Зоя Мастер: Главное – не писать НЕхудожественную прозу

Вероятно, многие из читателей «Русского Базара» знакомы с Зоей Мастер и читали ее интервью с видными деятелями культуры и политики (архив “РБ” находится по адресу www.rusbazaar.com).  Мне же предстоял разговор с мастером жанра да еще с фамилией, документально подтверждаюшей сей факт. Взявшись за такое непростое дело, одним из первых вопросов, которые я задала Зое Мастер, был вопрос о том, не тяжко ли ей жить с такой фамилией. «Российские издатели неудомевают, - призналась она - и переспрашивают. Они думают, что моя фамилия – претензия на особый уровень. Приходится их успокаивать на этот счет».

 

Впрочем, не поручусь, что она действительно сказала последнюю фразу. Если да, то это блестящий пример самоиронии, если нет – то довольно неосторожный пассаж с моей стороны, или пример моей блестящей иронии. Упс...

 

Итак,  возвращаясь к теме, поводом для нашего разговора послужил выход в свет в издательстве М-Graphics Publishing сборника прозы Зои Мастер «Учитель музыки».

 

Биографическая справка из официального сайта Зои Мастер. Родилась и выросла в Кишинёве. Училась в Москве. По образованию — музыковед. С 1990 года живёт и работает в США. Помимо прозы, работает в жанре публицистики и интервью.

 

В понимании Зои Мастер именно писательство даёт ощущение настоящей свободы, когда автор — создатель характеров и судеб, когда выдуманные или «подсмотренные» герои, оживая в прозе, продолжают жить своей собственной жизнью.

 

Поэт и драматург Нина Воронель сказала о книге следующее: «Прозу Зои Мастер отличает умение создать тот особый мир, ради которого человек читает книги. Главное в настоящей прозе – не язык и даже не сюжет, а возможность погружения читателя в чужую жизнь, в которой он может забыть о своей. Именно так рассказы Зои Мастер завлекают читателя своеобразием драматических характеров в драматических ситуациях».

 

Лично для меня было приятной неожиданностью открытие еще одного яркого голоса в эмигрантской литературе, а разговор с Зоей Мастер обнаружил в ней незаурядную личность и непростую собеседницу. Впрочем, Вам судить, дорогой читатель. Итак...

 

–·Когда и почему Вы начали писать художественную прозу?

 

– Когда – не так важно. Главное, не писать НЕхудожественную прозу. Почему? Видимо потому, что на определённом жизненном этапе потребность самовыразиться пересилила природную лень, а в прозе у меня это получается лучше, чем в рисовании, математике или прыжках с шестом. Но если серьёзно, то напрашивается сравнение: писательство для меня то же, что для картежника – игральный стол. Иногда сам не понимаешь, ради чего, вечно собой недовольный, сидишь часами за компьютером, бесконечно подыскивая, переставляя слова, потом удаляя большее из уже написанного, зная, что никогда не будешь полностью удовлетворён. И ещё – писательство даёт ощущение свободы и власти. Я подчёркиваю: не свободу и власть, а только ощущение...  На самом деле, даже создавая на бумаге судьбы, характеры, сюжеты, очень сложно (да и надо ли?) избавиться от самоцензуры. Так что прав был Спиноза, говоря о том, что люди заблуждаются, считая себя свободными – обретение абсолютной свободы недостижимо. Но есть ещё моменты, когда, перечитывая некоторые написанные тобой фразы, или, если повезёт, страницы, ты испытываешь абсолютное счастье. Похоже, ради этого и пишешь.

 

– Вы можете сказать, кто из мастеров жанра короткого рассказа восхищает Вас в наибольшей степени? Кто Ваши кумиры?

 

– Бабель, Булгаков, Паустовский.

 

– Ставите ли Вы перед собой художественную сверх-задачу. В чем она? Удовлетворены ли Вы результатом?

 

– Я никогда полностью результатом не удовлетворена, потому что знаю – совершенства достичь невозможно. Мне хочется, чтобы каждый последующий текст был удачнее предыдущего, и потому стараюсь держать планку, высоту которой определяю сама, но не уверена, что это можно назвать сверхзадачей.

 

– «Как ни парадоксально звучит, но мои рассказы и есть, в сущности, последняя, единственная цитадель реализма. Все, что выходит за документ, уже не является реализмом, а является ложью, мифом, фантомом, муляжом. А в документе — во всяком документе — течет живая кровь времени» (Варлам Шаламов «О прозе»). Вы тоже пишете в традициях реализма или Вы так не считаете?  Каков Ваш взгляд на это направление?

 

– К своему стыду, я никогда не задумывалась, продолжателем чьих традиций являюсь. Что касается приведённой цитаты Шаламова, то в документе, особенно если он не подделан, безусловно, течёт живая кровь времени, но к литературе это не имеет никакого отношения.

 

– Думаете ли Вы о читателе, когда пишете или редактируете рассказ? Входит ли в Вашу задачу заинтриговать читателя с первой фразы, приковать его к тексту?

 

– Думаю, завладеть вниманием читателя хочет каждый автор. Другое дело, какими средствами этого достичь. Кто-то закроет книжку, если на второй странице не обнаружит эротики или трупа, а кто-то сделает то же самое, если всего этого будет слишком много. Кто-то любит стёб, а кто-то - хороший литературный язык, где мысли не спотыкаются одна о другую, не соревнуются в банальности или вообще отсутствуют. Всё зависит от вкуса читателя, его взыскательности и общей культуры.

 

Нет, когда я пишу, то думаю не о читателе, а о том, что пишу. А вообще, я ориентируюсь не только на вдумчивого, но и грамотного читателя.  Хотя в идеале, как всякому пишущему человеку, мне бы хотелось, чтобы этот сборник читали и перечитывали люди разных вкусов, интересов и социального статуса. Мне кажется, что писатель, пытающийся убедить всех и особенно себя в том, что он пишет для избранных, лукавит. Каждому хочется стать если не знаменитым, то известным.

 

– Нина Воронель писала о Вашей прозе: «Наблюдательность автора, внимание к деталям, психологическая насыщенность и безукоризненный стиль, где каждое слово — на своём месте, делает тексты настолько зримыми и осязаемыми, что порой возникает странное ощущение слияния, сопричастности к тому, что происходит на страницах книги». Меня смущают слова «безукоризненный стиль» и «каждое слово на своем месте». По поводу второго высказывания не могу не вспомнить, что читала в мемуарах об Ахматовой, что это была ее любимая отписка для авторов стихов, к ней присылаемых для ознакомления. Не лучше ли, когда слова «не на своем месте» и царапают восприятие, будируют воображение?

 

– Будировать – это в смысле будить или будоражить?

 

– И то и другое, словом, тормошить.

 

– Напротив, присутствие стиля даже в умении говорить, одеваться, вести себя за столом, - свидетельствует о наличии индивидуальности. А уж в творчестве – тем более. И почему, собственно, безукоризненный стиль не может совпадать с максимальным приближением к правде? Стиль – это ведь умение изъясняться так, чтобы тебя поняли, а основа понимания – слово, его значение. И, кстати, проповедующий непротивление злу насилием Лев Николаевич, как-то пошутил, что (не цитирую, но смысл таков) будь он царём, издал бы закон: писатель, употребивший слово, значение которого не может объяснить, должен быть лишен права писать, а в дополнение получить 100 ударов розгами.

 

Что касается отписки Анны Ахматовой не понравившимся ей поэтам, я не могу с Вами спорить, потому что не встречала такого в мемуарах. Но помню, что Лидия Чуковская в своих «Записках» приводит слова самой Анны Андреевны из «Листков из дневника» о том, что сталкивать слова стало делом обычным, однако дерзание это через 30 лет станет банальным. Но есть другой путь – точность, когда каждое слово на своём месте, как будто оно там уже тысячу лет стоит. Так что я, пожалуй, соглашусь вот с этим её утверждением. И потом, слова вполне могут стоять на своём месте и при этом будить воображение. Я не вижу здесь никакого противоречия.

 

– Некоторые утверждают, что нет смысла разграничивать литературу на эмигрантскую и российскую, и что благодаря современным историческим и технологическим сдвигам, мы живем в едином культурном пространстве. А что думаете Вы по этому поводу?

 

– Хороший вопрос. Мы-то здесь рады не разграничивать русскоязычную литературу по географическому признаку, но только я не заметила особого интереса российских издательств к писателям-эмигрантам. А русско-американские издательства, по всей видимости, не обладают средствами, достаточными для «раскрутки» автора. Хотя из своего личного опыта должна признать, что работать с американским издателем намного приятнее и спокойнее, чем с российским, который за полтора года «сотрудничества» так и не прислал элементарный договор.

 

– «Душа вслушивалась в наступившую тишину, но не могла уловить ничего, кроме стука маятника, беспристрастно отсчитывающего время между смертью и жизнью. Её здесь больше ничего не удерживало. Теперь она знала, что жизнь и смерть никак не зависят от человеческих желаний или возможностей, и именно потому она, пережившая собственную земную смерть, никогда не сможет о ней рассказать. А вернувшись в назначенный час, забудет обо всём, что с ней было прежде. Пора продолжать путь к обещанному покою. Но есть ли там музыка?»

 

Это записывает героиня Вашего рассказа «Пиковая дама» Кира. Ваш собственный стиль подчеркнуто заземлен. Вы так пишете преднамеренно или манера кириного письма Вам чужда?

 

– Это стиль ведения дневника Киры, в свои 12 лет пытающейся понять то, что никому понять не дано.

 

– Я заметила, что тема войны, эвакуации и обездоленного детства Вас очень трогает и отражена в Вашем творчестве. Вероятно, Ваша семья пережила эвакуацию, или моя догадка неверна?

 

- Вы говорите о рассказах «Рита» и «Ночь – светла». Отчасти Вы правы. Мои мама и бабушка были в эвакуации в Таджикистане. Папа прошёл всю войну сапёром. (Я – поздний ребёнок, и у нас с братом большая разница в возрасте). Почему-то родители редко касались темы войны, а я не расспрашивала. Теперь уже поздно... А именно эти два рассказа были написаны после знакомства с одной женщиной. Иногда судьба делает такие подарки. Конечно, это рассказы, а не документальное изложение рассказанных ею эпизодов своей жизни; соответственно, многое, в том числе сюжетные линии, некоторые характеры – уже плод моего воображения. Но то немногое, что она рассказала, действительно меня потрясло. Причём, ни в её, ни в моём повествовании нет крови, смертей, мучений, но я все равно не понимаю, как люди смогли вынести весь тот обыденный ужас военных и послевоенных лет и при этом не сойти с ума, да и вообще остаться Людьми.

 

–Чем Вы занимаетесь помимо литературы?

 

–Последние семнадцать лет преподаю английский язык в одной из государственных школ Денвера. Работаю с детьми, для которых английский не является родным языком, а в нашей немаленькой школе на тысячу сорок учащихся таких - более восьмисот. Вообще у нас учатся дети с первого по восьмой класс из сорока трёх стран мира. Как вы понимаете, жаловаться на однообразную работу мне не приходится.

 

– Музыка была Вашей профессией и, чувствуется, что осталась Вашей страстью. В рассказе (или очерке?) «Картина» Вы предстаете человеком, для которого визуальное восприятие настолько важно, что вторгается в сны. Какое искусство для Вас наиважнейшее? Простите за изрядно надоевшую перекроенную ленинскую цитату.

 

- Да, я серьёзно занималась музыкой, и она никуда не ушла – просто перестала быть профессией. Я не назвала бы своё отношение к музыке страстью. Просто без неё мир был бы другим – это всё равно как если бы пропали краски или запахи. То есть, наверное, жить без неё можно, но это уже была бы другая, пресная и блеклая жизнь. Наиважнейшее искусство для меня – талантливое. О своих снах я предпочитаю умалчивать – в них происходят странные вещи.

 

– И все-таки в очерке «Картина» Вы приоткрыли туда дверцу...

 

– Да, и в рассказе «У самого синего моря» - тоже.

 

– Поговорим о другом. Вирджиния Вульф писала в известном эссе «Своя комната» о том, как важно пишущему человеку иметь обстановку, где можно побыть наедине со своими мыслями. Она приводит в пример Джейн Остин «Как она все сумела написать, - пишет ее племянник в мемуарах, - вообще удивительно, ведь у нее не было своего кабинета, и большей частью ей приходилось работать в общей комнате, где все время возникали какие-нибудь помехи. Она зорко следила, чтобы о ее занятии не догадалась прислуга или кто-нибудь из гостей - словом, люди чужие». А как и когда пишете Вы?

 

– Ну, знаете, в этом смысле я могу дать фору Джейн Остин. В основном я пишу в классе во время ланча, в каких-то промежутках между уроками и иногда на собраниях. Я научилась отключаться от шума, разговоров, посторонних звуков. Со стороны может показаться, что от такого рабочего дня устаёшь вдвойне. Но на самом деле, отстраняясь от преподавания, переключаясь на сочинение текста, я восстанавливаю силы и заряжаюсь энергией на вторую половину рабочего дня. Главное - это вовремя посмотреть на часы и вернуться в школьную действительность, чтобы не пропустить начало следующего урока. А такое тоже бывало...

 

– Как получилось, что Вы живете в штате Колорадо? Как Вам живется вдалеке от «литературных тусовок» или у Вас там тоже бурлит литературная жизнь, как у нас, в Нью-Йорке?

 

– У нас не бурлит, у нас - булькает. Но вы же сами упомянули об общем литературном пространстве. Скайп, интернет возмещают личное общение, правда, лишь в какой-то степени. Конечно, хотелось бы «потусоваться», в смысле – быть ближе к цивилизации. Но так сложилось, что после первых четырёх иммигрантских лет в Нью-Йорке мы переехали в Колорадо. Честно говоря, если я и жалею об этом, то лишь по трём причинам: редко вижусь с братом, далеко летать в Европу и не хватает прогулок по Манхэттену. Ну, и вид на океан, на мой взгляд, более привлекателен, чем панорама Скалистых гор, хотя многие со мной не согласятся, а здесь в Колорадо, после таких слов можно легко нажить врагов.

 

– Насколько сложно для Вас готовиться к интервью со знаменитостями? Можете ли привести примеры промахов, неувязок, недоразумений? 

 

-   Домашняя работа – это святое. Подготовка к интервью занимает больше времени, чем сама беседа, печатание, корректирование. Именно домашняя работа предотвращает неувязки и промахи. Сложно ли готовиться к интервью со знаменитостями? Разговаривая с музыкантом, актёром или писателем, я чувствую себя более уверенно, чем с политиком или учёным. Но в любом случае, мне кажется необходимым узнать об этом человеке как можно больше хотя бы для того, чтобы не задавать уже надоевшие ему вопросы, чтобы в свою очередь, на этот час, стать для него интересным собеседником, чтобы, в конце-концов, не растеряться, если разговор неожиданно выйдет за рамки намеченных тем.

 

Если дело касается политики, здесь работы ещё больше. Тем более, политики – люди нервные, и при этом очень не любят, когда им возражают или просто подвергают сомнению ими изреченное. Исключение – Валерия Новодворская. Меня предупреждали быть с ней предельно дипломатичной и не задавать провокационных вопросов - иначе может прервать интервью и послать... Но всё оказалось с точностью до наоборот. Такие терпеливые собеседники, как Валерия Ильинична, попадаются нечасто. Промахов или недоразумений я не припомню, Б-г миловал.

 

– Вы интервьюировали очень непохожих и ярких людей: Тамару Синявскую и Валерию Новодворскую, Константина Борового и Людмилу Улицкую... Читая эти интервью с огромным наслаждением и интересом, я осознала, что каждое из них кажется очень легкой и непринужденной беседой, а на самом деле за этим стоит, я догадываюсь, большая работа. В чем секрет Вашего мастерства интервьюера?

 

- Мастерство – у Ларри Кинга, Опры Уинфри, Владимира Познера. А я просто стараюсь работать добросовестно, – так, чтобы не занудить ни интервьюируемого, ни читателя, ни себя. На мой взгляд, интервью как раз и предполагает беседу, а непринуждённость – от подготовительной работы и умения импровизировать, хотя, казалось бы, одно противоречит другому, и оба эти условия не могут гарантировать того, что разговор получится удачным. Ведь есть ещё другие факторы: характер человека, его умение выражать свои мысли, его желание разговаривать именно с тобой и именно сейчас. Я смотрю на эту ситуацию со стороны и понимаю – вот я, незнакомый человек, на час или два вторгаюсь в чью-то личную жизнь только для того, чтобы потом ознакомить с ней ещё неизвестное количество людей. И мне надо с первого же вопроса, да нет, даже до начала интервью, расположить к себе собеседника, которому, возможно, до меня кто-то испортил настроение, у которого, а priori - стойкая идиосинкразия к журналистам, или с утра – банальная мигрень. Возможно, он, хоть и согласился на интервью и даже назначил время, устал после концерта, спектакля, семейной ссоры, и так далее. А тут я, со своими вопросами о смысле жизни. Ну, вот потому очень важно выбрать верный тон беседы и, конечно, задать вопросы, интересные и тебе, и собеседнику, и читателю.

 

– Какие из своих интервью Вы считаете наиболее удачными, а какими остались недовольны?

 

– Даже когда интервью удачное, когда оно вызывает массу откликов, когда провоцирует оживлённую дискуссию, я понимаю, что можно было сделать это ещё лучше, задать более интересный вопрос или добиться более определённого ответа. Например, очень непросто было разговаривать с Тамарой Синявской. Она по натуре – довольно закрытый человек, взвешивает каждое сказанное ею слово. Она явно избегала «неудобных» вопросов о Большом театре, о состоянии современной российской эстрады, отвечала «обтекаемо», и в какой-то момент я подумала, что интервью вообще не получится. А потом я рассказала Тамаре Ильиничне о том, как, будучи ребёнком, попала на концерт своего кумира – Магомаева. Мой папа купил огромный букет цветов, но я постеснялась выйти на сцену, чтобы отдать букет, да так и ушла с ним домой. О кончине Муслима Магомаева я узнала, включив русский канал в свой день рождения, 25 октября...

 

Тамара Ильинична выслушала меня, помолчала и сказала: «Да, я вас понимаю. Знаете, это день рождения Галины Вишневской. В первую годовщину ухода Муслима, в свой день рождения, она пришла меня поддержать...» И вот после этого «вольного отступления» наш разговор перешёл в более доверительную «тональность». Тем не менее, это интервью оказалось для меня самым сложным. Знаете, как-то я прочитала слова журналиста Владимира Козловского, будто сказанные и обо мне: «Моей журналистской работе часто мешает воспитание...» Потому я исключительно редко задаю вопросы о личной жизни, мне неловко рыться в чьих-то воспоминаниях личного характера, и уж тем более, было бы бестактно задавать заведомо болезненные вопросы Тамаре Ильиничне. Не сомневаюсь, что после первого же вопроса подобного толка она прервала бы беседу и правильно бы сделала. А закрытость её от того, что уход Магомаева – незажившая рана, такая глубокая, что любое к ней прикосновение вызывает кровотечение. Я терпеть не могу пафос или высокий слог, но если одним словом определить тон нашей беседы – это неизбывная печаль одиночества и непреходящая боль потери.

 

– А Владимир Спиваков, легко было с ним общаться?

 

- Да, хотя я очень нервничала перед нашим разговором. Знаете, для меня он – человек-легенда. Как многие из нас, я помню его концерты в стране Советов, когда билеты на «Виртуозов» достать было невозможно и люди через окна костюмерной проникали в зал, стояли, притиснувших к стенам... Но беседа с ним стала ещё одним подтверждением старой истины: человеку действительно талантливому ничего не нужно из себя изображать. Кстати, во время нашей беседы мы совершенно случайно выяснили, что Екатерина Ширман, исполнительный директор благотворительного фонда Владимира Спивакова, - племянница моей первой учительницы музыки, о которой я написала в одном из своих первых рассказов. Приходится только удивляться, насколько тесен мир.

 

– Что радует, а что разочаровывает Вас в журналистской работе?

 

- Радует возможность беседы с талантливыми людьми. В «обычной» жизни такой шанс у меня вряд ли мог появиться. А разочаровывает? Если честно, журналистика – сплошное разочарование в том смысле, что «свежесть» интервью, даже с учётом его увековечивания в интернете, равна 15 минутам, необходимым для прочтения текста, что сильно непропорционально работе, затраченной на его создание.

 

–Вы не собираетесь выпустить сборник интервью?

 

–Я не уверена, что это надо сделать, ведь все интервью можно прочитать в интернете и потом, у прозы – более продолжительная жизнь. Поэтому, на сегодняшний день, я предпочитаю сборник прозы. А там – жизнь покажет.

 

 

От всей души пожелаем Зое успеха!

Беседовала Лиана Алавердова

 

 

 

Сборник рассказов и повестей Зои Мастер “Учитель музыки” можно заказать на сайте бостонского издательства M-Graphics Publishing:

 

www.mgraphics-publishing.com/catalog

 

тел. для справок или заказа: 781-595-6863

 

или через прямую ссылку на сайте www.zoyamaster.com

 

Цена книги: $17