Что нового в сегодняшнем Гиббсвилле?

Все началось с того, что я случайно наткнулся в интернете на информацию об известном американском писателе Джоне О’Хара, который сочинил свой первый роман «Свидание в Самарре», живя в скромном номере нью-йоркского Pickwick Arms Hotel. И я решил проверить, сохранился ли отель, где было создано произведение, принесшее известность тогда еще начинающему писателю.
Старое кирпичное, ничем не примечательное двенадцатиэтажное здание сохранило свой прежний адрес: 230 East 51 street. В очень скромном тесном вестибюльчике, где регистрируют постояльцев, томился от безделья администратор. Про писателя Джона О’Хара он ничего не слышал.
Никакой мемориальной таблички у входа в Pickwick Arms Hotel нет, как, например, в расположенном по соседству отеле «Chelsea», как гирляндами увешанному табличками с именами известных деятелей культуры, проживавших в разное время в его апартаментах.
Наверное, в Pickwick Arms Hotel плохой управляющий, потому что мемориальную табличку стоило бы прикрепить - хотя бы в целях саморекламы. Думаю, это могло бы польстить самолюбию хотя бы некоторых его потенциальных постояльцев. Ведь наверняка кто-то из них может оказаться поклонником этого писателя.
Посещение отеля пробудило во мне желание перечитать этот роман. Но ехать в Центральную бруклинскую библиотеку мне не хотелось, и я отправился в путешествие по Всемирной Сети, где нашел роман «Свидание в Самарре», опубликованный по-русски! Великая все-таки вещь – интернет. Так я впервые в жизни прочитал целый роман c дисплея своего компьютера.
Роману предпослан очень интересный эпиграф из Сомерсета Моэма. Это замечательная притча, которую мне хочется привести целиком, хотя, может, она и чуть длинновата. «Смерть рассказывает: Жил в Багдаде купец. Послал он слугу на базар за товаром, но тот прибежал назад, бледный и дрожащий, и сказал: «Господин, на базаре в толпе меня толкнула какая-то старуха; я оглянулся и увидел, что это была сама смерть. Она посмотрела на меня и погрозила мне. Господин, дай мне коня, я уеду из этого города, скроюсь от своей судьбы. Поеду в Самарру, там смерть не найдет меня».
Дал купец слуге коня, сел слуга на коня, вонзил шпоры ему в бока, и помчался конь со всех ног. А купец пошел на базар, увидел меня в толпе, подошел и спросил: «Почему ты погрозила моему слуге, когда увидала его нынче утром?» - «Я не грозила ему, - ответила я. - У меня лишь вырвался жест удивления. Я не ожидала увидеть его в Багдаде, потому что сегодня вечером у нас с ним свидание в Самарре».
На протяжении всего романа только в этом эпиграфе говорится о свидании в Самарре – столице древнего халифата Аббасидов. Далее во всем повествовании нет ни единого упоминания об этом городе, но мысль о том, что от судьбы не уйдешь, остается в подсознании все время, пока читаешь роман.
Так совпало, что на чтение романа наслоилось два события, которые достаточно широко освещались в прессе и на телевидении: 65-летие расстрела евреев в Бабьем Яру и присуждение Нобелевских премий, среди лауреатов которой, как часто бывает, оказались евреи: химик Роджер Корнберг и генетик Эндрю Файер. И тут я обратил внимание на то, как описывает О’Хара отношение к евреям в пенсильванском городке Гиббсвилле. Привожу три цитаты с краткими пояснениями.
Вот глава, где речь идет о девицах – «клушах», как их называет сам автор, которые из-за своей серости не пользовались успехом у мужчин, но стремились выйти замуж, чтобы занять какое-то место в гиббсвиллском обществе. «Но для этого нужен был брак, а не просто помолвка, и мужчина мог быть мерзавцем из мерзавцев, глупым, дурно одетым, каким угодно, только не евреем. Да ни одна из гиббсвиллских девиц, принадлежавших к загородному клубу и Лантененго-стрит, и не могла бы выйти за еврея. Она бы не осмелилась».
В то же время походя он упоминает об одной такой «клуше» по имени Констанс, которая поступила учиться в колледж Смита. «Совсем простушка, она поступила в Смит и рискнула соперничать со способными еврейками за честь вступить в сообщество лучших студентов».
В дремучем Гиббсвилле было несколько врачей, в числе которых и еврей Московиц. И вот местный доктор Инглиш, называя про себя Московица «шарлатаном-еврейчиком», не сомневался, что тот ищет любую возможность его унизить и мечтает об этом с тех пор, «как доктор Инглиш, устраивая обед в честь окружного общества медиков, не пригласил Московица. Доктор Инглиш полагал, что для этого была весьма веская причина: обед состоялся в загородном клубе, куда евреев не пускали, а он вовсе не имел намерения нарушать правила клуба».
С одной стороны, презрение, отторжение и скрытая зависть, а с другой - невозможность непризнания, хотя бы вскользь, способностей, достижений и заслуг.
Поневоле я подумал о том, изменилось ли что-нибудь в наши дни. Не исключено ведь, что в американской глубинке и по сей день существуют подобные настроения. И так как я сам ничего не знаю об этом, решил обратиться к Джефу Кацу - знакомому молодому выпускнику Корнеллского университета и американцу в третьем поколении, отец которого живет в маленьком городке штата Огайо. Я попросил Джефа спросить своего отца, что он знает об отношении жителей городка к евреям. И вот что ответил Кац-старший. В глубинке и не видели евреев, мнение складывается из слухов, домыслов и телевидения. Но если вдруг там и оказывается один еврей, то это обязательно состоятельный человек - или врач, или адвокат.
Совсем другое дело в больших городах. Там можно встретить людей вроде патологического антисемита Мэла Гибсона, папаша которого публично отрицал Холокост. Легко представить, какие речи он произносил у себя дома за обеденным столом. Вот яблоко и упало недалеко от яблони. И когда это «яблочко» приносило публичные извинения (конечно же, из-за боязни лишиться работы в Голливуде) над ним хорошо поиздевался Ховард Стерн.
Я понимаю, что ничего нового не открыл. В Америке, как известно, есть все, но хорошо уже то, что такие типы, как Гибсон, вынуждены прилюдно каяться.