Бег с препятствиями

Опрос на тему «Дети и иммиграция» вызвал поток разных писем и откликов – от восторженных до ядовитых. Одни хвалят нас за выбор темы и ее исполнение, другие злорадствуют – мол, привезли сюда детей, надеялись, что у них будет легкая жизнь, так сейчас на себя и пеняйте. Мнения некоторых читателей граничат с пессимизмом: поговорили по душам, а что дальше? Ничего ведь не изменится. Наконец, некоторые читатели просто делятся своим опытом, вспоминая о проблемах своих детей в первые годы иммиграции.
«Адаптация детей похожа на бег с препятствиями, - пишет, к примеру, Гуля А. из Бруклина. - И самый высокий барьер – все-таки языковой. Если ребенок знает язык, остальное приложится. Моим дочкам, когда мы приехали, было 5 и 7 лет. Старшей помогло то, что я до приезда водила ее к учительнице английского языка. А младшая языка не знала, и ей было очень трудно. В kindergarten она с трудом выучила буквы, стала говорить по-английски, но когда пошла в первый класс, читать не могла. Тогда я купила учебные материалы в игровой форме. И за недельные осенние каникулы научила ее читать. Потом все пошло как по маслу... »
По мнению Натальи Ш. из Бруклина, дети сталкиваются в школе с гораздо более серьезными проблемами, чем незнание языка. «Когда мы приехали в Америку, моей дочери было 5 лет, и она сразу пошла в kindergarten, - пишет Наталья. –Мне сначала показалось, что тревожиться за нее не надо – в школе работали два русскоязычных психолога, а учительница тоже была иммигрантка. Но вскоре начались проблемы. Моя девочка не знала языка, к тому же она привыкла быть среди своих сверстников лидером. А тут над ней смеялись, ее дразнили... Она не мирилась с унижениями и начинала драться. Так вот, русскоязычные психологи, вместо того чтобы войти в положение ребенка, стали на нее давить. Нас с мужем вызвали в школу, сказали, что ребенок – агрессивный, не умеет себя вести, что если так будет продолжаться, ее переведут в школу для трудных детей. Потом у моей дочки поменялась учительница - и все проблемы решились. То есть проблемы были не в ней! Но меня ужасает поведение русскоязычных психологов. Эти люди ищут жертву, находят и начинают ее преследовать!»
На взгляд Раисы Т. из Стейтен-Айленда, проблема не в русскоязычных психологах, а в русскоязычных родителях, которые настраиваются против Америки и заражают своими настроениями сыновей и дочерей.
«Когда мы эммигрировали, мои сыновья были уже почти взрослые – 16 и 19 лет, - вспоминает Раиса. - Конечно, на первых порах им было трудно – без друзей, без привычной обстановки, без особого запаса английских слов. Но мальчики как-то сразу приняли Америку, американскую действительность и стали к ней приспосабливаться. Тут многое зависит от родителей. Если бы мы с мужем постоянно ныли, тосковали и жалели, что уехали, наверное, и дети бы от нас заразились. Если бы мы утверждали, что мы, «русские», самые умные и от американцев нам ничему учиться не надо, это бы тоже наших детей настроило соответствующим образом. Но мы тоже с самого начала проявляли свое позитивное отношение к Америке. И при этом мы не чувствовали себя униженными, когда нас чему-то учили...».
Борис Д. из Квинса, напротив, считает, что самое тяжкое, унизительное испытание для детей - это превращение их родителей в беспомощных «учеников», которым надо всему учиться у американцев.
«Родители для детей - надежда и опора, - пишет Борис. – Родители – это всесильные, всезнающие люди, которые могут решить все проблемы. Ведь большинство детей во всем рассчитывает на родителей. Игрушка сломалась? Ничего, папа починит. Болит живот? Мама даст лекарство. Непонятен новый материал? Мама объяснит. Задира бьет? Папа с ним разберется. И так далее. А здесь, в Америке, эти всемогущие родители вдруг сами становятся детьми, которым самим надо во всем разбираться. Иногда родителям даже требуется помощь от детей – анкеты какие-нибудь заполнить или пойти в какой-то офис. Дети чувствуют, что ни на кого не могут опереться, и им становится страшно.
Я помню, как мой 14-летний сын страдал, когда шел со мной и с моей женой в велфэр-офис и помогал нам объясняться с социальной работницей... Мы долго не могли найти нормальную работу, и сыну было еще тяжелее, чем нам...»
С Борисом соглашается Инна О. из Бостона, дочь которой тоже болезненно реагировала на новоявленную «беспомощность» родителей.
«Ей было 13 лет, когда мы приехали, - рассказывает Инна. - В школе ее преследовали какие-то вредные девчонки. То ли потому, что она была новенькая и к тому же «русская», то ли потому, что она была хорошенькая и нравилась мальчикам. А я ничем не могла ей помочь, ничего не могла подсказать. Я не могла говорить с учительницей или звонить родителям этих девчонок, потому что плохо владела английским. И еще я боялась: вдруг я приду в школу, устрою там скандал, а для дочки эта сцена – да еще с моим ломаным английским – будет еще более унизительной?...
Так девочка и страдала, пока не привыкла к обстановке, пока ее не стали считать «своей».
Римма К. из Нью-Йорка тоже считает уверенность родителей в себе и, в частности, их своевременное трудоустройство решающими факторами в процессе американизации их детей.
«Очень важно и то, что мы с мужем сразу начали работать, не сели на велфэр, - пишет она. - Мы тем самым подавали хороший пример нашим детям – 15-летнему сыну и 12-летней дочери. Наши дети не только хорошо учились, но и подрабатывали, и вносили свою лепту в семейный бюджет. Помню, в первые месяцы мы экономили каждый цент, даже старались обходиться без транспорта там, где можно было. И мой сын, который подрабатывал в магазине, давал мне свои деньги и требовал, чтобы я потратила их именно на транспорт и не ходила пешком».
Оксана Л. из Квинса уверена, что дети должны утверждаться сами, без помощи родителей. «Моей старшей дочери было 16 лет, когда мы приехали, и она испытала настоящий культурный шок, - вспоминает Оксана. – В приличную школу она не могла пойти, а в обычной паблик-скул совершенно не находила общего языка с одноклассниками. Те, может быть, лучше говорили по-английски, чем она, но их интеллектуальный уровень был значительно ниже. Кроме того, дети были из разных этнических групп, с разными представлениями о том, «что такое – хорошо, а что такое - плохо». В Москве моя девочка училась в спецшколе, общество там было сравнительно однородное... Словом, полная противоположность.
Кроме того, дочка жутко скучала по своим московским подружкам, а звонить не могла - тогда звонки стоили очень дорого. Дочке было очень тяжело, она плакала от ощущения собственного бессилия, но выстояла ...»
По мнению Лины М. из Нью-Йорка, культурный шок испытывают не только подростки, но и маленькие дети. “Когда мой семилетний сын пошел здесь в школу, я первое время часами сидела в коридоре, потому что он мог в любую минуту с ревом выскочить из класса, чтобы проверить, там ли я. Дело не только в том, что окружающие говорили на чужом языке. Моему мальчику все казалось чужим, незнакомым, его все пугало, и он вел себя, как трехлетний малыш, впервые попавший в детский сад. Ему необходимо было знать, что мама – рядом...”
А вот Тамара С. из Бруклина доказывает, что самые большие неприятности у наших детей – от своих сверстников, причем не всех, а только... русскоязычных! «Когда моя дочь была в третьем классе, у нее была очень боевая, агрессивная одноклассница, – пишет Тамара. – Эта девчонка была русскоязычной, притом вроде бы из нормальной семьи. Но вела она себя просто ужасно. Достаточно сказать, что она требовала от детей денег в обмен на дружбу. Если ты не давала ей денег, то дети, которые ей подчинялись, объявляли бойкот. По моему совету дочка сказала той юной вымогательнице, что не хочет с ней дружить ни за деньги, ни бесплатно. Это ее задело, и с тех пор она, напротив, добивалась дружбы с моей дочкой. Сейчас моя дочь в другой школе, в ее классе нет ни одного русскоязычного ребенка. Нет и проблем».
Как видим, наши читатели не только дают советы, но и поднимают новые вопросы. На которые я призываю ответить вас, дорогие читатели.