Лев Толстой на фоне домашней склоки

Лично меня – как писателя – столько раз обвиняли в том, что я, когда пишу о литературных коллегах, выношу сор из избы и стираю грязное белье на людях, что я давно перестал оправдываться и при каждом удобном случае ссылаюсь на Чорана-Ахматову-Бродского: авторитетная эта троица считала, что самое интересное на белом свете – это сплетни и метафизика, которые к тому же не больно друг от друга отличаются. Особенно если писатель пишет не документальное, или тем более агиографическое био другого писателя, а свободный роман, “художку”, где может, когда надо, слегка присочинить к документу – и согласно документу. Так поступил я в только что вышедшей в Москве «запретной книге о Бродском» - это ее подзаголовок, а название латинское: “Post Mortem”. Но сейчас я хочу говорить не о «себе любименьком», а об американском поэте Джее Парини, который поступил аналогичным образом, сочинив роман о последнем годе графа Льва Николаевича Толстого под названием «Последняя станция». Само собой, речь идет о станции Астапово, где умер Толстой, – с нее-то и началось путешествие Парини, итальянца по происхождению и по рождению, в жизнь великого русского писателя, когда он случайно набрел на английский перевод воспоминаний секретаря Толстого Валентина Булгакова и отправился в Астапово, чтобы взглянуть на невзрачную станцию, где окончил свои дни гений русской литературы. Вот тут-то итальянец и завелся и шаг за шагом открывал лично для себя то, что известно любому почитателю Толстого: дневники и воспоминания окружавших его в последние годы людей, включая детей, жену, идейного соратника Владимира Черткова, пианиста Александра Гольденвейзера и личного врача Душана Маковицкого, а главное, само собой, дневники самого Толстого, в том числе тайный «Дневник для самого себя». Первоначальное полное невежество стало мощным источником вдохновения для Джея Парини – его удивленному взору профана предстала мучительная драма закатного года жизни автора «Войны и мира» и «Анны Карениной».
Собственно, я вспомнил про этот странный роман по аналогии со своим собственным, но как-то сподручнее мне сейчас писать о другом, чем о самом себе. Недаром, что Парини – поэт: его роман возник на стыке документа, “художки” и, как ни странно, поэзии: искусно смонтировав дневники и воспоминания Толстого и его близких, Парини – вот это ход! – перемежал их собственными стихами, которые критики оценили высоко. Подобного единогласия они не обнаружили в оценке романа в целом. Напротив, «монтажный» метод Парини вызвал разноречивые отклики. Но что несомненно, «Последняя станция» привлекла читателей, стала событием самого бессобытийного сезона в американской литературной жизни – лета, и уже несколько раз была переиздана – как в твердом переплете, так и в мягкой обложке.
Что же стало предметом разноречия американской критики?
Лично мне кажется, что такой роман может быть написан только на материале чужой культуры, чужой истории. Напиши такой роман о последнем годе жизни Толстого русский писатель, его бы обвинили в компиляции и тавтологии. То же самое, полагаю, произошло бы в случае появления здесь, в Америке, аналогичного полудокументального романа из жизни, скажем, Авраама Линкольна или Марка Твена. Ведь то, что написал Джей Парини, - это не вольное сочинение на заданную тему, а почти дословный пересказ дневников и мемуаров шести человек, включая графа, который, однако, не является главным героем романа, а скорее точкой приложения противоборствующих сил, а именно – Софьи Андреевны Толстой и Черткова.
Это смещение конфликта с самого Толстого в сторону двух непримиримых претендентов на его весьма доходное литературное наследство несколько опрощает тогдашнюю драму, переводит ее из духовного регистра в бытовой. В итоге получается просто борьба наследников, а громкое имя «Лео Толстой», как его здесь называют (а Троцкого почему «Леон», хотя в оригинале одно и то же), придает ей особую пикантность. Это драма, в которой сам Лев Николаевич отодвинут на задний план, задвинут в тень – вырванные из контекста его духовной жизни рассуждения о добре и зле, на религиозные и социальные темы звучат отвлеченно, абстрактно, выглядят в романе Джея Парини ненужным довеском.
Еще одно противоречие: тот, кто знает о Толстом не понаслышке, откроет для себя в этом романе мало нового, в то время как для менее осведомленного там окажется слишком много загадок и темных мест. Парини слишком связан материалом, узнанным им самим впервые, чтобы открыть в нем хоть что-то новое, свое. Чувствуя этот пробел, он вводит в роман авторского персонажа, который говорит стихами и оценивает последнюю драму Толстого и его близких извне, со стороны. Этот постмодеонистский прием хорош сам по себе, контрастен и эффектен: исторические герои - и современный, живой автор, документы - и комментарий к ним, проза - и поэзия, тесная зависимость от материала – и неожиданная свобода от него.
Несомненно мастерство автора и в компоновке документов – сюжет романа смонтирован из шести голосов, не считая авторского. Нет ли здесь отдаленной реминисценции пьесы Пиранделло «Шестеро персонажей в поисках автора», положившей начало обнажению условности литературного сюжета, недаром появился даже такой термин: пиранделлизм? Напоминает это также разноголосый квартет в «Расёмоне» Акутагавы-Курасавы, где четыре свидетеля по-разному рассказывают один и тот же эпизод. Джей Парини вроде бы не встает ни на чью сторону в яснополянском конфликте, хотя некоторые критики и упрекают его за то, что он дал больше романного пространства противникам Софьи Андреевны, чем ей самой.
Это верно только отчасти, потому что главный оппонент Софьи Андреевны – ее муж, который с трудом выносит ее фальшь. Александра Толстая, младшая их дочь и секретарь Льва Николаевича, склонна и вовсе не верить ни одному слову матери, и даже попытки самоубийства полагает розыгрышем, сравнивая мать с Сарой Бернар. Со страниц романа возникает образ сродни Ксантиппе, сварливой и склочной жене Сократа. Однако сам Толстой, несмотря на раздражение и нетерпение, писал о Софье Андреевне все-таки с состраданием:
«Софья Андреевна очень взволнована и страдает. Казалось, как просто то, что предстоит ей: доживать старческие годы в согласии и любви с мужем, не вмешиваясь в его дела и жизнь. Но нет, ей хочется – Бог знает чего хочется, - хочется мучить себя. Разумеется, болезнь, и нельзя не жалеть».
Вот этой толстовской жалости к Софье Андреевне в романе и не хватает, отсюда некоторый его эмоциональный перекос. Или скажем иначе: тенденциозность. Неосведомленный читатель возьмет сторону Черткова и осудит Софью Андреевну, однако даже сравнительно небольшого знания семейных конфликтов Толстых достаточно, чтобы восстановить душевную драму Софьи Андреевны как драму отвергнутой любви, а не только как стяжательство старой женщины с дурным характером. Вообще, если чужая душа – потемки, то и семейные отношения – тоже потемки, и очень трудно разобраться в них со стороны. Вряд ли поэтому было бы уместно добавлять к старым спорам о яснополянском конфликте еще одно мнение – он и так оброс комментариями, как Библия или Шекспир. Трактовка этого конфликта в романе Парини кажется иногда односложной, чтобы не сказать – плоской. В любом случае идейная драма сведена на уровень бытовой. Последняя тоже была, но ею дело не ограничилось.
При всех упрощениях, однако, роман «Последняя станция» читается с увлечением – от него не оторваться даже читателю, знакомому с домашними перипетиями в Ясной Поляне и с их трагическим эпилогом на станции Астапово. И интерес этот определен, как ни странно, двумя противоположными вещами: тем, что роман посвящен знаменитому по всему миру Льву Толстому, и тем, что его сюжет уклоняется в сторону от биографии писателя. Фактически – это традиционная драма борьбы за наследство, с ненавистью, клеветой, интригами, заговорами и контрзаговорами. Как ни схематичны характеры участников этой борьбы, они тем не менее интересуют читателя больше, чем загадочный старик, вокруг наследства которого эта борьба разгорелась.
Однако если бы в умозрительном центре романа «Последняя станция» не находился «граф Лео Толстой», роман вряд ли бы привлек внимание – слишком банальны его фабульные построения и схематичны действующие лица. С другой стороны, напиши автор роман о духовной драме Толстого, он тоже вряд ли мог бы рассчитывать на интерес читателя. И потом, в этом была бы известная тавтология: зачем описывать драму, уже однажды описанную – самим Толстым, в его дневниках?
Здесь встает вопрос более общего порядка: есть ли нужда в такого рода прозаических популяризациях, оправданы ли художественно подобные компиляции?
Это вопрос академический, чуть ли не праздный, коли такие книги выходят, независимо от теоретических pro и contra. Один из самых популярных в Америке писателей-биографов – Ирвинг Стоун, автор романов о Ван Гоге, Джеке Лондоне, Микеланджело. Во Франции подобные беллетризации писательских судеб сочинял Анри Труайя – о Пушкине, Лермонтове, Гоголе и, кстати, о Толстом. Романизированные биогрфии его соотечественника Андре Моруа на порядок выше, тоньше, глубже. В советской литературе романы-биографии писал Анатолий Виноградов – к примеру, «Три цвета времени» о Стендале. Более сложным путем шел Юрий Тынянов, чьи романы о Пушкине, Кюхельбекере и Грибоедове возникли на скрещении истории и литературы и равно принадлежат той и другой. Независимо от уровня, на такого рода произведения есть читательский спрос, который и определяет писательские «предложения».
Джей Парини в своем романе «Последняя станция» не пошел по облегченному пути беллетризации, но искусно смонтировал голоса шести персонажей – Льва Толстого и его невольных мучителей, а в их хор вставил собственный голос – что-то наподобие Хора в античной драме. В конце концов, из-за этой многоголосицы не слышен голос главного героя, ради которого весь роман был затеян, – голос самого Толстого. А потому хотя роман Парини написан с художественным и историческим тактом и затрагивает такие сложные вопросы, как жестокость идеализма либо муки двойной лояльности (в данном случае – семье и идее), - несмотря на всё это, когда закрываешь этот небольшой, в 290 страниц, роман, возникает желание обратиться к его исчезнувшему герою. Так, по крайней мере, произошло со мной, когда я, отложив роман о Толстом, взял с полки самого Толстого.
А именно – его дневники...