Гранд-дама советского пролетариата

История далекая и близкая

Она погладила его волосы все еще влажной ладонью.
Коснувшись губами его уха, прошептала:
«Я хочу отдать себя всю без остатка... ленинской фракции».

Леонид Ицелев,
«Александра Коллонтай – дипломат и куртизанка»

«В пух и прах разодетая Коллонтайша» - не иначе как столь «лестным» выражением называл Луначарский активистку большевистского движения Александру Коллонтай. Его описание было более чем точным – действительно, на протяжении многих лет, пока в постреволюционной стране царили нищета и разруха, Шурочка Коллонтай, будучи одной из самых публичных дам нового режима, представала перед народом увешанная с головы до ног дорогими побрякушками и одетая ничуть не хуже, чем европейские аристократки. Удивительно, но даже при Сталине Коллонтай оказалась в числе тех редких представителей первого ленинского партийного состава, которых повальные репрессии не коснулись... Словно сияние ее украшений обеспечило ей пуленепробиваемый ореол.
За несколько лет до начала Первой мировой войны на знаменитом швейцарском курорте Монтре, в одном из самых фешенебельных ресторанов ужинали трое гостей, говоривших между собой на чистейшем русском. Дама, присутствовавшая среди этих троих, поражала роскошью своего туалета и количеством самых изысканных украшений на квадратный сантиметр женского тела. На груди сразу несколько брошей сверкали драгоценными камушками, при каждом движении рук в длинных черных перчатках бряцали, ударяясь о поверхность стола, золотые браслеты,  жемчужное ожерелье на тонкой шее подчеркивало белизну норковой накидки...
Миловидная гостья так сильно отличалась от прочих посетителей ресторана, одетых дорого, но сдержанно, что вполне могла сойти за живую рекламу ювелирного дома Cartier или любого европейского модного бутика. В тот день никто из посетителей ресторана, с восхищением сворачивавших головы на шикарную даму, не мог и предположить, что за день до этого ужина та же самая дама несколько раз взбиралась на трибуну, чтобы, гипнотизируя аудиторию превосходным знанием трех европейских языков, призвать пролетариев всех стран объединиться во имя мировой революции. Облачившись в неприметный холщовый костюмчик, на безупречном французском, итальянском и немецком она вдохновенно вещала о трудной судьбе обездоленных рабочих и полуголодных крестьян.
Эх, Шурочка, Шурочка, видели бы те крестьяне вместе с рабочими, как в тени швейцарского ресторана подносили вы ко рту яшмовый мундштук с дымящейся папиросой, и томно теребили перламутровые бусины своих жемчугов... 
Коллонтай Александра Михайловна была потомственной дворянкой, богатой наследницей, получившей прекрасное образование, вполне не глупой и весьма дерзкой  для своего положения барышней. Почувствовав веяние нового времени, она не придумала себе занятия благороднее и достойней, чем оказаться в самой гуще назревающих перемен. Досконально изучив теорию марксизма, она приняла ее как новую, единственно верную для себя религию и втайне от родных по ночам штудировала труды бородатого немца. Примкнув душой и телом к революционному движению, она была согласна безвозвратно «отречься от старого мира», за исключением одной незначительной детали – ничто не могло заставить ее отказаться от пристрастия к дорогим и красивым вещам. Она обожала роскошные тряпки и бесчисленные сверкающие безделушки (стоимость каждой из которых могла бы прокормить несколько рабочих семей в течение 5 лет).
Как же так, Шурочка? Большевичка с веером из павлиньих перьев, может, хоть колье бриллиантовое снимете? Пожертвуете профсоюзу рабочих, а?
– Нет. Шурочка была непреклонна и донимавшим ее журналистам страстно возражала: «Можно быть хорошим коммунистом и в соболях! А также пользуясь пудрой и французской помадой».
На фоне одинаковых аскетично одетых соратников по идеологии Александра Михайловна в своем соболином манто выглядела, как солистка «Мулен Руж» на плацу, чем вызывала крайнее раздражение однопартийцев. «Я пришла в революцию, чтобы бороться с бедностью, - заявляла она в ответ, - С бедностью, а не с богатством! Чувствуете ли вы разницу?».
И чтоб соратники еще острее почувствовали разницу между богатством и бедностью, Коллонтай заявлялась на очередное партсобрание разодетая в пух и прах.
...В 1917 году, вернувшись в Петербург из эмиграции, Коллонтай временно поселилась в старой квартире на Кирочной улице, принадлежащей ее давней подружке по социалистическому движению Щепкиной-Куперник. Последняя с ужасом вспоминала, с каким презрением входили в ее дом соратники-революционеры, спотыкаясь о бесчисленные шубки, туфли и платья, и в то же время с каким нескрываемым вожделением смотрели они на новоиспеченного члена Исполкома Петроградского совета Александру Коллонтай, в облаке итальянских кружев вещавшую о нелегкой доле заводских работниц. Подняв «в ружье» четырехтысячную демонстрацию столичных прачек, Шурочка в тот день была особенно хороша – она надела золотые ожерелья, дорогие броши украсили парчовый наряд, на каждом дворянском пальчике блестело по колечку. Она была искренне убеждена, что одним своим видом способна выразить полную свою солидарность с обездоленными и голодными.
Однако по городу уже поползли многочисленные слухи о невоздержанности революционерки Коллонтай не только в любовных романах (о ее похождениях давно уже перешептывался весь Петербург), но и в присвоении гардеробов бывших аристократов, чье имущество ловко «национализировали» в ту пору большевики. Поговаривали, что буквально на следующий день после того, как пролетариями был занят знаменитый дом балерины Кшесинской, Шурочка показалась на людях в ее шикарных туалетах.
Едва Александра Коллонтай публично обвинила Ленина в беспринципности, возглавив так называемую «рабочую оппозицию», картавый предводитель, прежде благосклонно сносивший чудачества «валькирии революции» (как прозвали Шурочку в народе), отныне стал публично выказывать презрение в ее адрес. Он осуждал красавицу-большевичку и упрекал в лицемерии. Однако вполне вероятно, что именно она, Александра Коллонтай, была гораздо честнее и искреннее прочих: ведь все партийные бонзы присваивали собственность, блудили направо и налево, беззастенчиво пользовались своим положением, но предпочитали не афишировать свои шалости. Коллонтай же, напротив, если хотела одеваться шикарно – одевалась, если любила бросать мужчин с разбитым сердцем – разбивала и бросала. То, как она позиционировала себя в сложившемся обществе, никогда не расходилось с тем, какой она была в жизни, – за что ее тайно и ненавидели соратники.
В 1921 году сорокадевятилетняя Шурочка, привыкшая к ударам судьбы, довольно спокойно пережила и самый неприятный из них – измену мужа. Павлу Дыбенко едва исполнилось 32, он уже по горло был сыт «той самой Коллонтайшей» и с удовольствием одаривал известную всему городу Валентину Стефеловскую, барышню весьма легкомысленную, яркими безделушками с туалетного столика жены.
Такого Шурочка не могла простить даже горячо любимому соратнику по политической борьбе – она сбежала из семейного особняка, оставив окровавленного Дыбенко зализывать раны после разрыва, и снова с головой погрузилась в социалистическое движение.
Коллонтай обратилась к Сталину с просьбой направить ее на работу за кордон. Она знает несколько языков, она прекрасно образованна и весьма «презентабельна», а Сталину сейчас, как никогда, нужны единомышленники...
И он устроил ей это «бегство» – в феврале 1922 года Александра Коллонтай становится первой в мире женщиной полпредом в Норвегии. Проезжая Финляндию, она писала в своих дневниках: «Повсюду дух белогвардейщины, за стеной – враждебный мир... Первое, что я  сделала, выйдя из поезда, – это купила себе две пары туфелек, таких легких, таких красивых, так изумительно сидящих по ноге...». Шурочка осталась верна себе и не смотря на тоску по родине страстно предалась своей единственной страсти – шопинг, шопинг, шопинг...
Представляя интересы новоиспеченного Союза сначала в Норвегии, затем в Мексике и Швеции, Александра Коллонтай не сходила с газетных полос. И основной темой публикаций о ней была не дипломатическая деятельность, а необузданная тяга к роскошным нарядам и украшениям. Слухи о расфуфыренной Шурочке скрипели на зубах работников Центральной Контрольной комиссии СССР, превратив ситуацию в анекдот: за границу был командирован проверенный в деле эмиссар для точного подсчета туалетов советского полпреда. Вскоре на стол председателя ЦКК Куйбышева лег доклад – только из последней командировки в Берлин Коллонтай привезла 49 новых платьев и 11 пар обуви. «Немедленно вызвать в Москву», - скомандовал Куйбышев.
Сидя в кабинете перед нависшим над ней наркомом иностранных дел Чичериным, Александра Коллонтай, 54 лет от роду, но жеманная, как юная гимназистка, приводила «веские» доводы: «Хорошие наряды полпреда поднимают престиж страны». – «Да, но Вы, Александра Михална, представляете страну рабочих и крестьян!» - парировал, и вполне справедливо, Чичерин...
Чем ей было возразить? Разве что... Несмотря на строжайший выговор, по дороге обратно в Мексику, чуть задержавшись в Париже, она накупила столько нарядов, что в кабинетах Министерства иностранных дел вздрогнули...
Но однажды и на родине ей представился шанс заткнуть всех за пояс – в Москву пожаловал афганский эмир  Аманулла. Этикет предполагал присутствовать на приеме с дамой, а противопоставить супруге эмира Надежду Аллилуеву в Кремле не рискнули – никак она не тянула на роль «первой леди». И тогда Сталин вспомнил о Коллонтай – «Срочно в Москву!».
Шурочка трепетала, ведь это была уникальная возможность абсолютно легально показаться в своей стране настоящей светской львицей – по дороге на родину она снова завернула в Берлин и подновила гардероб еще на несколько десятков платьев. Ужин удался, Сталин улыбался в усы, жена афганского эмира тихо страдала от зависти...
После этого инцидента (ну как же, так ловко выручить самого Сталина!), вернувшись за границу, Коллонтай последующие 15 лет уже безо всяких стеснений устраивала грандиозные приемы в собственном посольстве в Стокгольме. Иногда только на нее накатывали приступы некоторой вины то ли перед пролетариями, увязнувшими в борьбе и позабывшими об искусстве, то ли перед бухгалтерским отделом Министерства иностранных дел, и она неловко оправдывалась перед репортерами: «Ну что вы! Какие шиншиллы?! Вы просто льстите мне и моей кошке хорошей выделки... И золото на мне – самоварное, и камни-то все, почитай, так, стекляшки...».
Она как могла прибеднялась на словах, но продолжала носить на каждом пальце по бриллианту.
...Александра Михайловна Коллонтай не была растратчиком национальной собственности, не была идейным предателем и «дорого одетой шлюхой» (как ее многие «ласкали» в Москве) тоже не была. Но она была представителем той самой аристократической породы, у которой вкус к роскоши и тяга к искусству  - в основе ДНК. Она прекрасно знала цену изящным украшениям и элегантным нарядам и своей любви не изменила ни разу...
От первого, ленинского состава Комиссариата иностранных дел не выкошенными сталинскими чистками остались лишь единицы. В их числе и сияющая чистейшими рубинами в серьгах, словно кремлевскими звездами, вся в бархате и кружевах блистательная Шурочка... До последнего вздоха она оставалась «первой леди» страны рабочих и крестьян и умерла почти в 80 лет в четкой уверенности, что всю жизнь она, как умела, боролась с бедностью. В первую очередь – своим личным примером...