Абстракционист Мац

Литературная гостиная
№27 (323)

Я пришел в парк Кольберта и сразу увидел на скамейке дядю Мишу. Двое его соседей о чем-то горячо спорили, а мой одессит явно скучал. Увидев меня, он встал и отвел к пустой скамейке. Кивнул на спорщиков:
-Тратят драгоценное время!
-О чем они?
-Политика! - В голосе его было чуть ли не возмущение. - О ней можно говорить всю жизнь, а что-то изменится? Им что-то прибавится? Или кому-то еще? Пусть о политике говорят те, кому за это платят!
Дядя Миша чуть помолчал.[!]
-Хотите, я расскажу историю, что вам прибавится?
-О чем вы спрашиваете, дядя Миша!
-Вы еще не слышали про Додика Маца? Нет? Это был мой сосед. Я его знал с детства. С тех пор, как он надел очки. Он примерно ваших лет.
Ну так вот - он был первый в городе абстракционист. Так его звали в горкоме партии, в том отделе, который отвечал за воспитание подрастающего поколения. Сам себя он видел драматургом.
К Додику тогда ходили все начинающие поэты, художники, сценаристы, прозаики. Они приносили свои работы и показывали Мацу. Додик читал стихи или смотрел на картину, вот он поднимал на поэта ледяные очки и говорил:
-Ну и что? - Это значило, что в работе нет ничего нового, оригинального, а искусство, он говорил потом, - оно как физика: в нем можно только открывать. Его «Ну и что?» плюс ледяные очки знала вся Одесса, а я видел эти сценки в его квартире, потому был его сосед и заходил к его маме посоветоваться насчет здоровья.
Или он говорил:
-А что?.. Это... - Тут Додик снимал очки и протирал глаза.
Мац был тогда самый большой культурный авторитет в Одессе. Его вызывали в горком и спрашивали:
-На что вы толкаете молодежь? На какие-такие открытия? На тлетворный западный абстракционизьм? - Тогда в партийных кругах было модно произносить это слово с мягким знаком - как Хрущев.
Додик Мац картавил. Он отвечал:
-Какой абстъакционизм? Ъебята ищут! Одни находят, дъугие нет. Я им помогаю опъеделиться.
-Вы бы лучше помогали нам, - говорили в горкоме. - А их и так найдут.
Додик работал в парке, в отделе культуры каким-то методистом. Его зарплаты хватало на две порции гречневой каши.
Но у Додика была героическая мама. Она была старая комсомолка, в годы войны держала в Бердянске антифашистское подполье и была потом награждена орденом и каждый год медалями. Мина Давыдовна работала в аптеке, имела что-то к зарплате как подпольный ветеран и воспитывала без мужа троих сыновей. Вот вам еще пример ее героизма.
Они жили в коммунальной квартире на Пушкинской, на втором этаже. В коммуналку вели мраморные ступени. Они были сильно побиты, эти ступени - еще, может быть, с 18-го года, когда из квартиры выносили куда-то рояль и другую тяжелую мебель или втаскивали пулемет. Или просто стукали прикладом винтовки, чтобы оставить о себе память.
Мацы занимали большую комнату с окнами на Пушкинскую, с миллионом книг Додика и большим балконом, в котором провалился пол. В ней жили то Додик с мамой, то они и семья младшего сына из четырех человек (тогда комнату разгородили стеной), то старший сын ссорился с женой и переходил к ним на целый месяц, то на них сваливался какой-то родственник из Бердянска... А сколько было гостей летом! Они приезжали ради моря и фруктов, и Мина Давыдовна, старая комсомолка, всех принимала.
-Миша, - встречала она меня на улице, - вы не возьмете к себе молодую пару москвичей на несколько ночей? У меня на сегодня шестнадцать человек, а кровати всего две и три раскладушки.
Лицо у нее было всегда измученное, как будто немецкая оккупация еще не кончилась, но вот героического было уже совсем мало.
Я сказал, что в коммуналку вели мраморные ступени. Там до революции
жил какой-то богатый немец - в четырех комнатах, с прихожей, как зал, и еще была комната для прислуги. Немец оставил о себе, кроме квартиры, еще память: в трех комнатах подряд у него на стенах были большие барельефы на тему жизни как она есть. Я видел их все. На первом молодой человек в камзоле и треуголке объясняется в любви юной девушке в капоре. Ну, Карл и Гретхен под столетними липами... На втором он откуда-то пришел, а она, уже в домашнем чепце, сидя возле колыбельки, протягивает ему для поцелуя маленького сына... На третьем барельефе они же, но уже старые - он все в той же треуголке - сидят у могилы на кладбище, а рядом с ними только большая собака, у которой голова высовывалась в комнату, но ее отломил, верно, все тот же винтовочный приклад. Или срубили саблей, как буржуазный пережиток.
Революция разделила эту грустную историю на три семьи. В одной - радовались молодой любви. В другой - что супруги уже имеют сына. Третьим - это как раз были Мацы - достались старость, кладбище и собака без головы.
Но это, конечно, не все. В прихожей (которая как зал) новоселы сразу же построили фанерную кухню, покрасили в темно-зеленый цвет, поставили пять столиков, к каждому провели свою лампочку, принесли примусы и керогазы. Столиков - пять, шкафчиков - пять, примусов - пять, веников - тоже пять, водопроводный кран - один. Тут варят борщ, тут - уху, здесь - жарят котлеты, здесь - пекут синие... Если бы тот немец вошел в эту кухню, он бы сразу умер. Он бы просто задохнулся.
И ватерклозет, понятно, был один, но в нем висело пять лампочек.
Что вам сказать? За такие фанерные кухни в Гражданскую, говорят, положили 8 миллионов человек...
Дядя Миша какое-то время сидит молча, но брови и морщины на его лбу совершают какой-то танец и плечом он пожимает - это он что-то еще домысливает, договаривает...
-Что вам сказать? - снова подает он голос. - Тот немец бы, наверно, умер. А люди жили! Что им оставалось?
У Додика начался вопрос с девочками, - продолжает старик. - Он решался тогда - решался? - на улице, у парадного подъезда, когда молодые люди стоят рядом и всю ночь разговаривают о писателе Толстом или о поэте Лермонтове. В доме это делать нельзя, потому что там спит мама, которой утром на работу.
А как жениться? Карл Маркс об этом не успел подумать, он был занят «Капиталом» и «Манифестом». Ждать, когда у основоположников дойдут наконец руки до супружеской постели? Что говорить - даже Райкин выступал на эту тему. Кто смеялся, а кто и качал головой...
Додик-таки женился, и молодые жили то у ее матери - им там уступали комнату, то на Пушкинской - Мина Давыдовна уходила на ночь к подруге.
Теща узнала где-то, как именовала Додика правящая партия, и звала его в разговорах с дочерью не иначе, как «этот твой абстракционист». «Надо быть сумасшедшим, - говорила она так, чтобы и он слышал, - в наше время заниматься культурой? Какая культура?! У Сени в сапожной мастерской одно место, но он каждое лето ездит в Сочи!» Короче, Додик очень скоро не оставался в том доме даже на ночь.
А Роза, его жена, из-за чего-то поссорилась с Миной Давыдовной и сказала, что ноги ее не будет на всей Пушкинской.
Где им теперь встречаться? Они разошлись. У Розы родился сын, первый и последний, он остался у матери. Додик имел «День отца», как он его называл, раз в неделю.
И вот вопрос, который не успел разрешить Маркс из-за «Манифеста» и за который бился Райкин, висел у Додика над кроватью, как крест в комнате богомольного католика. И он с этим вопросом прожил еще лет 30-40. Связи он имел только с теми молодыми женщинами, у которых «есть хата». Такие, конечно, в Одессе были, но они не все красивые, - и не всем из них, между прочим, подходил наш маленького роста, картавый, но умный Мац. Вечная проблема... Хорошо, что все они собирались в кофейне гостиницы «Красная» и там мужчина, ходя от столика к столику, мог наконец завести полезный разговор.
К этому времени случилось то, чего все ждали и не могли дождаться и даже не верили, что дождутся: коммунисты кончились. Они и так сильно задержались. В последнее время их знали только через анекдоты.
И новой власти оказался нужен наш Мац! Ей вдруг понадобился абстракционист. Для связи с молодежью. Кто еще поймет молодежь, наверно, думали они, как не абстракционист, и кого еще будет слушать молодежь, как не абстракциониста!
И на этот раз власть не ошиблась. Через какое-то время прежде гонимый Мац уже ведал всякими шоу, устраивал концерты, приглашал знаменитостей. Он завел собственное дело! Нынешняя власть вставала, когда он входил к ней в кабинет.
-Давид Михайлович, - спрашивала власть, - а как мы проведем в Одессе этот праздник?
Давид Михайлович садился и рассказывал, а начальство только кивало.
Вы не поверите, но у Додика есть фотография, где он снят с патриархом Алексием! Они жмут друг другу руки. «Кто это рядом с Мацем?» - спрашивают в Одессе.
Всего я знать не могу, мне и не нужно знать все. Но главное мне известно: через некоторое время мой сосед стал зажиточным человеком. Не богатым, как Ротшильд, Гейтс или король Брунея, но все-таки. И что он сделал в первую очередь? Вы не догадаетесь! Для этого надо быть немного абстракционистом.
Наш Мац стал освобождаться от соседей. Он давал им недостающие деньги - у всех что-то было на отдельную квартиру - и они их покупали. Вот выселился один... второй... третий... Они летели к собственным квартирам, как на крыльях. Как называется этот процесс у политиков?
-Контрреволюцией, - сказал я.
-Может быть, и так, - согласился дядя Миша и пожал сухонькими плечами, - пусть будет так...
Я пришел к Додику, когда парадная дверь с пятью звонками была открыта. Он стоял в прихожей, на самой ее середине, один и почему-то оглядывал потолок.
-В чем дело, сосед? - спросил я. - Что вам тут не нравится?
-Вы знаете, дядя Миша, в каком году здесь в последний раз делали ъемонт?
-Ну...
-В 1918 году!
-Что вы вдруг вспомнили о ремонте, Даня?
-Дядя Миша, я только что стал хозяином этой кваътиъы! Полчаса назад выехал последний жилец. Идемте, я вам кое-что покажу.
Мы ходили из комнаты в комнату, открывали высокие белые двери, которые были забиты большими гвоздями еще в 18-м, и Додик показывал мне барельефы. Теперь вся эта грустная немецкая история снова была в одной книге. Она имела начало, но она имела и конец.
-Данечка, - сказал я, когда мы посмотрели последний барельеф, где кладбище - а через открытые двери были видны и второй, и первый, - Даня, это такое невиданное событие, что я не знаю, что вам делать - смеяться или плакать.
-Плакать, дядя Миша, - ответил мне Додик, - плакать, ъыдать! Потому что я имею эту кваътиъу, когда мне стукнуло 62, а не 25! Сколько къасивых женщин пъошло мимо нее, даже не обернувшись! Сколько пьес не написано! Сколько детей не рождено!..
Очки у Додика, я вам говорил, могли быть ледяными, когда он читал чьи-то плохие стихи или смотрел на плохую картину. И вот они покрылись туманом, как в ноябре, Даня их снял и так долго протирал, что я отвернулся и стал смотреть в окно...
-Дядя Миша, - осторожно заметил я, - вы сказали, что не любите политики...
-Политика, если с нее что-то кому-то не прибавляется, - мыльные пузыри. Вам прибавилось с этой истории?
-Да! - честно ответил я.


Комментарии (Всего: 1)

-Очень точное описание одесского быта.

Редактировать комментарий

Ваше имя: Тема: Комментарий: *

Elan Yerləşdir Pulsuz Elan Yerləşdir Pulsuz Elanlar Saytı Pulsuz Elan Yerləşdir