СОКРОВИЩА БРАТЬЕВ КЛАРК

Культура

Пересекая спорым шагом манхэттенские авеню, в который раз прощаешь городу Нью-Йорку его карусельное житье, безумную спрессованность времени. Оно, время, отнюдь не разрежается безграничным пространством - так и гудит в ушах. Прощаешь мегаполису хроническое сумасшествие - за что? За то, что в нем, в числе прочего великого и достойного, есть Метрополитен-музей.

Очередная выставка (которую, ввиду ее уникальности, называть «очередной» не вполне справедливо) называется «Живопись импрессионистов и ранний модерн: из коллекций братьев Кларк». Впервые под одной крышей оказались собранными вместе экспонаты, которые всегда хранились сугубо отдельно: коллекционеры братья Кларк, образованнейшие люди своего времени, наследники огромного состояния империи знаменитых швейных машин «Зингер», являли собой полную противоположность друг другу и в жизни предпочитали не общаться. Совсем! Собранные ими картины долгие годы были разбросаны по Америке: например, серия полотен Ренуара с легкой руки Роберта попала в безвестный студенческий городок в горах, а колдовское «Ночное кафе» Ван Гога, принадлежащее Стивену, оказалось в галерее знаменитого Йельского университета.
Впрочем, в детстве и ранней юности братьям было как будто нечего делить: родители предоставили отпрыскам все, что необходимо для формирования души и ума. Но в возрасте двадцати двух лет старший, Роберт Стерлинг Кларк, вдруг пожелал увидеть мир. Он безрассудно пустился в дальние путешествия, потом обосновался в Париже и влюбился во французскую актрису, на которой впоследствии женился. Скандал в благородном семействе! Добропорядочный Стивен Карлтон, пятью годами младше, остался дома, дабы крепить финансовое благополучие и без того мощной империи и, следуя патриархальной традиции, растить с женой детей, коих было четверо.
После тридцати оба, не сговариваясь, начали коллекционировать предметы искусства. Роберт Стерлинг, приведший в порядок небогатый парижский дом, начал собирать полотна старых художников. Стивен Карлтон увлекся живописью более современной и дерзкой. До поры до времени оба держали свои приобретения каждый у себя дома: по мнению практичного младшего, имело смысл собирать «все хорошее, что идет в руки», но не следовало спешить с постройкой галереи. Тогда братья еще изредка общались, и можно было думать, что «пора и время» рано или поздно наступят, и они откроют где-нибудь большое живописное семейное собрание. Но до этого не дошло: через десятилетие, в 1923-м году Роберт и Стивен крепко повздорили при дележке наследства и разошлись уже до конца жизни.
Старший воплотил мечту о собственной галерее в 1955-м году, основав Институт искусств Стерлинга и Франсин Кларк в Вильямстауне, штат Массачусеттс. Там и увидела свет коллекция, скрываемая от широкой публики в течение добрых сорока лет: вот как мало Роберт любил оказываться на виду. Стивен, верный первоначальной идее «собирать все хорошее», был к тому времени уже достаточно известен и как патрон многих музеев, и как политический деятель. Подаренные им экспонаты нашли место во многих знаменитых собраниях, включая Метрополитен-музей, на его имя живо реагировали богатые и знаменитые люди.
В то время в американском обществе существовала традиция светского портрета. Братья - опять-таки не сговариваясь, но странным образом тяготея к похожему - решили таким образом себя увековечить. На нынешнем вернисаже выставлены портреты обоих Кларков кисти ирландского художника Уильяма Орпена. На лице Роберта - железобетонное упрямство, явное несогласие с миром. Он и был таким - замкнутым, избегающим слушать чужие мнения (кстати, терпеть не мог «экспертов» от живописи, всячески их избегая). Оплот семьи Стивен - сама внушительность и основательность, но не мизантропия: взгляд открытый, лицо важной персоны, однако не надменное, почти приветливое.
Волна и камень так и не превратились в одну субстанцию - так импрессионизм не может стать реализмом...
Импрессионизм зародился в честной бедности парижского бульвара, но коллекционирование полотен импрессионистов началось именно в Америке - здесь отыскались меценаты с хорошим вкусом и солидными деньгами. Первая крупная выставка открылась в Новом Свете в 1886-м году. Пронизанные светом холсты французов-новаторов стали приобретать музеи, их стало модно выставлять в салонах. Потом бурная мода прошла, началась эра постимпрессионизма. Конечно, эти веяния не могли пройти мимо братьев Кларк - при том, что их воззрения на живопись резко расходились: Роберт Стерлинг сохранял консервативный вкус, Стивен обожал модерн. Старший брат азартно охотился за мастерами эпохи Возрождения, он сетовал, что работы старых мастеров уже разобраны более удачливыми коллекционерами. Приобретая в 1916-1919 годах полотна Ренуара и Дега, он видел в них - во всяком случае, очень хотел видеть... - достойное наследие Тициана, Ван Дейка и Рубенса, сохранение старомодных, но дорогого стоящих стандартов красоты, качества и мастерства. По его мнению, образы должны были быть узнаваемыми - узнаваемыми, а не дорисованными воображением при виде многозначительной мазни! Потому он говорил о Пикассо и Матиссе с неизменно поджатыми губами: «Жуть, пачкотня! Похоже, Стивен это любит, у него есть несколько образцов...»
Их карьера меценатов и коллекционеров совпала с закатом импрессионизма и появлением других «...измов», которые, тем не менее, не затмили славу детей Монмартра. Ради наивного любительского интереса сравним два натюрморта, Ренуара и Сезанна: и тот, и другой - «мертвая природа», но у Ренуара светятся розоватым даже луковицы с одноименной картины, а у Сезанна спелые фрукты («Натюрморт с яблоками и грушами») кажутся словно перебравшими летних красок, слегка спекшимися, в них больше тепла и зрелости, нежели молодого огня. Домысливаешь, что лежат они на столе в тихом, чуть тусклом воздухе сентября. Казалось бы, в чью голову придет разделять эти картины на «правильную « и «неправильную»? Но братья Кларки воевали на расстоянии: старшему Сезанн казался уродством, младшему Ренуар - старьем.
Это самое «старье» Роберт собирал увлеченно. Популярность Ренуара достигла своего пика в годы между Великой Депрессией и Второй мировой войной. Роберт Стерлинг был вторым после неистового коллекционера Альберта Барнса апологетом творчества «сияющего Пьера-Огюста», считая, что люди сходят от него с ума (и правильно!), находя его картины «веселыми и бодрящими своей чувственностью и цветом».
Вот перед нами знаменитая ренуаровская «Спящая девушка с кошкой» - сама сентиментальность и трогательность, цвета чистые и глубокие - при том, что моделью была не рафинированная дочь буржуазных родителей, а языкатая уличная девка с Монмартра. Вот что значит воображение...«На концерте» - два прелестных женских личика, струение богатейших волос, почти осязаемое дрожание света и цвета... Художник очень любил рисовать барышень среднего класса, схватывать безмятежные мгновения их досуга. О «Вышивающей девушке» можно сказать сразу, не вдаваясь в искусствоведческие дебри: как мила! Ренуар в том и видел задачу, чтобы модель была хорошенькой. По его меннию, уродства в мире и так предостаточно, не стоит его множить. Роберт Стерлинг Кларк, сохранивший эти полотна для потомков, верил в ту же истину.
 Странно, что Ренуар, так мастерски владеющий искусством запечатлевать свечение предметов, завидовал куда более скромным полотнам Камиля Коро, два пейзажа которого открыты зрителям впервые. «Дворец Сан-Анджело, Рим»: серый камень словно поглощает солнце. То же самое - «Бухта Ля-Рошели». Однако Ренуар восторгался: насколько у Коро точен цвет камня! Ему самому эта таинственная тусклость не давалась: каждому, как известно, свое. Со временем Пьер-Огюст Ренуар стал тяготеть к классическим образцам - у его будущей жены, модели для «Светловолосой купальщицы», глаза весьма напоминают взоры мадонн Рафаэля. В пронзительном «Автопортрете», написанном в 1897-м году, своих собственных глаз художник не пощадил, изобразив все до одной морщины. Близкие отговаривали - но он решил, что воображение уже натешилось красотой, и стареющие «глаза теленка» нужно передать точно. Передал.
Младший брат бурно восхищался и кубистскими экспериментами Пикассо, и аляпистым наивом Матисса, он не жалел на это денег. Только в 1930-м году он стал владельцем восемнадцати работ Анри Матисса , которые разместил в специальной комнате на Ист Семидесятой улице Манхэттена. Комната эта, застеленная розовым ковром, с абажурами в горошек и ярко-зеленой штукатуркой от пола до потолка, живо напоминала студию Матисса в Ницце. Там хранились и оттуда пришли в сегодняшние залы Метрополитен-музея колоритные уродцы («Кофе», «Сидящая одалиска»). «Облокотившаяся женщина в испанском костюме» уродицей не выглядит и эллинистическому типу красоты явно не соответствует. Но приобретателю нравилось
А еще ему была по душе и по карману некрасивая на века «Мадам Сезанн» и другие персонажи будущего беглеца на Таити, включая его темпераментных «Карточных игроков». И «Пастушка» Милле, лицо которой, даже лишенное четких линий, было именно лицом, и его «Женщина с граблями» - слабо, практически без линий прорисованная крестьянка, так похожая на великомученицу.
Неудивительно, что со временем Стивен стал одним из основателей, а потом и главой совета Музея современного искусства - сегодняшнего МОМА, где встретить классику - чудо, редкая удача.
Стивен Карлтон приобрел и знаменитых балерин Дега, и его далеко не классические автопортреты, представленные на нынешней выставке: два длинных рафаэлевских лица, отточенные тоской познания новых и новейших времен. Купил он и потрясающую «Певицу в зеленом» (1884) - явный отход Эдгара Дега от канона: его девушки обычно изображались в голубом. Тереза, уже королева одного из парижских кафе, но по виду еще полуребенок, приподняв плечики и отчаянно вздернув подбородок, выводит что-то высоким тонким голосом. Для этой девчушки «не прозвучать» - явная гибель. А откуда мы знаем, какой у нее был голос? Такое напряжение лицевых мышц вряд ли соответствует глубокому меццо или контральто - и вообще подростковое отчаяние редко басит. Надо, непременно надо увидеть этот портрет, чтобы добавить нечто к собственному познанию мира и человека.
Самое «модерновое» из того, что приобрел за свою жизнь консерватор Роберт Стерлинг (да и то с подачи жены), было два полотна Тулуз-Лотрека: «Ожидание в Гренелле» и «Джейн Аврил», мало сравнимых с развязными сценами парижского канкана, которым Тулуз-Лотрек посвятил большую часть своего творчества.
Братьям случалось покупать полотна одних и тех же живописцев - Милле, Ренуара, Хомера, но это лишь подчеркивало разницу их художественных воззрений: если Роберт собрал солидную коллекцию импрессионистов, то Стивен приобрел лишь три картины Ренуара, Дега и Мане - скорее импульсивно, чем обдуманно. Нечто похожее наблюдалось и в отношении работ американских художников. Стивен сохранил для потомков множество полотен реалиста 19-го века Томаса Икинса - реалиста своеобразного, не связанного обязательствами фотографического воспроизведения оригинала. Достаточно взглянуть на его «Доктора Агню» (1889) или «Профессора Генри Роулэнда» (1897): какие характеры! А заслуженно известных Джона Сингера Сарджента, Фредерика Ремингтона и особенно Уинслоу Хомера Кларк-младший ценил сдержанно, не разделяя восторгов старшего брата по поводу их талантов. Между тем, Сарджент - это великая портретная живопись, Уинслоу - точные и горестные в беззащитности человека перед природой пейзажи. Его же исполненная силы греческого мифа картина «Пес и охотник» способна пробудить для сопереживания любую дремлющую душу...

...А теперь позвольте прекратить бесполезную, в общем, работу по пересказу живописи неадекватным для нее языком. В это сентиментальное путешествие по залам одного из лучших музеев мира можно и должно идти без поводырей - была бы страсть.