рапсодия БЕЗДНЫ
Вежливый молодой человек из кинообщества Линкольн-центра поинтересовался по телефону, не интересно ли мне будет написать о новой кинопрограмме венгерского кино «Сопротивление и возрождение: пятьдесят лет после пятьдесят шестого года». Не побоявшись упрека в слабой подкованности, я спросила напрямую: вне зависимости от политических событий венгерское кино - это хорошо или худо? Собеседник ответил уклончиво: он сам еще только собирался отсматривать фильмы, предназначенные для показа. Обещал прислать копии. Пока дожидалась, попыталась вспомнить, не заглядывая в спасительный интернет. В Союзе о кино Венгрии говорили достаточно скупо, память подсказывала лишь пару режиссерских имен, не больше. Может, в этой стране ничего существенного и не было снято? Ведь есть же блистательное польское кино - а в близлежащей Болгарии никакого высокого кинематографа отродясь не бывало, есть потрясающие режиссеры-грузины - а соседние Азербайджан и Армения вроде как отдыхают.
Потом пришел «федэксовский» пакет.
Две ночи подряд я смотрела это - и сердце заходилось. То была история - страшная и прискорбно не чужая. И кино - высокое, нервное, живое, значимое...
Как же вышло, что в СССР о нем так мало слышали? Видимо, существовало элементарное отсутствие любопытства на грани зрительского невежества: по свидетельству людей постарше, потрясающий «Отец» Иштвана Сабо у нас демонстрировался - и совсем не в третьеразрядных кинотеатрах, но «Фантомас» и «Зита и Гита» были явно милее. Показывались и поэтичные фильмы-баллады Миклоша Янчо. Просвещенным было известно его пронзительно лироэпическое полотно о гражданской войне «Красные и белые», где в полной мере раскрылось подвластное камере «некоронованного короля длинных планов» изобразительное богатство, необычный киноязык, философичность и поэтичность сюжетов. И все же кинематограф Венгрии оставался тайной - пусть не за семью, за одной, но тяжелой цензурной печатью. Существовал парадокс: въехавший в 1956 году на танке в свой руководящий кабинет товарищ Янош Кадар стал, конечно, диктатором - но диктатором не идиотствующим. Он был человеком просвещенным, и когда наступило подходящее время, с горячностью призвал свой народ к очищению от сталинской заразы. В итоге кино Венгрии практически не подвергалось ни политическому кромсанию, ни цензуре нравов - потому в Союзе оно могло быть воспринято однозначно как крамола. Победило сослагательное наклонение.
Вспомним же новейшую историю. Пятьдесят лет назад с помощью советских танков было подавлено освободительное восстание в Венгрии. Через два года были тайно казнены глава оппозиционного правительства Имре Надь и восемь его сподвижников. Сегодня - полвека очередного позора социалистической диктатуры. На главной площади Будапешта, на том месте , где стояла статуя отца народов, открыт памятник жертвам трагических событий 1956 года. Россия, бешеными темпами бегущая от демократии, но пока еще изо всех сил старающаяся сохранить лицо, послала на торжества Сергея Миронова... На торжества ли? Венгры, первое поколение шагающих по пустыне после рабства, стоят сегодня на сильном ветру истории: повторения социализма не хотят, жить при новом диком капитализме не могут. Отрежиссированное загодя празднество превратилось полмесяца назад в прообраз драматичных событий: столкновения с полицией, раненые, задержанные. Сегодня, в том же октябре! Часть митингующих требовала отставки нынешнего премьера Ференца Дюрчаня. Чего хотят? Хорошей жизни. Без сталинской заразы, но и без капитализма. Не очень понимая, как этого добиться. При этом многие лишь очень-очень приблизительно помнят, что оно там было - в толще прошлого...
«Отец» киномэтра Иштвана Сабо - один из центральных фильмов нью-йоркской программы. Режиссер снял за свою долгую творческую жизнь двадцать две полнометражные ленты, получил несметное количество призов самых престижных мировых кинофестивалей. Картина «Отец» была удостоена Гран-при Московского международного кинофестиваля 1966 года.
Названный «автобиографией поколения», «Отец» был, по сути, первой картиной, где использовались документальные кадры восстания 1956 года. Они были фрагментарными, но это оказалось прорывом долгой и страшной десятилетней немоты. Тем не менее страха и тяжести в фильме не ощущается. Он вообще поначалу воспринимается как юмористический, этот странный фильм: мальчуган Тако (Миклош Габор), живущий с мамой, знает нечто про своего папу, доктора и хорошего человека, который погиб сразу после войны. В памяти ребенка - отрывочные, как старая кинохроника, кусочки прошлого: вот папа надевает белый халат, вот, смешно растопыривая руки, ловит мальца в свои объятия в коридоре больницы. И витает над мифом об отце-герое таинственное слово «партизаны», и камера показывает, как папа, милый интеллигент в очках, бегает от каких-то фашистов, прячется в подворотнях. То, что эти фашисты - не немцы, а вовсе свои, что его страна поклонилась Гитлеру, мальчик узнает позже, когда вырастет. Если узнает... А пока он еще не совсем большой, накапливается информация к размышлению. Всякая. Например, пацан узнает, что среди его одноклассников есть граф - настоящий, хотя и бывший. Этого безумно боится дурочка-учительница, присланная питать молодые умы вместо священника, из школы изгнанного. Дальше - больше открытий. Герой, уже молодой человек, встречается с девушкой, которая тоже старательно молчит о своем прошлом, а главное, о происхождении: родные вообще посоветовали ей сделать пластическую операцию и убрать вызывающий библейский нос... Но это, как ни странно, одна из частностей. А целое хотя и приправлено долей комедии, порой даже с элементами цирковой клоунады, остается страшным. Потому что никто из старых ничего не помнит, никто из молодых ничего не знает и не понимает. Вначале мальчик, потом юноша мучительно ищет ниточки, ведущие к отцу, - и упирается в очередной тупик. Медсестра отвечает: ваш папа носил, дескать, пальто. Вторая медсестра выдавливает из себя: был, вроде, добр. Воевал в партизанах? Все пожимают плечами. Ибо не знают, кто и что делал в достаточно позорном прошлом. Потому герой сам должен сделать выбор, что ему делать в настоящем, которое тоже далеко не стерильно в моральном отношении. Поцеловать девушку-еврейку Тако не побоится и на демонстрацию выйти тоже. И даже потребовать себе некой свободы. Но в историческом промежутке между Сталиным и Гитлером свобода еще не проросла. И миф о пречистом папе запутывает представления о мире еще больше...
Фильм «Московская площадь», снятый пять лет назад, - дебют молодого режиссера Ференца Торока. И это еще одна история жуткого забвения прошлого. Молодые люди живут в посткоммунистическую эру. Вроде без забот. О том, что когда-то в жизни страны было нечто неприятное, знают смутно. Если кто из людей постарше что-то помнит - предпочитают помалкивать. А юное поколение пребывает в неведении просто-таки младенческом: оно ничегошеньки не знает ни о том, что Венгрия сотрудничала с фашистами, ни о восстании 1956-го. Не замечают детишки и того, что мир вокруг них сползает к очередному краю. Ребятишки - подростки Петя, Киглер, Сагоди слоняются по улицам, поднимают кипеж на вечеринках, пытаются спихнуть ненавистные экзамены, жульничают с экзаменационными билетами. Что-то они слышат, что-то там говорят старшие о том, что былые поколения больше гордились Австро-Венгерской монархией, чем униженностью современной истории. Выспросить бы побольше - но юнцы явно не любопытны. Услышать бы от кого, но единственный умный и сердечный человек - Петина бабушка весь фильм молчит. И не просто, а изо всех сил! Усиленно пялясь в телевизор, усиленно куря очередную сигарету. Когда же внук, клянчащий деньги на очередной поход в кафе, рассеянно спрашивает, чьи это там гробы перезахоранивают на экране телевизора, бабуля невнятно обещает рассказать все потом и торопливо сует деньги: иди-иди, деточка... (Могилы «опального премьера» Имре Надя и его сподвижников оставались до 1989 года неизвестными. В 1989 году было совершено перезахоронение останков, ныне они покоятся в Будапеште на Новом кладбище). Спрашивается: отчего взрослому парню, заканчивающему среднюю школу, нельзя об этом знать? Чтоб не было переживаний. По всей вероятности - у детей хрупкая психика. И бабушка продолжает усиленно дымить папиросой, откладывая разговор на потом. В ожидании «потом», а точнее, в ожидании манны небесной Петя с товарищем открывают бизнес по продаже фальшивых железнодорожных билетов. А потом, попавшись на том самом жульничестве во время экзаменов по литературе, по этим же билетам сматываются в Европу, где дружок Пети попадается на магазинной краже...
Пора, пора бы уже бабушке рассказать внуку, чудом не угодившему за решетку, что есть мир, в котором он живет. Но она не успеет. Она упадет и умрет от инсульта в одночасье. На площади с глубоко символичным названием - Московская...
Фильм Корнела Мундрачко «Йоханна» вышел на экраны Венгрии в 2005 году. В нем нет политики. В нем есть любовь. И первым моим впечатлением было недоумение и желание быстренько выключить эту мутоту! Через несколько минут таковое желание прошло...
На экране - приемный покой больницы, в которую свозятся жертвы крупной аварии - видимо, пассажиров автобуса. Среди них - хорошенькая молодая девушка, которую отхаживают медики и которая, добравшись до комнаты, где хранятся лекарства, немедленно вкалывает себе дозу. Ее ловят на месте преступления - но за бездомную наркоманку вступается молодой врач: он решает оставить Йоханну при больнице и обучить ее искусству медсестры. Сюжет вроде интересен, но попытайтесь представить себе, что все эти страсти не «проговариваются», а поются хорошо поставленными опереточными голосами! И хочется отгородиться от этой искусственности - но вдруг замечаешь, что она притягивает, и продолжаешь смотреть именно под властью этой странной притягательности, а вовсе не только из желания узнать, что там будет дальше.
Дальше, как ни жаль, ничего хорошего не будет. С заступником Йоханны вроде соглашаются, но потом в отделении начинают твориться странные вещи: больные, еще вчера безнадежные или близкие к тому, чудесным образом обретают здоровье и вкус к жизни. И вот с этим мириться не выйдет. Въедливой старшей медсестре не требуется много времени, чтобы узнать, что причиной всему - маленькая наркоманка, которая под покровом ночи предается с пациентами плотским страстям. Однако нам рассказывают не историю падшей женщины. Тонюсенькая, как веточка, Йоханна - праведница: секс с больными изношенными мужиками не только не доставляет ей удовольствия - он ее выматывает, превращая в собственную тень. А нормальный, физически здоровый доктор, который к тому же хорош собой, ни малейшего желания у неё не вызывает. Потому что у девочки миссия - поднимать болящих, а не тешить банального сластолюбца.
И все это вокально безупречно. И до поры поневоле напоминает анекдотическое «Давайте отрежем Мересьеву ногу!» Но дайте себе труд не раздражаться с полоборота - и тогда станет ясно, что если отыгрывать эту драму обычно, реалистически, то у нее пропадет «лица необщее выраженье». Оперетта - национальный жанр, своего рода одна из черт национального характера, венгры на ней растут, она - своего рода компенсация за историческую униженность: наше! Но не монументальное, подавляющее, а светлое, позволяющее чуть приподняться над тяжестью прямого смысла, глянуть на происходящее со стороны и чуть сверху. И тогда происходит парадокс: театр становится жизнью, принявшей сценическую условность как часть сущего.
В театрализованной жизни есть над чем посмеяться: над завистливостью мерзавки старшей медсестры, для которой святая девочка-стебелк - не более чем проститутка; над вульгарностью и похабелью врача-спасителя, который перестает быть таковым, как только понимает, что спасенная Йоханна не станет его наложницей. В жизни всегда есть место человеческой мерзости, и даже возвышенная музыка из нее не вытащит: дорогие коллеги (а точнее, сам спаситель) убьют Йоханну, потому что жить с пониманием ее силы им не под силу. Убьют - а потом красиво оплачут под хор ангелочков, внятно поющих, что самопожертвование - вещь зряшная.
Этот высокопоэтичный фильм невероятно высокого эмоционального напряжения посмотреть очень стоит.
Кино Венгрии как старое, так и современное - это стиль и красота, это значимость и глубина, это шрамы прошлого и ножевая рана событий, которые прошлым покуда не становятся. Не убоявшись душевной работы, откройте его для себя
