Как бульдозером по душам

“Под Симферополем гробокопатели осквернили расстрельный ров”. Под таким заголовком 23 апреля 2012 года на сайте “Новый регион 2” опубликовано сообщение Анны Савицкой. В нём говорится, что “...под Симферополем вандалы раскопали ров....Шурф на месте массового захоронения на 10-м километре трассы “Симферополь - Феодосия” недавно обнаружили члены Ассоциации еврейских общин Крыма, которые пришли, чтобы посадить рядом с памятником деревья. Братская могила... была разворошена, свежевыкопанные кости, фрагменты черепов, остатки обуви и личных вещей погибших лежали на поверхности”.

 

...К 12 мая 1944 года Крым полностью был освобождён от немецкой оккупации. Пусть Симферополь и не так пострадал, как Керчь, но и здесь - сплошные руины. Мало кто уцелел из местных. А таких, кто мог бы хоть что-то рассказать о судьбе родных Малки, и того меньше. Она шла от дома к дому по улице, где жили до войны её родители, братья и сёстры, искала соседей, очевидцев. И нашла... Трагические рассказы совпадали.

 

Трудно было поверить, что никто из её семьи не уцелел. И только тогда всё услышанное стало для неё реальным, когда она получила четыре маленьких листка - свидетельства о смерти под номерами 1116, 1117, 1118 и 1119, выданные Симферопольским ЗАГСом Народного Комиссариата Внутренних Дел СССР от 23 декабря 1944 года. Во всех четырёх справках в графе “причина смерти” одна и та же запись: “6 декабря 1941 года расстрелян немецкими оккупантами”. Только тогда она появилась здесь с нами, тремя своими дочерьми...

 

К тому времени мне было пять лет, и моя детская память сохранила все подробности этой встречи.  Город лежал в развалинах, у разбитых и разрушенных домов, на базаре, у входов в магазины можно было увидеть нищих с протянутой рукой и безногие фигуры, которые сидели на маленьких четырёхколёсных дощечках... Это была обычная картина послевоенной жизни...

 

Дедушкина квартира была в конце двора справа, пятая в грустном ряду полуразрушенных небольших строений, в которых некогда жили её родные и многочисленные родственники дедушки Авраама и бабушки Баси. 

Увидев знакомую картину, Софийка мигом взлетела по узкой лестнице.

 

- Лариса, беги скорее сюда, - позвала она меня.

 

Я немедленно последовала за ней...

И вот мы уже вместе на этой открытой веранде, уместившись на небольшом топчане, осматриваемся.

Мне и этот топчан, и крохотный столик с закопчёнными кастрюльками, проржавевший примус, помятая керосиновая лампа без стекла и болтающаяся на холщёвых верёвочках пустая кошёлка ни о чём не говорят. А Софийка вся ушла в прошлое...

- Вот, посмотри, - говорит она мне, - видишь эту маленькую скамеечку? На ней всегда сидела наша старенькая прабабушка. Она была мамой нашей бабушки Баси. Когда приезжали сюда в гости, я выносила эту скамеечку за калитку и прабабушка садилась на неё. Разложит перед собой в маленьких белых холщёвых мешочках жареные орешки и семечки, и ждёт покупателей...

 

И соседи знали, что никто в городе, кроме почтенной Симхи Пенерджи, не умеет так жарить орешки и калить семечки, и спешили купить у неё стаканчик-другой тыквенных семечек, фундука. Помню, насыплет мне бабушка в фунтик (свёрнутый бумажный кулёчек) жареного арахиса, и мы вместе с Юриком, сыном дяди Габриэля, заберёмся вот на этот топчан, и он читает мне мои книжки. Сестра вздохнула и крепко обняла меня.

 

- Где они все?..

А мама тем временем беседовала с жильцами дома... На все мамины вопросы они только разводили руками.

- Не знаем, не знаем, - отвечали новые жильцы опустевших во время войны квартир. - Говорят, всех немец расстрелял. А подробности... Сами понимаете. Здесь такое творилось!.. А вот Дуська-тол, что когда-то жила здесь, наверняка что-то знает...

- Дуся? Так она жива?

 

У мамы появилась робкая надежда узнать хоть какие-то подробности, ведь Дуся была женой её брата Шебетея и матерью её племянника Мишутки.

Пошли искать Дусю. От дома к дому, от двора ко двору, пока кто-то не сказал, что она торгует где-то на базаре.

...Вспоминая о своей семье, мама часто рассказывала историю о том, как поженились Шебетей и Дуся...

 

Однажды дедушка Авраам обнаружил на той самой веранде спящую на топчане пьяную молодую женщину. Он пришёл в ярость. Слыханно ли, чтобы в его доме оказалась такая гостья? И вообще, откуда взялась пьянчуга и бродяжка?

- Не сердись, папа, - успокоил разбушевавшегося отца Шебетей, - не ругаться надо, а помочь человеку в беде...

 

А дело было так. Накануне поздно вечером, когда Шебетей вместе с другими комсомольскими активистами дежурил возле молодёжного клуба, он увидел на скамейке пьяную девушку. Прилично одетая, в лёгком крепдешиновом платье, однако без туфлей, с растрёпанными светло-русыми волосами, следами размазанной помады на лице и синяками на руках, она являла собой весьма жалкое зрелище.

 

“Заберёт же милиция, - подумал Шебетей, - не поздоровится. - Может, напоили, ограбили, надругались над ней... Видать, ей некуда деться, если спит на скамейке...”.

 

И он привёз девушку домой. Большая семья Авраама по-человечески отнеслась к Дусе (так звали девушку). Отмыли её, переодели, накормили...

 

- Мне некуда идти, Шура (так стала называть Шебетея Евдокия), можно я у вас останусь?

Отец категорически был против. Мама, привыкшая всю жизнь кому-то помогать, молчала. Но Дусю из дома не выгоняла. Как говорится, не жалко ведь дать человеку тарелку супа. Может, и впрямь отогреется в домашнем тепле, остепенится...

Вот так и прижилась, отогрелась, похорошела. Лицом и статью она напоминала Шебетею тогдашнюю звезду киноэкрана Любовь Орлову. Не желая того, чтобы Евдокия вернулась к прежней жизни, он назвал её своей женой. Родители, конечно же, не были в восторге от такой невестки, но смирились. А когда у молодых родился сын Мишутка, подыскали им квартиру, чтобы жили отдельно.

 

С первых дней войны Шебетея призвали в действующую армию. Расцеловав жену и четырёхлетнего сына, сказал: “Ждите, я обязательно вернусь!”.

 

...Симферопольский базар жил своей кипучей жизнью. Торговали здесь не только продуктами, которые стоили втридорога, но и вещами, в основном, поношенными. Как правило, вещи меняли на предметы первой необходимости. Которые в те голодные годы были страшным дефицитом, на всякую мелочь для дома, для семьи. Найти кого-то на рынке в базарный день - дело нелёгкое. А тут ещё, как назло, начал накрапывать холодный осенний дождь. Малка занервничала, дети устали и начали плакать. И тогда Малка отвела их, троих, в одну из пустовавших квартир и, оставив младших под надзором Софийки, сама продолжила поиски Дуси.

 

Свою невестку Малка так и не разыскала. Она долго бродила по базару, заходила в киоски и маленькие магазинчики, вглядывалась в лица молодых женщин, торговавших поношенной одеждой. В нескольких метрах от себя она, правда, заметила одну, очень уж похожую на Дусю, но эта была полнее и дороднее. Малке даже показалось, что они на мгновение встретились взглядами.

Расталкивая торгующих и протискиваясь сквозь тесные нестройные ряды, Малка напрямую пробиралась к той, что так похожа на Дусю. И когда оказалась уже почти рядом, женщины той не было. Она просто исчезла, как будто растворилась в воздухе или сквозь землю провалилась, а её соседки уже раскладывали свой товар на освободившемся месте, смыкая и без того плотный ряд.

 

Малка попыталась найти след беглянки, но безуспешно. Она вернулась, расспросила женщин, может, знают ту, что только что стояла рядом с ними. Но нет, они с ней знакомы не были.

 

И тогда Малка пошла по адресу, где ей утром подсказали, что Дуся торгует на рынке.

 

- Скажите, дорогая, - спросила она пожилую женщину, - может, вы знаете, с кем общается Дуся, может, есть у неё друзья, знакомые?.. Возможно, я через них разыщу свою невестку...

 

- Невестку? - почему-то удивилась женщина и сухо выдавила из себя, - Ну, как же! Подружка у неё была. Они тут во время оккупации неплохо жили, с немцами вовсю гуляли...

И Малка пошла, что называется, по следу. Нашла ту подружку. С Дусей они были “не разлей вода”. Да только вот расстались не по-доброму - увела Дуська её кавалера.

 

И теперь обиженная подруга открылась перед Малкой, рассказала ей всё о Дусе, всё, о чём знала только она одна.

 

...Когда немцы заняли город, жители Симферополя были предупреждены, что за сокрытие евреев и крымчаков грозит расстрел. Опасаясь за свою жизнь, Дуся отвела своего сынишку в жандармерию. На вопрос “Кто отец ребёнка?” ответила, что мальчик - сын крымчака и сама подтолкнула ребёнка к железной двери, что вела во внутренние помещения. А когда тяжёлая дверь, поглотив мальчика, захлопнулась, рассказала дежурному, где можно найти Изю, младшего брата её мужа Шебетея.

 

После оккупации Крыма Изя ушёл в партизаны. Выполняя задание командования, он вернулся в город, где случайно на улице столкнулся с Дусей. Ей удалось выследить квартиру, где он скрывался, и поспешила сообщить об этом оккупантам. Изю схватили и подвергли нечеловеческим пыткам. Хотя какие пытки можно вообще назвать человеческими? Не добившись от парня признания, палачи привязали его за ноги к конной бричке и пустили её на большой скорости по вымощенным булыжником улицам Симферополя.

 

Дуся не утаила от оккупантов, что знает, где прячется двоюродная сестра её мужа Лиза и выдала свою золовку.

Ей теперь не перед кем было держать ответ - муж погиб. С тех пор, как ушёл на фронт, весточки от него не было. Военные дороги, как и младшего брата, привели в один из партизанских отрядов Крыма. Там он и встретил победу. Пробираясь к Симферополю через сёла и пригороды, Шебетей помогал уцелевшим жителям чем мог. А был он хорошим электриком. Взобравшись на столб с оборванными проводами, увидел, как за околицей уныло движется колонна военнопленных. В сердце его не осталось жалости - он хорошо знал о злодеяниях фашистов, о массовых расстрелах. Не дрогнуло сердце, когда достав из-за пояса гранату, он бросил ею вслед уходящей колонны. Эта месть была последним, что успел он сделать в своей жизни. Оборвала её смертоносная свинцовая капля, посланная в самое сердце.

 

Рассказ женщины обжигал сердце Малки всякий раз, когда она вспоминала своих родных, погибших от рук немецких палачей. И кто знает, не будь у этих извергов таких пособников, как и её бывшая невестка, может, кто-то и уцелел бы...

Что же случилось с дедушкой Авраамом?

 

Как-то возвращаясь домой, он шёл по своей Малофантанной улице. Тревожно и жутко в оккупированном городе. Ни души. Только немцы с автоматами патрулируют пустынные улицы. А тут, откуда ни возьмись, соседка:

 

- Здравствуйте, Авраам Шебетеевич. Здоровьице как?

- Спасибо, - не поднимая головы, ответил Авраам и ускорил шаг.

Но соседка не унималась:

- Ой, как вы рискуете, дорогой! Что это без жёлтой звезды вышли? А знаете, что за это может быть?..

Авраам ничего не ответил, хлопнул калиткой и поспешил в дом. Он ещё не успел рассказать жене и дочерям о встрече, как в дверь забарабанили. Двое немецких солдат увели Авраама за нарушение оккупационного режима. Три дня его не было дома. Потом появился весь истерзанный, избитый, с выбитыми вместе с золотыми коронками зубами. Был он печален, молчалив, всё время кашлял и держался за сердце. Вот тогда он и узнал истинное лицо фашизма...

А ведь до последнего думал, что высокая культура немецкой нации не может сочетаться с такими зверствами.

- Ничего хорошего нас не ждёт, мои родные, - сказал глава семьи. И был прав.

 

Через несколько дней вышел приказ, согласно которому все евреи и крымчаки должны явиться на сборный пункт, откуда их всех, от грудных младенцев до глубоких стариков, вывезли на десятый километр Феодосийского шоссе и расстреляли у рва...

Массовые расстрелы проходили с 6 по 11 декабря 1941 года. Это были последние дни жизни евреев и крымчаков города Симферополя.

 

Семью Авраама Мангупли уничтожили не сразу. Самого Авраама, его жену Бас-Шеву, дочь Клару с трёхлетним сыном Захаркой ещё долго мучили, пока не нашли младшенькую Ханну. Когда уходили на сборный пункт, отцу удалось спрятать её у знакомого грека. Но вскоре к нему в квартиру поселили немцев, и хозяин, под угрозой расстрела, сдал девушку фашистам. А было это в тот жуткий день - 6 декабря 1941 года...

 

Эта дата и вписана во все четыре справки, свидетельствующие о расстреле родных Малки. Эти листки жгли ей руки и сердце.

 

...Кизил кончился, стало холодно. Наконец, вернулась мама, в одночасье постаревшая на десяток лет, вся в слезах. Она обняла дочек, прижала к себе, продолжая плакать. Тогда она ничего не сказала детям о страшной трагедии, постигшей её семью: в живых осталась только она...

 

А дождь всё барабанил по дырявой крыше. Капля за каплей, он падал в корытце, булькая и разводя тут же исчезающие круги. Они как будто переходили друг в друга, уступая место последующим. Так же, как уходят из этого мира в иной и сами люди.

 

Малка не раз потом приезжала в Симферополь, вновь и вновь пыталась разыскать Дусю, но тщетно. Кто-то сказал, что она спешно уехала из города, и с тех пор её тут не видели. Теперь в каждый приезд в город своей юности Малка приходила к расстрельному рву на десятом километре Феодосийского шоссе. Вместе с расстрелянными и заживо закопанными в землю 14 тысячами евреев, 7 тысячами крымчаков, сотнями цыган, краснофлотцев, партизан и подпольщиков лежали самые дорогие ей люди.

 

Сегодня уже нет в живых и самой Малки, моей мамы. А боль, с которой она жила все послевоенные годы, перешла к нам, её детям. И время её отнюдь не притупило.

 

Прошло 70 лет после той трагедии и вот, как взрыв бомбы, разнеслось по миру: “Фрагменты челюсти со следами недавно выдранных коронок, суставчик ножки младенца, осколки черепа, ещё недавно покоившиеся в земле, - “работа” мародёров, осквернивших братскую могилу на 10-м километре Феодосийского шоссе...”. Эти страшные строки принадлежат Борису Берлину. Здесь же, на сайте газеты “Крымская правда” он подтверждает сказанное фотографией.

 

Мой тревожный звонок - в Симферополь, председателю культурно-просветительского общества “Кърымчахлар” Доре Пирковой.

 

- Как ты знаешь, - напомнила она мне, - у нас это уже второй случай вандализма. Четверть века назад Андрей Вознесенский посвятил этой теме свою поэму “Ров”. Тогда бывший танковый ров, ставший братской могилой, залили бетоном. А теперь, замыслив найти золотые вещи казнённых, вандалы, не без помощи техники, прорыли яму глубиной более двух метров. На поверхности земли оказались останки и вещи погибших. Срочно яму эту зарыли с помощью бульдозера, но то, что жутким укором для нас осталось под открытым небом, не поддаётся описанию. На поросшем молодой травой зелёном поле вдоль братской могилы чернотой зияют следы гусеничных колёс. Время, конечно, сотрёт их... Останки мы соберём, перезахороним тут же... Правильно сказала Дора: “Время, конечно, сотрёт их”. Следы вновь порастут травой. Но не стереть следы, что остались на наших сердцах. Они, подобно тяжёлому бульдозеру, прошедшему по перепаханной земле, поранили и без того больные наши души. Вот поставила точку и вспомнила строки из стихотворения известного израильского поэта Евгении Босиной, посвящённого судьбе крымчаков, живущих теперь за пределами Крыма:

 

Наш Крым без нас который год,

И мы давно без Крыма,

А мне всё снится город тот

И вечный запах дыма,

И виноградная лоза,

И кружево акаций...

Но мало нас, и нам нельзя

Ни плакать, ни бояться.

В лицо грядущему смотреть

Моё умеет племя -

Народ мой, одолевший смерть

И победивший время.

 

То, что произошло у расстрельного рва, должно ещё раз напомнить отрицателям Холокоста: время, рано или поздно, всё расставляет по своим местам. Пусть даже и такой дорогой ценой. Историю вспять не повернуть.                

 

 “Секрет”

Photo: kp.crimea.ua