НОСТАЛЬГИЯ по несбывшемуся

Сборник «Танки в Праге, Джоконда в Москве. Азарт и стыд семидесятых», вышедший в издательстве «Время», составлен из интервью, сделанных в виде монологов. Реальные люди моего поколения, некоторые постарше, все москвичи, интеллигентский слой, свидетельствуют о той эпохе, атмосфере, вкусах, потребностях. Как доставались книги, билеты в театр, на концерт, на выставку - невероятно трудно, порой унизительно, но результат, как они считают, всё окупал.
Тут присутствовал азарт: выстоять ночь напролёт, но попасть на премьеру, скажем, в театр на Таганке. Быть в курсе последних книжных новинок, и при крошечных зарплатах младших научных сотрудников, школьных учителей, врачей районных поликлиник, обнаружив раритет на черном книжном рынке, не размышляя, почти всю получку отдать. Не хрусталь, не шмотки, не быт – чистый дух, ориентация на культурные ценности поглощали целиком лучших представителей этого поколения, разумеется, как всё качественное, немногочисленных, но составляющих между тем ядро общества, нынче исчезнувшего, увы.
Азарт сопровождался и чувством стыда, совестливых терзающего: Венгрия, Польша, Чехословакия, Афганистан, психушки для инакомыслящих в собственной стране. Нет, большинство персонажей книги к диссидентам себя не причисляют, хотя читали, передавали из рук в руки и самиздат, и тамиздат, а стукачество процветало, но отработались методы распознания своих и чужих.
Те, чьи свидетельства вошли в книгу, карьеру не делали и не сделали. Но при всех трудностях, ими пережитых, просветленное и щемящее, счастливое от текстов исходило, порождая ностальгию по тем, рухнувшим в небытие временам.
Но постепенно назревало, разрасталось другое: горечь, боль. Почему же, Господи, на нашей родине всегда, всё против человека - и тогда и теперь? В буквально каждой семье своя трагедия: репрессированные, стёртые в лагерную пыль, не пускаемые, отвергаемые «недобитки» - и с « пятым пунктом», и без оного.
Меня, вот сейчас, ожгло стыдом. Фотовкладки в книге воскресили тогдашних кумиров, некоторых лично знала, общалась. Ну повезло. Повезло, что и книги, и билеты без надсадности получала. Хотя и при «избранности» блат требовался, « знакомства». На любом уровне: не подмажешь - не поедешь. Мама умела: духи, коробки конфет, обольстительные улыбки, наигранное простодушие. А то бы и при отцовских регалиях – фиг. И сама, хочешь не хочешь, обучилась. Приятельствовала с директором Большого театра, потому и дочку водила, когда родителей уже не стало, через особый подъезд, в особую ложу. В консерваторию - так же. На выставки, в Пушкинский, к примеру, не через вход, где томилась длиннющая очередь, а сбоку. Проводили знакомые - с книжечкой, удостоверяющей, что они члены союза художников. Им можно, прочим - нельзя.
«Прочим» - нельзя ничего. А прочие-то и есть страна. Народ, которого всегда и в СССР, и в России сейчас спихивали и спихивают на обочину, в помойку. Ничего нового - как при «социализме», так и при ихнем «капитализме». То же самое, как под кальку.
И еще один виток, еще стадию я прошла по мере прочтения этой нетолстой, но синтезирующей время, людские надежды, чаяния книжки: ах, черт возьми, как же вы позволили себя еще раз растоптать?! Какие же дурни и слабаки. Чтобы опять надругательству подвергаться. Сраная, родная, слюнявая и отважная российская интеллигенция, всё всегда уплывает из ваших дырявых рук. Ладно там бабушкины-дедушкины реликвии в виде блюдечек с росписью фиалками-незабудками, ладно - сопротивление в коммуналках, в общих грязных уборных, что вы очереди по уборке не дожидаясь, отмывали, на коленях ползая, пенсне возвращая сползшее на переносицу, ладно - стёртые серебряные ложечки и камеи, обменянные у барышников за буханку. Вы еще раз, еще раз потеряли страну. Окончательно, видимо.
«Танки в Праге, Джоконда в Москве» - не призыв, не гимн лучшему, что в стране имелось, а тризна, похороны искалеченному и ушедшему без итогов, на упокой. Не воспитав, не оставив преемников – вот в чём катастрофа. Последняя крепость, удерживаемая самыми смелыми в семидесятых- восьмидесятых и в девяностых даже, сдалась, пала. Общество победила власть, всегда безжалостная, но при общественной беспомощности в разнузданности все пределы, границы безнаказанно нарушая.
Дочитала и ощутила озноб. Не солидарность, а злость. Сами во всём виноваты, сами.