ФАНЕЧКА, или монолог иммигрантки

Зимой 1988 года я приехала в Америку навестить младшего брата Сеню.  Мой старший брат Феликс живет в Израиле. Они оба с высшим образованием. Один программист, другой – дантист. Не то, что мы с  мужем Виталиком: еле-еле среднюю школу окончили и в большой мир подались цыганский музыкальный ансамбль изображать. Ездили по городкам и селам СССР.  Большие города обходили стороной: боялись, что не так поймут. Виталик и два других его приятеля бренчали на гитарах, ну, а я танцевала с бубном. Сами понимаете, к цыганам мы имели весьма отдаленное отношение. Но провинциальная публика была довольна и наши еврейские корни не выкапывала. Я молодая была: маленькая, худенькая, хорошенькая, загорелая на одесском солнце. Чем не цыганка?

 

Это теперь во мне восемьдесят пять килограммов живого веса при росте один метр сорок восемь сантиметров. Ужас! А самое выдающееся место – грудь. Разрослась она так, что лифчик спину сжимает, словно тугой обруч.  Надо будет при случае сделать операцию по уменьшению бюста. Говорят, в Америке такое обрезание провернуть – раз плюнуть. Лишь бы деньги были. Но что-то я отвлеклась от темы...

 

Итак, приехала я навестить брата Сеню, ну, и заодно посмотреть, как тут в Америке наши братья и сестры, еврейские беженцы, живут, поживают. Как деньги зарабатывают, чем питаются, что носят, сколько платят за квартиру? Мы с Виталиком и девочками тоже, вроде бы, лыжи навострили в Америку, но свое последнее слово ОВИРУ еще не сказали. Все раздумывали, чтобы не получилось, как в той книге: «Остановите самолет, я слезу!»

 

Словом, Виталик выпихнул меня вперед разведчицей. И я, как угорелая, моталась по магазинам, по родственникам и друзьям. Все высматривала, выспрашивала. И у Люси побывала, Ритулиной школьной подруги. (Мы с Ритулей когда-то тоже вместе в школе учились с первого по четвертый класс, пока ее в Москву из Одессы родители не увезли.)

 

Люся – филолог со знанием английского языка, уже десять лет в Америке, а все еще живет в проджекте для людей с низким доходом. Тут естественный вопрос возникает: если у нее доход низкий при университетском английском, то какой доход будет у нас с Виталиком – без университета и без английского? На этот вопрос отвечать мне пока не хотелось.

 

И квартирка у Люси такая крошечная, убогая. Спальни – две конурки.  Кухонные шкафчики – рухлядь. Санузел совмещенный, и кафель только внизу вдоль плинтуса проложен. Я, конечно, ничего плохого Люсе не сказала. Зачем хорошего человека обижать? Просто задала пару дежурных вопросов.

 

– Люся,  сколько вы с мужем зарабатываете, если не секрет?

 

Сеня меня под столом бац ногой. Молчи, мол, дура бестактная. У нас в Америке не принято такие вопросы задавать. Я поняла – не идиотка ведь – и сразу переключилась на   другую тему:

 

– Долго вы еще в этой квартире жить собираетесь? Когда будете дом покупать?

 

Тут Люся встала в гордую позу:

 

– Нам пока и здесь неплохо. Поживем – увидим.

 

Так я и поверила, что им тут неплохо, но прикусила язык, и спорить не стала. Я же в гостях. Зачем хозяевам на больную мозоль наступать?

 

– Ну, Фанечка, ты все узнала, все спросила? Вставай, поехали! У нас еще дел по горло, – вклинился в разговор Сеня. Попрощались мы с Люсей и отчалили в магазин Macy’s на распродажу. Распродажи – моя страсть.

 

 

 

* * *

 

Ровно через год, пройдя через эмигрантские стойбища Вены и Италии, мы окончательно приземлились в Бруклине. Сначала жили один месяц у Сени, в его новом доме на границе Куинса с Лонг-Айлендом. Дом – сказка, мечта иммигранта. Целых три туалета и две ванных. Кафель до потолка, паркетные полы, деревянные панели. Высокий забор, бассейн, как в голливудском кино. Мы бы и дольше у него прожили, но он каждый день морально пинал нас, чтобы поскорее сняли себе квартиру и стали на свои, пока еще хилые, ноги.

 

Я понимаю, что мой характер – не сахар. Я лезу во все дырки, что думаю, то часто и говорю, и даю бесплатные советы. Но ведь Виталик меня любит и уже больше двадцати лет терпит. И Сенька мог бы потерпеть. Ну, да что говорить! Принял нас, кормил, поил целый месяц.  Грех жаловаться.

 

Сняли мы, в конце концов, в Бруклине квартиру – самую дешевую, какая только была на маркете в итальянском районе Бенсонхерст. (Название для моего уха не очень приличное, но район хороший.) Частный дом, второй этаж. Комнат много, настоящий лабиринт, только дом этот хозяева не ремонтировали, наверное, со времен президента Рузвельта. Стены потрескались, с потолка сыпалась побелка. В уборной вода спускалась через два раза на третий, кухонные шкафчики прогнили. Когда я поднималась по лестнице наверх, она под моими килограммами так скрипела и шаталась, что я боялась вместе с этой лестницей рухнуть.

 

Проджектовская квартирка Люси, по сравнению с нашей берлогой, теперь казалась мне уютным гнездышком. Но чтобы такую городскую квартиру получить, надо лет пять-десять ждать. А мне ждать некогда с моей проклятой болезнью, унаследованной от мамы. И братья мои тоже больны, и девочек моих я наградила этим чертовым геном. Мой брат Феликс, который дантист в Израиле, уже на диализе, но пока работает. Так опять я завела себя на эту тему. Надо жить сегодняшним днем, и все тут.

 

А сегодняшний день – это прежде всего английский. Записались мы с Виталиком на наяновские курсы английского языка. Он оказался способнее меня: на лету язык ловил –  вместе с «произношением». Все же, абсолютный слух музыканта. А мне, хоть кол на голове теши, не могу я звуки «R» и «Th» произносить, как положено. Во рту моем происходит какое-то движение: вроде, поднимается мой бедный язык то к передним верхним зубам, то к небу, да все не те звуки выходят. Мучилась, мучилась я, аж мозоль на языке натерла. Ни черта не получается. Плюнула я на это дело и решила, что меня и так поймут. Ведь понимали же мы нацменов в Союзе.

 

В общем, лег мой английский, как Бог на душу положил. Мозги мои больше к бизнесу приспособлены, чем к учению. Я ведь в Союзе не только цыганку изображала, но еще и гешефт разный делала. Тряпки, фрукты, овощи, мебель. Но это был советский бизнес, построенный на нехватке товаров.  А здесь бизнес американский.  Его надо строить по-другому. Здесь главное – уникальность товара и в меру доступная цена.

 

Виталик поступил в двухгодичный колледж. Решил освоить финансы и продажу страховок. А я пока занялась изготовлением корзиночек. Это было мое изобретение. Принцип уникальности должен был сработать. Одна женщина на курсах рассказала мне, что американцы на Easter дарят друг другу подарки в корзиночках. Яйца крашенные, вино и всякое такое. Стояла зима. До Easter было еще далеко, но мы со старшей дочкой Катей решили действовать по пословице: готовь сани летом, а телегу – зимой. Закупили на флимаркете цветных плетенок и папиросной бумаги, и каждый вечер сидели надомницами, плели корзинки. Наплели мы этих корзинок – разных фасонов и расцветок –  видимо-невидимо и распихали, рассовали их по всей квартире: на столах, в шкафах в тумбочках, на полу, под кроватями. Мы, что называется, увлеклись. Это был явный перебор. Ну, не квартира – дизайнерский салон.

 

Виталик как-то пришел домой из колледжа и за голову схватился:

 

– Охренела ты, мать совсем! – мягко высказался он. – Все, прекращай производство. Надо начинать товар реализовывать.

 

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.  Заплатили мы за место на флимаркете пятьдесят долларов, привезли наши корзиночки, расставили их на столе, аж в глазах рябит. Люди подходят, берут корзиночки в руки, вертят так и сяк, как мартышка очки, и комментируют:

 

– Симпатичные кошелки. А для чего они?

 

– Подарки класть...  на Easter и, вообще, для улучшения интерьера, – поясняет Катя, которая уже училась в High School и лихо болтала по-английски.

 

Люди пожимают плечами и проходят дальше к другим столикам. И так все пять часов – с одиннадцати утра  до четырех дня. Ни одной корзиночки не продали. Пришлось потом несколько штук друзьям и соседям подарить, остальные – отвезли в Армию спасения. Может, кого-то они и спасут, только не нашу семью. Так печально завершилась первая попытка моего американского бизнеса.

 

– Не унывай, Фанька! – бодро сказал Виталик. – Это только начало. Подумаешь, какие-то жалкие корзиночки! Вот выучусь на брокера, и мы развернем бизнес покруче.

 

 

 

* * *

 

Виталик учился в колледже, а я немного схватила английский и получила свою первую работу от NAYAN(ы). Надо было ездить в аэропорт Кеннеди, встречать наших беженцев-иммигрантов и развозить их по гостиницам или по родственникам. Нет, конечно, не я везла, а водитель автобуса. Я только встречала их с табличкой NAYANA, что называется, делала meeting and greeting. Работа нервная, но престижная, не какая-нибудь там швея-мотористка, продавщица или хоуматтендант.

 

В NAYAN(е) высоко оценили мои коммуникативные способности, хоть я и не имела высшего образования. Новоприбывшие сразу на меня накидывались со своими вопросами и проблемами, только что не бросались в объятия,  словно я им мать родная. А я ведь артистка. Могу не только цыганку, но и мать Терезу изобразить. Я их  дежурной улыбочкой «cheese» приветствовала и успокаивала. Мол, не волнуйтесь и радуйтесь, что вы прибыли в культурный центр мира – город Нью-Йорк. Пройдет время, привыкнете, устроитесь, и все у вас будет замечательно.

 

Так проработала я два года «встречалкой и развозилкой» новоприбывших и слегка подустала мотаться.  Все же не девочка! Идею американского бизнеса я, после провала операции «корзиночки», похерила. И захотелось мне обычной сидячей офисной работы с девяти до пяти.

 

К тому времени я вполне освоила минимально разговорный английский (хоть и без «произношения») и заполнение всяческих applications. И тут я как раз прослышала, что открывается новый колледж по подготовке программистов, бухгалтеров, помощников врачей и других спецов, которые требуются на американском маркете. «Ну, Фаня! Твой звездный час настал!» – сказала я себе, позвонила директору колледжа и уговорила его меня принять. Приехала я, вошла к нему в кабинет и вижу: сидит такой здоровенный бык, курит и нервничает. Денег, наверное, куча, а как за дело взяться, толком не знает. Я, конечно, этого быка сразу за рога. Говорю ему и не краснею:

 

 – Если вы хотите, чтобы ваш колледж был успешным, возьмите меня в регистратуру. У меня есть experience работы с новыми иммигрантами. Я знаю, как надо людей уговаривать. Дайте мне шанс. Через полгода у вас отбоя от студентов не будет.

 

 И так я убедительно говорила, что не смог он мне отказать: взял себе в помощники. Зарплату мне, как вы понимаете, предложил не слишком высокую, но я, все равно, согласилась, так как денежная база в нашей семье уже была построена. Виталик легко и уверенно въехал в бизнес продажи иншуренса, научился вешать лапшу на уши нашему брату иммигранту и на этом деле очень даже неплохо зарабатывал. А моя задача была оформлять новых студентов и агитировать их друзей и знакомых, посулив глубокие знания и после окончания учебы – стопроцентное устройство на работу. Это вам не корзинками торговать, а вершить людские судьбы. Большая ответственность. Надо сказать, тут я оказалась профессионально вполне пригодной. Одно слово, артистка. Умела уболтать кого хочешь. Народ мне верил, и наш колледж быстро приобрел популярность. Босс оценил меня по заслугам и, соответственно, повысил зарплату.

 

Итак, дела нашей семьи пошли в гору. Я в офисе стала незаменимым человеком. Фаня позвони, Фаня поговори, Фаня уломай! Виталик  продавал life insurance направо и налево. Катя поступила в престижный колледж и с Божьей помощью будет дизайнером одежды. Младшая – Марина уже в High School. Все, вроде бы, отлично, только здоровье мое стало барахлить. То сердце прихватит, то давление подскочит. И анализ крови все хуже и хуже. Но ведь я оптимистка. Я жизнестойкая, и меня не так-то просто six feet underground загнать.

 

Ритуля написала мне, что ее подруга Люся с мужем и сыном, наконец, распрощалась с проджектом и купила кондо в Бруклине. Давно пора. Я загорелась поехать посмотреть. Оставила Виталика с машиной на Брайтоне – пусть пока shopping делает – а сама направилась к Люсе. Долго искала я это кондо. Улочка какая-то незаметная, и на ней все больше хибары, ни одного приличного дома.  Народ шастает бедно одетый, неряшливый. Краснорожие мужики, неухоженные тетки в шортах  и крикливые, сопливые детишки – что называется – white trash. Да, райончик не больно-то престижный. Наконец, нашла нужный адрес. Кирпичный трехэтажный домик. Ни стоянки для машин, ни гаража. Тоже мне, кондо называется! Нажала на buzzer. Еле забралась на третий этаж. Не с моими паундами брать такие крутые подъемы.

 

– Привет, Люся! Давно мы с тобой не виделись! Я тебя «мисала». А ты меня?

 

– Привет, Фаня, привет! Я много раз собиралась тебе позвонить, да все руки не доходили. Семья, работа а теперь мортгидж.

 

– Мортгидж – это серьезно. Ты похудела, Люся. И бледная какая-то стала.

 

– А ты все поправляешься. И загорела, словно только что из Флориды или с Багамских островов. Проходи!

 

Мы обнялись, словно родные. В Америке все обнимаются, но целоваться не обязательно. Люся познакомила меня со своим мужем Сашей. Ритуля писала, что он большой босс на каком-то радио. Видать, не такой уж большой, раз купил кондо без парковки и на такой паршивой улице. Правда, потолок высокий, скайлайт и балкон во всю стену. Я одобрительно оценив высоту потолка и скайлайт,  решительно рванула к прозрачно-чистой балконной двери и, предположив, что та открыта, на полной скорости долбанулась головой о стекло. На счастье, как балконная дверь, так и моя голова оказались весьма прочными. Ни та, ни другая не разбились. Правда, я заработала здоровый синяк на лбу, к которому Люся тут же приложила лед.

 

– Ну, ты даешь, Фаня! Не женщина, а метательное орудие! – изрек Саша. – Хорошо, что у нас, на всякий пожарный, есть страховка.

 

– Да! Таким тараном можно пробить в скале новый Симплонский туннель, – добавила Люся.

 

В общем, они – ребята с юмором. И кондо ихнее не такое уж плохое. Но мы с Виталиком решили дом покупать. И не в Бруклине, а на Стейтен-Айленде.             Пускай подальше от русской общины, зато можно недорого купить настоящий особняк. К тому же, в престижном районе. А для нашей семьи теперь престиж – первое дело. Виталик – не кто-нибудь, а известный в Нью-Йорке брокер. Я, можно сказать, второе лицо в знаменитом колледже.

 

Целый год мы искали подходящее жилье. Изъездили Стейтен-Айленд вдоль и поперек. Наконец, нашли то, что нужно: отдельно стоящий двухэтажный дом, правда, мягко выражаясь, не новый, (нуждается в ремонте). Не такой шикарный, как у моего брата Сени, не mansion, но зато двухсемейный (значит, можно одну квартиру сдавать), с бассейном, в прекрасном районе на опушке леса. Можно сказать, прямо в лесу. Тишина, деревья, птички поют. Соседи – итальянские миллионеры. Мы с Виталиком торговались до потери пульса. Продавец, само собой, не хотел снижать цену, но я же пру, как таран, если у меня цель есть. Недаром Люся сказала, что мною можно пробить новый Симплонский туннель. Конечно же, хозяева дома нам, в конце концов, уступили.

 

Сделали мы ремонт, переехали, сидим с Виталиком в обнимку у бассейна, ланчуемся, кайфуем. И все-то у нас по первому классу. Старшая дочка Катя уже работу нашла по специальности. Правда, в другом штате, но ведь не на другом же конце света. Младшая – Мариночка – High School заканчивает. У обеих – бойфренды из богатых американских семей. Мои дочки на мелочь всякую иммигрантскую не размениваются.

 

– Я же говорил тебе, Фанечка, что мы прорвемся! Вот и прорвались, – говорит Виталик и еще крепче меня обнимает.

 

 Мы с ним уже тридцать лет живем, а у нас все еще любовь. И ночью и днем. Я так, между делом, сделала себе операцию по уменьшению бюста и ни копейки не заплатила. Врач написал диагноз, что под тяжестью груди у меня позвоночник прогибается, и может горб образоваться. В итоге, прооперировали меня по медицинским показаниям – по страховке. Виталик меня после операции еще больше любить стал. Не каждая семья может такой любовью похвастаться. К примеру, брат мой Сеня решил вдруг со своей женой разводиться. Нашел себе женщину помоложе: фигуристую, без морщинок и с высшим образованием. А мы с Виталиком любим друг друга без всякого образования. У нас образцовая иммигрантская семья. Даже журналист приезжал из местной русско-еврейской газеты, интервью брал и статью написал о нас: откуда приехали, с каким багажом и чего достигли. Я эту статью из газеты вырезала, размножила и послала своим друзьям из бывшего СССР. Пусть почитают да позавидуют. Я – женщина  без предрассудков и зависти не боюсь.

 

В общем, все в нашей семье было прекрасно, и мы почти построили наш American dream, если бы не два обстоятельства. Во-первых, почки мои дали сбой, и врачи настоятельно советовали мне сесть на диализ. Я, конечно, это решение так просто принять не могла, и все себя уговаривала: «Ну, еще годик, ну хоть полгода, проживу как нормальный человек...» Брат мой Сеня уже сел на этот самый диализ, но пока еще ходил на работу. А другой брат, Феликс, который в Израиле, скоро год, как six feet в земле лежит.

 

Во-вторых, наступил финансовый кризис. Как ни старался Виталик, как ни крутился, insurance business пошел вниз. Никто не хотел страховать свою жизнь, так как после 11 сентября цена этой жизни стала – копейка. Финансы наши очень громко запели романсы. Надо было продавать акции, а Виталик все покупал и покупал, пока у нас не осталось почти никакой наличности. Тогда Виталик, втихаря от меня, стал покупать в долг.  Он закрыл офис, сутками сидел в бейсменте на компьютере, не мылся, не ел и не брился и что-то там отчаянно колдовал. Я пыталась остановить его, но... какое там! Он меня не слушал, только орал, как сумасшедший:

 

– Убирайся отсюда, идиотка! Ты мне приносишь bad luck!

 

Ехали мы как-то на машине из Манхэттена домой и отчаянно ругались. Я кричала мужу, что он разорил нашу семью и что я хочу с ним разводиться. А он мне: «Заткнись,  не ори под руку! Я ведь за рулем». Я понимала, что машина не место для выяснения отношений, но так раскипятилась, что не могла остановиться. Виталик резко притормозил, и в нас сзади врезалась машина. Я повисла на ремне, а  Виталик вмазал грудью прямо в airbag. Стоим мы на хайвэе, очухались немного. Я говорю Виталику:

 

– Пойди, посмотри, что там с нашей машиной и кто нас ударил.

 

Виталик вылез из машины, и тут послышался жуткий грохот. И все. Дальше ничего  не помню. Очнулась я в больнице. Капельница, переломы, ребра болят. Девочки мои приехали.  Я спрашиваю:

 

– А где папа?

 

– Нет папы. Когда он вылез из машины, проезжал трак и сшиб его насмерть. Вчера похоронили, – отвечает Катенька и смотрит на меня с укором и с жалостью. Мариночка молчит, ничего не говорит. Но выражение ее лица – один сплошной упрек. Как будто я виновата, что Виталик погиб. А разве я виновата? Но, видно, отец моим девочкам был дороже матери. Мне так больно стало, горько и жутко обидно. Обидно за все сразу: что Виталика больше нет, что я разорена, и что девчонки мои меня не любят. Неужели я все это заслужила? Что я такого ужасного в жизни сделала? Заплакала я, тихо так, почти беззвучно. А я редко плачу. Катенька – она все же добрая девочка – мне слезы вытирает и шепчет:

 

– Не плачь, мамочка! Папу уже не вернешь. Это судьба.

 

 

 

* * *

 

Выписалась я из больницы. Катенька уехала к мужу в Аризону. Мариночки вечно дома нет: то в колледже, то на гулянке – решает, из какого бойфренда можно хорошего мужа сделать. Я вечно дома одна. На работу пока выйти не могу, надо physical therapy делать. Машину я водить так и не научилась. А у нас на Стейтен-Айленде без машины нельзя. Хорошо хоть жильцы мои, добрые люди, помогали мне с шоппингом.

 

А телефон все звонил и звонил. Кредиторы за горло брали, чтобы я Виталика долги выплачивала. Что было делать! Отключила я городской телефон. Оставила один только мобильный. А они, кредиторы, и этот номер пронюхали. Но ведь меня голыми руками не возьмешь! Я separation с мужем задним числом оформила. Не отвечаю я за его долги, и все тут. Два года от кредиторов отбивалась и отбилась.

 

Мариночка колледж окончила и нашла работу в Аризоне, около Катеньки. Предлагали они и мне туда переехать, но я ведь гордая и самостоятельная. Не хочу я детям быть в тягость. Я уж как-нибудь доживу свой век в собственном доме.

 

Сеня недавно умер. Его первая жена – хорошая женщина – мне помогает. Стали мы с ней подругами. Вместе уикенды проводим. Заезжает она за мной на машине, и чешем мы в бруклинскую русскую баню. Сидим там целый день, шикарно время проводим. Бассейн, парная, джакузи, креветки с пивом. Знаю, знаю: все это мне вредно. Жизнь – вообще вредная штука, только не хочется с ней расставаться.

 

– Посадили меня, в конце концов, на диализ. Чистят кровь два дня в неделю, а остальные три дня я, все равно, работаю. Не так-то просто меня под землю six feet зарыть.

 

Вот уже стала работать только два дня в неделю. Сил совсем мало осталось. А потом и вовсе ушла на disability. Целый день кушаю и смотрю телевизор. Так, иногда приезжаю в колледж сотрудников бывших повидать, посоветовать им, как лучше новых студентов агитировать. Босс меня уважает, слушает.

 

Обещала боссу сегодня приехать, заказала access-a-ride...  Только не получилось у меня. Что-то сердце прихватило.  Вызвала ambulance. Забрали меня в больницу в emergency room. И странное дело: вдруг стало меня как бы две. Одна лежит на каталке, недвижимая, желтая, вся в трубках. И врачи над ней хлопочут. А другая, невесомая, светлая, летает над ними кругами и как бы наблюдает. Та, которая летает, слышит голос Виталика: «Я жду тебя, Фанечка!»