Брайтон-Бич Опера - 4

Исповедь вора
У моего соседа Михаила Петровича угнали его красный «мерседес». Он всегда по утрам ходил перепарковывать его на другую сторону улицы, а вчера, выйдя из подъезда, не обнаружил своей любимой машины на месте. Как это ни странно, но отреагировал он на это событие неадекватно - без истерик, без криков, без проклятий в адрес угонщиков. Вернулся домой, позвонил в полицию и улегся обратно в постель - досматривать прерванный будильником сон. Я узнал об этом от его жены Аллы, которая, встретив меня в «Золотом ключике», громко, на весь магазин, заявила:
- Мой муж сошел с ума. Полностью рехнулся на старости лет. Окончательно. Последних мозгов лишился. Да и не было их никогда у него.
Я, всегда почитавший Петровича за человека по меньшей мере неглупого, очень удивился такой оценке его умственных способностей, да еще со стороны его жены, с которой, как мы все были уверены, у него в последние годы установились просто замечательные отношения.
- И что ему сказали в полиции? - спросил я у Аллы. - Пообещали найти?
- Пообещали, - ответила она столь же громким голосом, как и раньше. - Ищут пожарные, ищет полиция нашу машину в прекрасной кондиции. Ищут, но так и не могут найти красный «мерседес» лет, этак, пяти.
Никогда раньше я за Аллой склонности к стихосложению не замечал, и хотя ударение в слове «мерседес» она, ради сохранения размера, сделала не на том слоге, на котором надо, я считаю, что для первого в жизни поэтического опыта у нее получилось очень даже неплохо. Особенно с учетом того стрессового состояния, в котором она находилась.
- А Петрович что? - спросил я.
- А ничего Петрович твой, - опять прокричала на весь «Золотой ключик» Алла. - Лежит на диване и «Бандитский Петербург» по двадцать пятому разу смотрит.
- Ну, а что ему еще делать? - попытался заступиться я. - Он же не может сам его искать отправиться.
- Да там и искать нечего, - вдруг перешла на шепот Алла. - Я и так знаю, кто его угнал.

* * *
Когда мне было 7 лет, со мной произошел пренеприятнейший случай. У нас в школе была такая традиция - в день своего рождения каждый должен был приносить конфеты и угощать ими весь класс. Марина Щербакова (никогда не забуду ее имени) принесла на всех «Белочки», а для учительницы нашей, Ольги Карловны, моего любимого «Мишку косолапого». Конфета эта лежала у нее на столе, и во время перемены, когда учительницы в классе не было, я ее взял и съел.
Пропажа была обнаружена сразу же после начала следующего урока. Ольга Карловна устроила нам самый настоящий допрос, вызывая всех по очереди к доске и, сверля насквозь своим проницательным взглядом, спрашивала, где ее конфета. Когда очередь дошла до меня, я отпирался, как только мог. Ольга Карловна несколько раз переспросила меня, не брал ли я ее «Косолапого мишку», и каждый раз я все более и более нагло отвечал, что нет, мол, не брал.
Обман раскрылся очень скоро, и вот каким образом. Главной валютой в нашем классе были обертки от шоколадных конфет. Их складывали особым образом в такие квадратики с кармашками (что само по себе было целым искусством), а потом, на переменах, играли в игру, суть которой состояла в том, чтобы, щелкнув по своему фантику, перекрыть им фантик противника, который, в случае успеха, и доставался победителю. Естественно, в тот день у всех были фантики от «Белочек», и только у меня одного вдруг обнаружился очень высоко котировавшийся «Мишка».
Скандал был страшный. Ольга Карловна вызвала в школу моих родителей, предрекала, что я закончу жизнь в тюрьме (вопрос о том, насколько она была права, все еще, кстати, остается открытым), а потом сообщила, что с самого начала знала, кто украл ее конфету. Оказывается, когда меня вызвали к доске для допроса, я ужасно покраснел и до самого конца урока просидел совершенно пунцовый. Оказывается, мне все-таки было стыдно, хотя, признаться честно, сам я не отдавал себе в этом отчета.

* * *
Несколько лет тому назад гостил у нас один приятель из Москвы. Он прожил с нами около недели, о многом интересном мы говорили, но одну его фразу я почему-то особенно запомнил.
- Вот смотри, Лёш, - сказал он как-то вечером, глядя на лежавшие на кухонном столе деньги, приготовленные для того, чтобы утром заплатить за квартиру, - десятку я у тебя, конечно, не стащу. Но тут сколько, долларов семьсот?
Я его знаю много лет, прекрасно понимаю, что он и семьсот долларов не стал бы воровать, но сама по себе мысль была, по-моему, очень интересной. Где тот предел, за которым человек теряет свою врожденную или приобретенную в результате воспитания честность? Где тот соблазн, перед которым он уже не в силах устоять? Сто долларов? Тысяча? Миллион?
Жан Вальжан - герой любимого романа моего детства «Отверженные» - украл булку, потому что умирал от голода. Потом, уже выйдя из тюрьмы, обокрал приютившего его священника. Но когда полиция арестовала Вальжана с мешком, полным дорогого столового серебра, священник сказал, что это был подарок. Это событие перевернуло всю жизнь бывшего каторжника, превратив его из закоренелого преступника в глубоко порядочного человека. Что же касается меня, то я, как видите, тоже эту историю из романа Гюго запомнил, а много лет спустя, читая уже совсем другие книжки, узнал, что именно так поступали святые подвижники. Один из них, вернувшись как-то в свою келью и обнаружив там вора, сделал вид, что это не его жилье, сам помог собрать весь свой нехитрый скарб в мешок, сам взвалил его на спину грабителю и с благословением проводил его в добрый путь.

* * *
Принято считать, что в Союзе каждый тащил с работы все, что только можно. Достояние-то было общее, так что вроде бы и не воруешь ни у кого, а государство, как мы все были уверены, и так перед нами в неоплатном долгу.
Некоторые видят в этом особенность менталитета советского человека, но я на собственном опыте убедился в обратном. Ни мои родители, ни друзья, ни знакомые ничего ни у кого не воровали. Когда же я работал программистом в большой американской компании, то мои сотрудники - в большинстве своем чистокровные, между прочим, воспы - наоборот, тащили со службы домой бумагу, ручки, карандаши, дыроколы, скоросшиватели, блокноты, фломастеры - то есть все, что только можно было вынести незаметно и без риска быть уволенным с позором. И все это, заметьте, были программисты - с довольно высокими по обычным меркам зарплатами.
Конечно, воровать в магазине или у знакомых решится не каждый (хотя есть и клептоманы, которые просто не могут справиться со своей самой настоящей болезнью), но если речь идет не о грошовой шариковой ручке и не о завалившейся за стол десятке, а о чем-то более серьезном?
Не будем далеко ходить за примерами. Не будем брать людей, которых на воровство толкает нужда, или тех, кто ничего не ворует исключительно из страха быть пойманным. Забудем на минуту об уголовниках, для которых это ремесло. Вспомним только руководство «Энрона» - людей уже не с программистскими, а с многомиллионными окладами, которые украли миллиарды. Они полностью разворовали пенсионный фонд своих сотрудников, ограбили вкладчиков, доверчиво покупавших акции их компании, на сотни миллионов недоплатили налоги государству.
И это далеко не единичный случай. Откройте любую американскую газету и вы обязательно прочтете там о взятках, растратах, аферах, махинациях, которыми занимаются не бандиты какие-нибудь, а вполне законопослушные, на первый взгляд, американские граждане. Врачи, военные, полицейские, государственные служащие, владельцы самых разнообразных бизнесов. К тому же история «Энрона» получила столь громкую огласку только из-за запредельного уже масштаба хищений, а сколько ворюг и воришек помельче вообще не попадаются никогда?
Поэтому мне так грустно становится, когда я слышу, что «все русские - воры, обманщики и мошенники». Я, например, ни одного русского вора в жизни своей не встречал, хотя, с другой стороны, я и сам вор, потому что украл у Ольги Карловны конфетку, а потом, когда мне было уже лет двадцать и я работал сторожем в типографии АПН, из страха ни разу не остановил здоровенных бугаев, проносивших через проходную огромные рулоны бумаги.
И даже если есть люди, никогда не укравшие ничего сознательно, неужели они ни разу не забыли вернуть взятую на пару недель книгу или одолженную до получки трешку? Неужели не было такого случая, чтобы они позавидовали кому-нибудь? Не пожелали в мыслях, мечтах и фантазиях чего-то, что им не принадлежит? Может быть, такие люди и есть на свете, но, не знаю, как вы, а я лично им ужасно завидую. То есть уже мысленно краду у них их добродетели.

* * *
- Кто? - тоже шепотом спросил я у Аллы. - Кто угнал ваш «мерседес»?
- Пуэрториканец этот, который в соседнем доме живет. Супера сынок. Полный подонок.
- А вы в полицию сообщили об этом?
- Конечно, сообщила. Дружок твой Петрович не давал мне звонить, телефон из рук вырывал. Так я с улицы позвонила. Из автомата.
- И что они сказали?
- Ищут пожарные, ищет полиция пуэрториканца - ворюгу, убийцу, и ... Ищут они и не могут найти сволочь какую-то лет двадцати.

* * *
Мы сидим с Петровичем на бордвоке и смотрим на темно-красный закат. В Нью-Йорке наступило лето, и скоро начнется такая жара, что даже вечером выходить на раскаленную улицу без особой на то причины не захочется. Судя по зловещему цвету постепенно скрывающегося за линией горизонта солнца, больше таких прохладных дней у нас может не быть уже до октября.
Мы наслаждаемся прохладой и обсуждаем текущие события - разгул футбольных фанатов в Москве (Петрович считает, что народ просто довели до ручки), назревающую атомную войну между Индией и Пакистаном (Петрович уверен, что ее не будет), отсутствие хороших программ по «НТВ Интернэшнл» (тут мы с ним полностью солидарны). Про «мерседес» мы не вспоминаем. Как будто и не было его никогда. Я знаю, что его так и не нашли, но самому заводить разговор на эту тему мне как-то неловко. Зачем, думаю я, сыпать человеку соль на рану?
- Мою бабушку, Царствие ей Небесное, однажды обокрали, - вдруг, совершенно не к месту, говорит Петрович. - Все из дома вынесли, что хоть малейшую ценность представляло. А она в деревне жила, там каждая вещь каторжным трудом доставалась.
- Поймали их? - с деланным равнодушием спрашиваю я.
- Нет, не поймали, - отвечает Петрович. - Но бабушка долго потом мне говорила, что если у тебя стащили что-нибудь, а ты нисколько об этом не жалеешь - совсем нисколько, ни капельки - то считай, что вор часть твоих грехов у тебя украл и на себя взял. Бабушка моя верующая была. Не то что я. Правда, теперь у всех застраховано все, так что этот закон, наверное, и не работает больше.
Я смотрю на последние лучи багрового, почти пунцового от неумолимо надвигающейся летней жары солнца и думаю о том, что «Мишка косолапый» все-таки гораздо вкуснее «Белочки».