстоянием истерический женский крик. В тот момент, когда огромное, массивное лезвие гильотины, сверкнув на солнце, упало вниз, по толпе прокатился стон ужаса и люди вокруг начали креститься, пряча друг от друга глаза. 

На Джеймса повеяло какое-то потустороннее ледяное дуновение, его охватил озноб, ноги ослабели и подогнулись. Он долго брёл, не зная куда, голову распирало и ему казалось, что глаза сейчас вылезут из орбит. Так вот как заканчивался бесконтрольный деспотизм французской монархии, вот где заканчивало свои дни эгоистичное, спесивое, праздное, бездарное дворянство... Но предсмертный, полный ужаса женский крик терзал душу и этого Джеймс выдержать не мог. В последующие годы, как и в эти тяжелые недели, в его душе бушевали противоположные чувства.  С одной стороны этот безумный, предсмертный женский крик, а с другой - недоумение, непонимание, горечь. Ведь революция во Франции должна была привести к свободе и равенству народа, а выродилась в жесточайший террор, кровавую битву, насильственное взятие власти патологически тщеславным, воинственным, уложившим в землю сотни тысяч людей Наполеоном, и в возрождение монархии.

Нет, тысячу раз прав умный и дальновидный Джозеф Пристли, который писал Джеймсу из США, что старый строй в Европе, цепляясь изо всех сил за власть, уйдет не скоро, что республика и демократия может быть будут построены только в Соединённых Штатах Америки, не обременённых никакими монархическими предрассудками, в стране свободы и равенства.

“Вот кому надо помочь! - думал Джеймс Смитсон. Именно в эту новую, нарождающуюся страну, в эту будущую демократию надо вкладывать деньги!.. Кладези знаний залегают в недрах республик, но не монархий”.

В 1826 году, за три года до своей кончины Джеймс Смитсон написал, что всё своё состояние, коллекцию минералов и библиотеку завещает своему племяннику Генри Хангерфорду. А буде он умрёт бездетным, всё вышеперечисленное состояние должно быть передано во владение народу Соединенных Штатов Америки, дабы на эти средства основать в столице США “...учреждение, способствующее приумножению знаний и их распространению среди людей”. (Джеймс Смитсон)

В этом завещании Д.Смитсон помянул своих родителей - отца, герцога Нортуберлендского (имя отца Джеймса - Хью Смитсон, он был женат, герцогство получил по наследству) и матери Элизабет Мейси Перси, род которой восходил к королю Генриху VII Английскому, и чьим незаконнорождённым сыном он был. Всю жизнь этот человек был полон досады на родителей, страдал многочисленными комплексами из-за своего незаконного рождения. Ему был закрыт доступ к гражданской и военной службе, запрещалось получать земельные наделы от короля, от него отворачивалось английское общество, он был изгоем, по этой же причине от него ушла обожаемая женщина и он на всю жизнь остался одиноким. 

Горечь его была так велика, что Джеймс был намерен отплатить презревшему его обществу той же монетой. Вот эти две причины, очевидно, побудили Д.Смитсона написать именно такое завещание. А в конце он сделал приписку: “В жилах моих течет лучшая кровь Англии, но нет мне в этом проку. Моё имя переживёт в памяти людской имена Нортуберлендов и Перси”. (Д.Смитсон)

Смитсон ждал приезда семейного нотариуса. Он болел и хотел еще раз перечесть своё завещание. Из клубка причин, которые побудили его завещать своё состояние американскому народу, остались в его сознании две. Высокая и главная цель, помочь созданию демократии, если не в Европе, то в новой стране - США, которая лучше позаботится о развитии науки, а вторая причина гнездилась в самом дальнем и темном уголке сознания Джеймса Смитсона - тщеславное желание обессмертить своё имя.

В 1829 году скончался в городе Генуя Джеймс Смитсон. А через 6 лет бездетным умер и его племянник. И тогда пакет с завещанием был отослан семейным нотариусом в адрес Конгресса США для исполнения последней воли завещателя. И тут началось...

Первым делом здесь надо рассказать о решающей роли тогдашнего, 7-го президента США Эндрю Джексона в разрешении запутанной ситуации по передаче американскому народу завещанных англичанином Джеймсом Смитсоном средств из одной страны в другую.

Президент Эндрю Джексон, который избирался на этот пост дважды, начиная с 1828 г., ненавидел страну Англию и её граждан - англичан. И этому были причины. Подростком, во время Войны за Независимость, он вступил в армию, был арестован британцами, отказался чистить сапоги офицеру и тот рубанул его саблей, оставив на всю жизнь шрам через всё лицо. Во время той же войны от рук индейцев, вооружаемых и направляемых англичанами, погибли мать и братья президента Эндрю Джексона. Поэтому ненависть к бывшей метрополии он сохранил до конца своих дней. Был он в высшей степени человеком фронтира, то есть человеком “открытой дороги”, “пионерства”, освоения свободных земель на Западе, героического покорения природы, основания новых посёлков и городов, прокладки новых дорог, поисков новых месторождений. 

Эндрю Джексон возглавлял отряды американской милиции, которые отвоевали половину штата Алабама, часть штата Джорджия, штат Флориду и обеспечил в этих штатах конституционный порядок. После войны Джексон выучился праву, был членом Верховного суда штата Теннеси, а затем избран сенатором в Конгресс США. Он пользовался огромной популярностью у американского народа и был избран им президентом США.

Для выполнения последней воли гражданина Англии Джеймса Смитсона президент США Эндрю Джексон приказал заняться этим делом, добиться победы во что бы то ни стало, бывшему посланнику США в Великобритании в течение 8 лет, генеральному атторнею (советнику органов власти по вопросам права), министру финансов Ричарду Рашу. В это время в Англии разразился скандал, родственники решили оспорить завещание, суды разных инстанций пытались оставить завещанные деньги в Англии, судебная тяжба длилась два года и истцом от имени американского народа выступал Ричард Раш. Несколько лет газеты двух стран освещали это дело как самую большую сенсацию. Наконец, в июне 1836 г. Ричард Раш на большом парусном судне привёз в США 105 кожаных кошелей со 104 960 золотыми соверенами, личную коллекцию минералов Д.Смитсона и его библиотеку. Золото в пересчёте на доллары составило около 5 миллионов, что в те времена было громадной суммой. Через 10 лет другой президент США - Порк подписал специальный закон о создании Смитсоновского Института. Первым было построено здание, похожее на замок, с башнями из красного кирпича, у парадного входа в который были через 50 лет захоронены в маленькой часовне останки Д.Смитсона, привезенные из итальянского города Генуя, где он умер.

Вот так поступил человек идеи, великий альтруист Джеймс Смитсон, который верил в утверждение своего друга Джозефа Пристли: “...кладези знаний залегают в недрах республик, но не монархий”. Он видел осуществление принципов демократии, а отсюда - развитие науки, в Соединенных Штатах Америки и решил помочь этой стране своими средствами.

Сегодня Смитсоновский Институт является самым большим в мире музейным комплексом, в коллекциях которого находятся 142 миллиона экспонатов, сокровища искусств, культур, техники разных времён и разных народов, 18 музеев, обсерватория, зоопарк, 4 научно-исследовательских центра и др. 

Главой Смитсоновского института по традиции является президент США, в его Попечительский совет входят вице-президент, госсекретарь, министры финансов, обороны, юстиции и др.Это учреждение - Смитсоновский Институт в Вашингтоне - полностью соответствует последней воле Джеймса Смитсона, так как способствует преумножению знаний и их распространению среди людей.            

“Секрет”