Имперское шоу
История далекая и близкая
Аттракция будет включать практически всю историю наполеновских войн - от египетской кампании до сражения на реке Березина в России, которая знаменовала собой начало падения империи. Экскурсия по “Наполеонленду” начинается со сцен взятия Бастилии - события, с которого, независимо от вашего отношения к Бонапарту, началось его головокружительное восхождение.
На фоне удручающей президентской кампании во Франции, анемичной экономики и углубляющегося социального неравенства кажется несколько странным возвращение к временам наполеоновской империи - особенно если учесть тот факт, что на эту весну приходится 200-летняя годовщина сражения на Березине, ставшего синонимом крушения для французов. Однако открытие аттракции несет с собой и иной смысл - парк Bivouac de Montereau призван не только стать одним из ведущих туристических объектов и тем самым принести дополнительные средства во казну Пятой республики, но и вернуть французам утраченную веру в свои силы, напомнив о блистательном прошлом.
Эти надежды вполне оправданны, как показывает сравнительно недавняя история. Во время Всемирной выставки 1889 года в Париже, посвященной Великой французской революции и приуроченной к столетию взятия Бастилии, французы получили возможность вновь вернуться в свое прошлое, восстановив историческую преемственность. В экспозицию тогда вошли павильон, стилизованный под Бастилию, и новые аттракции, ставшие символами Парижа, в частности, Галерея машин, где демонстрировалось множество текстильных станков и паровых машин, и знаменитая Эйфелева башня.
На первый взгляд, может показаться, что дебаты о Французской революции - удел историков. В 1889 году была еще свежа память о событиях того времени и французы живо обсуждали перипетии, связанные со свержением монархии и последующими войнами.
В действительности и сегодня немало споров о значимости революции и ее оправданности - ведь именно она послужила отправной точки для новой истории страны. Для левых революция - воплощение идеи свободы, равенства и братства. Для правых - это триумф анархии и бессмысленное кровопролитие, закончившееся якобинским террором и гильотиной. После открытия экспозиции 1889 года консерваторы не скрывали презрения к “отбросам общества”, которых притягивала романтика революционного пафоса.
Наблюдая за “звериным ликованием масс”, хлынувших к аттракции, историк и художественный критик Эдмон де Гонкур не скрывал страха за демократическое будущее своей страны.
Действительно, намного больше, чем преступления Робеспьера, интеллектуалов того времени волновала судьба Франции и перспективы ее развития в наступавшем XX веке. Страна была ареной ожесточенных споров между государственной религией республики - секуляризмом - и не желающим сдавать свои позиции католицизмом, враждебным к ценностям республиканизма и стремлению к модернизму. В некотором смысле ситуация напоминала нынешнюю, только теперь секуляризму противостоит не традиционный для Франции католицизм, а воинствующий ислам.
Как и сегодня, Франция того времени была обеспокоена своим местом в мире и в Европе, и чувствовала себя в осаде между возрожденной объединенной и мощной Германией, с одной стороны, и безразличной к судьбе континента могущественной Британской империей, с другой.
Что касается политиков, то их сетования и призывы на удивление идентичны тем, что мы слышим сегодня.
“Мы начинаем все больше походить на США, которые оставляют политику людям, которых низко ценят и, в конечном счете, даже презирают”, - жаловался один из критиков республиканского правления того времени. Это замечание, без сомнения, принадлежит одному из сторонников бонапартистского лагеря.
В конечном счете, экспозиция 1889 года получила небывалый успех - как в плане популярности, так и с финансовой точки зрения. При этом блистательные технические успехи, продемонстрированные на экспозиции, не могли скрыть глубоких и острых противоречий, раздиравших французское общество: скандалы, вызванные политической коррупцией, и попытки военных переворотов, кризис национальной идентификации и рост радикализма - как правого, так и левого, и, наконец, “дело Дрейфуса”, оставшееся незарубцевавшейся раной французской истории. Надо всеми этими спорами и конфликтами нависала тень надвигавшегося неизбежного конфликта с Германией - будущей Первой мировой войны. Разумеется, ни восстановленная Бастилия, ни аттракции и карусели, окружавших экспо, были не в состоянии решить всех этих глубинных проблем, хотя и, без сомнения, способствовали повышению национального духа.
Также как и 1889 году, споры вокруг “Наполеонленда” связаны, прежде всего, не столько с прошлым, сколько с видением будущего. Это спор не об истории, а об идеологии и о путях, по которым должна двигаться Франция в новом столетии.
Роберт Зарецкий - профессор истории Хьюстонского университета, соавтор исследования “Франция и ее империя с 1870 года”
Французская империя возвращается. Правда, на этот раз она никого не завоевывает - напротив, вы сами захотите оказаться на ее территории
Ив Жего, мэр маленького городка к юго-востоку от Парижа, официально объявил о своих планах по созданию исторического комплекса Bivouac de Montereau, более известного как “Наполеонленд”, который призванный увековечить одну из самых ярких в истории Франции страниц: историю Наполеона и его империи. Тематический парк, который планируется построить к 2017-2018 гг., станет одной из крупнейших достопримечательностей страны и будет конкурировать с расположенным поблизости европейским Диснейлендом.
Аттракция будет включать практически всю историю наполеновских войн - от египетской кампании до сражения на реке Березина в России, которая знаменовала собой начало падения империи. Экскурсия по “Наполеонленду” начинается со сцен взятия Бастилии - события, с которого, независимо от вашего отношения к Бонапарту, началось его головокружительное восхождение.
На фоне удручающей президентской кампании во Франции, анемичной экономики и углубляющегося социального неравенства кажется несколько странным возвращение к временам наполеоновской империи - особенно если учесть тот факт, что на эту весну приходится 200-летняя годовщина сражения на Березине, ставшего синонимом крушения для французов. Однако открытие аттракции несет с собой и иной смысл - парк Bivouac de Montereau призван не только стать одним из ведущих туристических объектов и тем самым принести дополнительные средства во казну Пятой республики, но и вернуть французам утраченную веру в свои силы, напомнив о блистательном прошлом.
Эти надежды вполне оправданны, как показывает сравнительно недавняя история. Во время Всемирной выставки 1889 года в Париже, посвященной Великой французской революции и приуроченной к столетию взятия Бастилии, французы получили возможность вновь вернуться в свое прошлое, восстановив историческую преемственность. В экспозицию тогда вошли павильон, стилизованный под Бастилию, и новые аттракции, ставшие символами Парижа, в частности, Галерея машин, где демонстрировалось множество текстильных станков и паровых машин, и знаменитая Эйфелева башня.
Тогда строительство Эйфелевой башни вызвало ожесточенные споры - критики проекта утверждали, что гигантский металлический скелет в центре Парижа испортит исторический ландшафт города. Предполагалось, что она будет временным сооружением - входной аркой на Всемирную выставку. От сноса башню спасли радиоантенны, установленные на самом верху. Как мы знаем, сегодня Эйфелева башня - символ французской столицы, вызывающий гордость у парижан и притягивающий туристов со всего мира.
На первый взгляд, может показаться, что дебаты о Французской революции - удел историков. В 1889 году была еще свежа память о событиях того времени и французы живо обсуждали перипетии, связанные со свержением монархии и последующими войнами.
В действительности и сегодня немало споров о значимости революции и ее оправданности - ведь именно она послужила отправной точки для новой истории страны. Для левых революция - воплощение идеи свободы, равенства и братства. Для правых - это триумф анархии и бессмысленное кровопролитие, закончившееся якобинским террором и гильотиной. После открытия экспозиции 1889 года консерваторы не скрывали презрения к “отбросам общества”, которых притягивала романтика революционного пафоса.
Наблюдая за “звериным ликованием масс”, хлынувших к аттракции, историк и художественный критик Эдмон де Гонкур не скрывал страха за демократическое будущее своей страны.
Действительно, намного больше, чем преступления Робеспьера, интеллектуалов того времени волновала судьба Франции и перспективы ее развития в наступавшем XX веке. Страна была ареной ожесточенных споров между государственной религией республики - секуляризмом - и не желающим сдавать свои позиции католицизмом, враждебным к ценностям республиканизма и стремлению к модернизму. В некотором смысле ситуация напоминала нынешнюю, только теперь секуляризму противостоит не традиционный для Франции католицизм, а воинствующий ислам.
Как и сегодня, Франция того времени была обеспокоена своим местом в мире и в Европе, и чувствовала себя в осаде между возрожденной объединенной и мощной Германией, с одной стороны, и безразличной к судьбе континента могущественной Британской империей, с другой.
Что касается политиков, то их сетования и призывы на удивление идентичны тем, что мы слышим сегодня.
“Мы начинаем все больше походить на США, которые оставляют политику людям, которых низко ценят и, в конечном счете, даже презирают”, - жаловался один из критиков республиканского правления того времени. Это замечание, без сомнения, принадлежит одному из сторонников бонапартистского лагеря.
В конечном счете, экспозиция 1889 года получила небывалый успех - как в плане популярности, так и с финансовой точки зрения. При этом блистательные технические успехи, продемонстрированные на экспозиции, не могли скрыть глубоких и острых противоречий, раздиравших французское общество: скандалы, вызванные политической коррупцией, и попытки военных переворотов, кризис национальной идентификации и рост радикализма - как правого, так и левого, и, наконец, “дело Дрейфуса”, оставшееся незарубцевавшейся раной французской истории. Надо всеми этими спорами и конфликтами нависала тень надвигавшегося неизбежного конфликта с Германией - будущей Первой мировой войны. Разумеется, ни восстановленная Бастилия, ни аттракции и карусели, окружавших экспо, были не в состоянии решить всех этих глубинных проблем, хотя и, без сомнения, способствовали повышению национального духа.
Также как и 1889 году, споры вокруг “Наполеонленда” связаны, прежде всего, не столько с прошлым, сколько с видением будущего. Это спор не об истории, а об идеологии и о путях, по которым должна двигаться Франция в новом столетии.
С точки зрения коммерции и туристического ажиотажа, Ив Жего, без сомнения, прав: личность Наполеона столь знаковая, что экспозиция, посвященная ему, без сомнения, имеет все основания на то, чтобы стать “мировым брендом”. Шарль Наполеон Бонапарт, отдаленный потомок великого императора и страстный поклонник идеи создания тематического парка, не испытывает колебаний. “Все, что связано с Наполеоном, обречено на успех”, - говорит он. Что ж, Наполеон уже принес неувядающую славу французам; теперь он может помочь своей стране пополнить казну и внести свой вклад в выход из кризиса. При этом вопрос о том, какой будет Франция в наступившем столетии, и в каких ценностях будет черпать свою силу, остается открытым...
Роберт Зарецкий - профессор истории Хьюстонского университета, соавтор исследования “Франция и ее империя с 1870 года”
Роберт ЗАРЕЦКИЙ
The New York Times (перевод: Давид Марков, “Новости недели”)
