Подвиг журналиста

Летопись Виленского гетто

Эта книжка издана в Санкт-Петербурге мизерным тиражом. Тем не менее она, безусловно, достойна такого же внимания всей мировой общественности, как знаменитый дневник Анны Франк. Судьбы авторов сложились, в общем-то, похоже. Взрослый мужчина, профессиональный журналист Григорий Шур и едва вступившая в сознательную пору жизни девочка Анна Франк по злой воле нацистов испытали неимоверные физические и душевные муки пребывания в гетто и оба погибли от рук палачей только за то, что были евреями, как погибли шесть миллионов их европейских соплеменников. И оба нашли в себе силы, чтобы оставить выжившим и тем, кто пришел в этот мир после них, письменные свидетельства очевидцев того мрачного времени.[!] День за днем, ночь за ночью, в условиях тягчайшей несвободы вели они свои записи, создавая бесценные документы эпохи. Разница лишь в том, что Анна Франк делилась с клочками бумаги своими чувствами и размышлениями, тогда как Григорий Шур стремился запечатлеть события, факты, имена, цифры.
Больше полувека потребовалось, чтобы скоропись Григория Шура обрела типографскую форму. И то, что это все-таки произошло, явилось результатом ряда случайных совпадений, больших и малых.
Гитлеровские оккупанты создали еврейское гетто в древнем польско-литовском городе Вильно как замкнутую, со всех сторон закрытую и охраняемую территорию. Вход и выход - по специальным пропускам, да еще в сопровождении полицейских. Но отдельные смельчаки все же преодолевали заслоны. В их числе была и литовская антифашистка Анна Шимяйте, давний друг Григория Шура.
Анна Шимяйте не только приносила голодным узникам гетто продукты и уносила с собой исписанные листки дневников. Духовно поддерживая журналиста, она горячо убеждала его продолжать работу. Рукопись же прятала в здании Вильнюсского университета, где служила библиотекарем. Гитлеровцы в конце концов выследили отважную женщину. Ее отправили в концлагерь и позже освободили американцы. После войны Шимяйте поселилась во Франции, затем переехала в Израиль, потом снова вернулась во Францию. В Вильнюс она сообщила, что рукопись Шура спрятана под досками пола в университетской библиотеке, где их сразу же обнаружили. Однако власти советской Литвы не торопились ее обнародовать.
Советский Союз распался. Демократическая Литва по-иному, хотя и достаточно противоречиво, отнеслась к фактам своей недавней истории. И тут выявилось еще одно случайное совпадение. И даже не одно, а два. Второе можно считать незначительным - известный писатель Владимир Порудоминский когда-то был моим однокашником по учебе на редакционно-издательском факультете Московского полиграфического института. Благодаря этому факту один экземпляр из ничтожного тиража книги «Евреи в Вильно» оказался у меня в руках. Первое совпадение было гораздо более значительным.
Дело в том, что журналист Григорий Шур был женат на родной тете Володи Порудоминского. В предвоенные годы эта родственная связь тщательно скрывалась от советских властей и вообще от окружающих. Вильнюс тогда еще оставался польским городом Вильно, иметь родственников в буржуазной загранице советскому человеку не рекомендовалось. Когда Гитлер и Сталин разорвали Польшу на части, а страны Балтии вошли в состав Советского Союза, семье Порудоминских разрешили возобновить родственные связи. Как рассказывает сам Володя, он вместе с отцом должен был выехать в Вильнюс 21 июня 1941 года. Однако начальник паспортного стола то ли по инструкции, то ли по своему капризу перенес дату гостевой поездки на 26 июня. Самовластный чиновник таким образом спас будущего писателя от неминуемой гибели - передовые части вермахта вошли в Вильнюс уже 24 июня на рассвете.
В начале 90-х годов Владимир Порудоминский переехал на жительство в Германию. Тут и получил он известие о найденной рукописи дяди. Попытка связаться с Анной Шимяйте оказалась запоздалой. Покинув Израиль, Анна перебралась во Францию и вскоре скончалась. Дополнительные сведения пришлось добывать кружным путем.
Между тем к рукописи надо было приложить руку редактора - Григорий Шур вел свой дневник на русском языке, однако за годы жизни за границей несколько его подзабыл. Усилиями Владимира Порудоминского рукопись была отредактирована, избавлена от повторов и длиннот, подготовлена к печати. Так редчайший документ эпохи увидел свет.
О Катастрофе европейского еврейства, об ужасах пребывания в гетто и концлагерях, о массовых убийствах ни в чем не повинных мужчин, женщин, детей и стариков написано и рассказано уже немало. Главным образом, по воспоминаниям тех немногих, кому довелось пройти через этот ад и чудом уцелеть. О зверствах, учиненных над еврейским населением в оккупированных нацистами странах, существует и масса официальных документов. Знаем и о том, как часть местных жителей помогала гитлеровцам в «окончательном решении еврейского вопроса». Знаем о подонках из самой еврейской среды, примкнувших к убийцам. Казалось бы, ничего принципиально нового никто сообщить нам не может, ничем особо удивительным потрясти не в состоянии. Но когда читаешь заметки Григория Шура, торопливо занесенные в ученические тетради по свежим следам событий, трудно, просто невозможно проглотить комок в горле и разжать инстинктивно сжатые кулаки. Словно узнаешь об этом впервые. Автор лишь изредка дает волю собственным эмоциям. Как истинный летописец он фиксирует факты, намеренно избегая комментариев, стараясь обойтись без возгласов осуждения, без плаксивости. Факты ужасны сами по себе.
Виленские евреи были лишены возможности вовремя покинуть город по ряду чудовищных обстоятельств. 13 июня, то есть всего за девять дней до начала войны, советские власти осуществили по всей Прибалтике очередную кампанию депортации «нежелательных классовых элементов». В результате на железнодорожных путях в критический момент не оказалось свободных составов. Испуганные люди разными способами добирались до старой советской границы, но тут их встречали огнем войска НКВД. Пришлось возвращаться назад, где их ждали не только гитлеровцы, но и обозленные недавней депортацией литовцы.
Кровавая оргия началась 24 июня, буквально через пару часов после вступления немецких частей в Вильнюс. Первой жертвой стала еврейская девушка, схваченная литовскими «активистами» на улице. Ее притащили в садик францисканской церкви и расстреляли пулеметной очередью. Следом под пулемет поставили еще десяток случайно попавшихся по дороге евреев и группу пленных красноармейцев.
По-видимому, оккупанты поначалу не имели четкого, скрупулезно разработанного плана уничтожения еврейского населения. Знали только, что убивать надо. Однако планы такие спешно готовились. А пока комендант города то приказывал евреям нашивать на одежду желтые кружки, то менял кружки на белые нарукавные повязки. Специалистов еврейского происхождения то гнали с места работы, то принимали вновь. Особые афишки, расклеенные по городским улицам, разъясняли, кого именно следует считать евреями.
Постепенно планы оккупантов приобретали зловещие реальные очертания. В воскресенье 31 августа была проведена первая массовая акция уничтожения. Несколько сотен человек погрузили в товарные вагоны и отправили на пригородную станцию Понары. Там, неподалеку от железнодорожного полотна, управление тыла советской армии заготовило огромные котлованы для хранения горючего. Закончить стройку не успели. Немцы изъяли металлические конструкции, а котлованы превратили в место захоронения своих жертв. Людей, предварительно раздев донага, заставляли прыгать вниз, а затем расстреливали из пулеметов.
6 сентября виленских евреев согнали в гетто. Их было два. В одном, согласно данным Григория Шура, числилось 29 тысяч человек, в другом - 9 тысяч. В сентябре - октябре того же года со вторым гетто было покончено - все его обитатели погибли в Понарах. К весне 1942 года из 38 тысяч обитателей гетто в живых оставалось лишь 15 тысяч человек.
В тот период немцы использовали в гетто главным образом метод так называемых «зачисток». Им обычно предшествовали требования выплатить контрибуции. Суммы назывались бешеные, собрать их не представлялось никакой возможности. Тогда следовало новое требование - выдать на расправу тысячу или полторы тысячи человек. Случалось, члены Еврейского совета гетто во главе с Якобом Генсом, скрепя сердце и утешая себя и других «необходимостью малых жертв», соглашались такое требование выполнить. Еврейские полицейские хватали своих собратьев, плетками и палками гнали их в руки палачей. Случалось, полицейские с заданием не справлялись, и тогда на территорию гетто немцы направляли одетых в полицейскую форму поляков, литовцев, эстонцев. Те крушили все подряд, убивали и грабили.
Мы часто задаем сами себе вопрос: почему обитатели гетто не сопротивлялись насилию, а если сопротивлялись, то очень слабо? Мучил этот вопрос и Григория Шура. Вот какие ответы дает на него сам автор в своих заметках.
Прежде всего он указывает на эффективность проводимого оккупантами принципа «разделяй и властвуй». Немцы создали в Виленском гетто нечто похожее на систему самоуправления. При Еврейском совете существовали отделы труда, здравоохранения, жилья, продовольствия, даже культуры и спорта. Были свои судебные органы, полиция, почта, четыре школы, несколько бань и мастерских. Все это создавало в периоды затишья иллюзию вероятного спасения. Выдвинутые в «руководство» либо непомерно кичились властными полномочиями, либо старались убедить себя, что, жертвуя жизнью одних, спасают от гибели большинство. Такой мрачный самообман, продиктованный вполне естественным инстинктом самосохранения. Торжество того самого лозунга советских концлагерей, о котором поведал нам Александр Солженицын: «Умри ты сегодня, а я - завтра».
Трудно поверить, но, как пишет Г.Шур, в периоды между очередными кровавыми «зачистками» обитатели Виленского гетто посещали читальный зал библиотеки, отправляли детей в школы и детские сады, устраивали концерты и детские спектакли. Работающие получали кое-какое жалованье, из которого платили налоги по твердым ставкам. Как чудовищные парадоксы воспринимаются и некоторые другие факты. В августе 1942 года обитателям гетто разрешили купаться и загорать в специально отведенном месте на реке Вилия. На спортивной площадке проходили соревнования по легкой атлетике и волейболу, в еврейский Новый год вывешивались поздравления на идиш. А гестаповский офицер Вайс приказал охранять свой дом... евреям-полицейским, причем вооружил их пистолетами и винтовками.
Глядя на все это, «трудно было поверить, - пишет Г.Шур, - хотелось крикнуть: «Что это - сон или явь?» От парадоксальности происходящего хотелось радоваться и плакать. И, может быть, правы те, кто живет так, словно нет вокруг этого кошмара». Видите, даже он, человек, ощущавший на себе весь ужас окружающей действительности, воздержался от того, чтобы осуждать, негодовать, ударяться в морализаторскую риторику. Жизнь есть жизнь.
Судя по записям Григория Шура, до весны 1943 года в среде оккупантов не было единого мнения относительно судеб Виленского гетто. Представители армии пытались сохранить хотя бы часть его обитателей как рабочую силу. Гестапо требовало приступить к акциям массового уничтожения. Когда чаша весов склонялась в пользу первых, в гетто снова оживлялись надежды, люди готовы были примириться с тяжкой работой, голодом, теснотой жилищ, издевками охранников. Гестаповцы и эсэсовцы ограничивались мелким и крупным надругательством, время от времени устраивая обыски всех входящих и выходящих у ворот гетто. Тех, у кого находили кусочек хлеба или картофелину, нещадно били палками по оголенному заду. Экзекуцию проводили обычно начальник воротной стражи Левас и полицай Шмильгавский. Били мужчин, женщин, детей...
Мучительное чувство стыда охватывает нас, когда мы узнаем о палачах-соплеменниках, верных прислужниках нацистов. Кое-кто считает, что в этом нет ничего странного: во времена оккупации казнили же французы французов, поляки - поляков, украинцы - украинцев. Известно, что и в Соединенных Штатах было немало весьма именитых поклонников гитлеризма. Чем еврейский подлец хуже или лучше всякого иного? Ничем! Но одно отличие все-таки есть! Нацисты не ставили своей задачей тотальное уничтожение всех французов, поляков, чехов, украинцев. А любой еврей, какую бы должность при оккупантах он ни занимал, какую верность службе ни проявлял, не мог не сознавать, что в конце концов доберутся и до него.
Так оно и случилось в Виленском гетто. Еще осенью 1942 года 22 еврея-полицая «отличились» в Ошмянах, прикончив больше 400 своих братьев и сестер по крови. Но к весне следующего года Берлин полностью развязал руки руководству гестапо. После долгого затишья снова начались акции массового уничтожения. 5 апреля 1943 года из гетто вывели 5 тысяч человек, объявив, что их направляют в другой район. В действительности всех их расстреляли в тех же понарских котлованах. Трупы присыпали землей, а затем по ним прошел тяжелый танк.
Гетто вновь охватила паника, люди помоложе, объединившись в небольшие группы, а то и в одиночку, тайно покидали территорию, уходили в леса. В ответ гестаповцы провели несколько карательных акций, уничтожая всех без разбора, в том числе и своих прислужников полицейских.
В сентябре свершился предпоследний акт трагедии. Начальник городского управления гестапо лично расстрелял главу еврейской администрации, прекраснодушного «защитника большинства» Якоба Генса. Через несколько дней в Понары отправили почти все оставшееся население гетто. Жизнь сохранили лишь тем, кто трудился в автомобильных мастерских и на меховой фабрике «Кайлис», где работал и Григорий Шур. Но и их дни были сочтены.
Немецкое армейское командование настаивало на сохранении рабочего контингента на фабрике и в мастерских. Автомобили надо было где-то ремонтировать, офицерам и солдатам требовалась теплая зимняя одежда. Гестапо стояло на своем: идеи выше материальных соображений. Пока стороны рядились друг с другом по поводу судеб еврейских инженеров и рабочих, сотрудники гестапо Штеме, Вайс и Шредер тайно от армейских офицеров разработали план дьявольски жестокой и коварной акции.
Главный надзиратель гетто, холодный и расчетливый эсэсовец Рихтер заблаговременно заготовил списки детей работников фабрики и мастерских. В понедельник 27 марта 1944 года мальчиков и девочек в возрасте от младенцев до 16 лет вызвали на проверку и тут же объявили, что они должны пройти медицинское освидетельствование в военном госпитале. Родителей заверили, что через час-другой освидетельствование закончится, и те, как обычно, отправились ранним утром на свои рабочие места.
Едва дети, а также матери с грудными младенцами собрались в госпитальном блоке, к дверям подкатили грузовики в сопровождении особого литовского отряда. Мышеловка захлопнулась. Детей стали грузить в машины. Немцы и здесь не отказали себе в удовольствии поиздеваться над жертвами. Если мать ребенка кричала, что поедет с ним вместе, ее отталкивали в сторону. Но тех, кто выражал готовность отпустить свое дитя, наоборот, силой втискивали в кузов. Всех отвезли на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны и отправили в Понары. Кое-кому из детей удалось по дороге сбежать. В числе погибших, как позже выяснилось, был и 13-летний сын Григория Арон.
На этом эпизоде записи Григория Шура обрываются. Теперь предоставим слово его племяннику, редактору книги Владимиру Порудоминскому:
«Вскоре после акции «Похищение детей» Шур был вывезен из Вильно. За несколько дней до освобождения Вильно Советской Армией евреи, находившиеся в рабочих блоках, были расстреляны. Григорий Шур погиб в лагере Штутгоф. Один из уцелевших узников Штутгофа вспоминал, что Григорий Шур вел себя в лагере мужественно, поддерживал и подбадривал товарищей. При ликвидации лагеря нацисты погрузили сотни заключенных на баржи, вывезли в открытое море и утопили. Среди них был и Григорий Шур».

...Больше полувека прошло со времени трагических событий, зафиксированных отважным журналистом Григорием Шуром, подростком Анной Франк и позднейшими воспоминаниями сотен других узников гетто и концлагерей. Мир вроде бы успел стать другим, более гуманным и справедливым. Заговорили о том, что пришла пора забыть об ужасах прошлого, не бередить снова и снова едва зарубцевавшиеся душевные раны. Дескать, все черное и кровавое для многострадального народа безвозвратно кануло в Лету. Для подобных суждений еще совсем недавно и впрямь существовали определенные основания. Но пробил час, и от оснований этих остались лишь жалкие руины. Опять, как и в прошлые времена, по странам и континентам катятся первые волны ожившего антисемитизма. На этот раз он рядится в одежды борцов за справедливость, защитников «справедливого» дела палестинских арабов. Тут тоже ничего принципиально нового нет - исторический опыт свидетельствует, что повод для взрыва антисемитизма всегда легко находился. Нашелся он и сейчас. И, может быть, чудом сохранившиеся заметки Григория Шура особенно ценны тем, что напоминают: только стойкое сопротивление способно предотвратить очередную Катастрофу, в ином случае она может оказаться неизбежной.