АЛЕКСАНДР ЛУНЕВ В ПОЕДИНКЕ СО СВОЕЙ СУДЬБОЙ

2006 год можно считать до некоторой степени юбилейным для русского балета в рамках мировой истории: в 1986 году Кировский балет впервые после многолетнего перерыва приехал на гастроли в Америку. Я считаю этот приезд историческим, потому что именно он положил конец изоляции русского балета от мирового. Процесс взаимодействия и взаимопроникновения русского и западного балета на этом новом этапе развивался очень медленно, он продолжается и сегодня, разрушая до некоторой степени традиции, сложившиеся в русском балете. Это - особая тема. Но двадцать лет назад случилось и другое важное событие: впервые мы увидели молодых танцовщиков, тогда никому неизвестных, которым предстояло в течение следующих десяти лет занять ведущее положение в русском балете, а некоторым и танцевать в западных театрах. Судьбы этих артистов складывались или не складывались на глазах всего мира. Сегодня я хочу рассказать об одном из самых талантливых молодых танцовщиков Кировского театра того времени - Александре Лунёве, судьба которого двадцать лет назад начиналась так многообещающе...
Итак, в 1986 году Кировский балет приехал на гастроли в Вашингтон, показал “Лебединое озеро” и концертную программу (я рассказывала эту историю в предыдущих номерах газеты). Молодые танцовщики были мне незнакомы, но мои симпатии определились довольно быстро, и в последующие годы я следила за судьбой своих “избранников”. Не все таланты раскрылись так, как казалось, они в то время должны были раскрыться. Но эти артисты определили своим искусством короткий, но славный период русского балета в конце прошлого века на сцене Кировского (теперь - Мариинского) театра, и их нельзя забывать.
Тогда в Вашингтоне я впервые увидела Александра Лунёва в “Лебедином озере”: вместе с двумя также неизвестными мне молоденькими танцовщицами Жанной Аюповой и Ириной Чистяковой он танцевал в первой картине “друзей Принца”. Но в то время я отметила только высокий прыжок Лунёва. Открыла я для себя этого танцовщика позднее.
В 1987 году, когда “перестройка” в России шла полным ходом, Кировский балет вновь приехал на гастроли в Америку. Запрет на общение с эмигрантами был снят. В первом же городе, где выступал русский балет, в Глассборо, художественный руководитель труппы Олег Виноградов привел меня в репетиционный зал, где балетные артисты занимались обычным балетным экзерсисом. В центре зала у станка (палка, устойчиво прикрепленная к стене или полу, держась за которую танцовщики делают балетные упражнения) стояли два молоденьких артиста, один - белоголовый (я сразу обратила внимание на сильно развитую мускулатуру его ног), другой - тонкий, стройный восточный брюнет. “ Это Саша Лунев и Фарух Рузиматов, - сказал Виноградов. - Они - будущее нашего балета”. В то время, я думаю, Виноградов еще никому из них не отдавал предпочтения, присматривался. Рузиматов пришел в труппу в 1981 году, Лунев - в 1983. Я понимаю Виноградова, который гордился тем, что в труппе появились такие яркие и такие различные индивидуальности. Первые годы работы в театре они продвигались вперед, осваивая одновременно роль за ролью - до поры до времени ...
Во время тех же гастролей театра, но уже в Чикаго, я стояла на сцене перед началом спектакля и смотрела, как Лунёв “разминается” (разогревается). Я попросила его снять репетиционную одежду, надетую поверх сценического костюма, чтобы я могла его сфотографировать. Танцовщик помотал отрицательно головой, упрямо сжал губы, ушел в дальний угол сцены, затем “взмыл” вверх... и повис. Пока он так “висел” в воздухе, я успела обдумать его ответ, изумиться прыжку, навести фотоаппарат на резкость - Лунёв все еще висел в воздухе, как будто ожидал, когда я его сфотографирую. (Как я выяснила позднее, Лунёв был в то время очень обижен на американских журналистов: одна из них пыталась взять у него интервью, а поскольку Саша ее не понимал, потому что не говорил тогда по-английски, она напечатала в своей газете все, что ей вздумалось, а я для него тоже была американской журналисткой).
Тогда я и пришла к выводу, что Саша Лунёв принадлежит к редкому типу танцовщиков, которым в воздухе удобнее, чем на земле. Его прыжку не свойственна была полётность: его прыжок напоминал выстрел вверх, где танцовщик затем и парил на недоступной другим высоте. Причем зависал он в воздухе на любом уровне, главное для Лунёва было - оторваться от пола. Поэтому зритель успевал любоваться идеальной формой танцовщика при исполнении им, и высоких и мелких прыжков. Таким талантом обладал Лунёв...
При этом его танец никогда не распадался на составные части: Саша не стремился продемонстрировать нам свой прыжок или вставить в исполняемые вариации особо удающиеся ему трюки (любимое занятие многих премьеров мирового балета). Артист танцевал вариации так, как будто сплетал заранее обдуманный узор, расставляя акценты там, где этого требовала логика хореографии, а не там, где ему казалось выигрышней себя показать. От этого профессиональные достоинства танцовщика казались еще заметнее.
Красивый и мужественный, Лунёв, надо признать, выглядел современным юношей в костюмах любого века, но умел с достоинством носить старомодные камзолы. Первые годы он казался мне на сцене каким-то настороженным, даже “зажатым”, как будто старался скрыть природную эмоциональность за внешней сдержанностью. Такое сочетание давало иногда прекрасный сценический эффект, но по-настоящему раскрепощаться на сцене или получать удовольствие от танцев он научился позднее, когда уже ушел из Кировского театра. Тогда некоторая юношеская сдержанность начала восприниматься как проявление чувства собственного достоинства. Но и на сцене русского театра, и работая на Западе, - и чем дальше, тем больше - Саша не только не терял того, чему его учили в школе, но, напротив, все строже придерживался русской благородной манеры исполнения, привитой ему в хореографическом училище на улице Росси.
Казалось, сценическая карьера Саши должна была сложиться благополучно. Но где-то на рубеже 90-х годов Лунёв бросил Кировский балет, уехал в Америку и в конце концов начал работать в балетной труппе в городе Толса (штат Оклахома). А в середине 90-х неожиданно для всех вообще бросил театр.
Чтобы понять, почему Саша так безжалостно распоряжался своей судьбой, надо обратиться к его детским годам.
Родился Саша в Ленинграде в рабочей семье, далекой от искусства. Детство его было неблагополучным, как детство многих заброшенных детей - Саша рос на улице. В балетную школу мальчик попал случайно: по совету кого-то из знакомых мать отвела его в Хореографическое училище имени А.Я.Вагановой, чтобы отвлечь от дурной компании. В училище сразу оценили его необычайный прыжок и приняли.
Саша начал учиться в балетной школе, но уличную компанию не бросил. Верность товарищам, правильно или ложно понимаемая, осталась у него на всю жизнь. Так и делил время между занятиями классическим танцем и приятелями во дворе. Среди них были не только сверстники, но и немолодой уголовник. Но именно этот уголовник его пожалел и уберег от пути в тюрьму, куда впоследствии угодили многие “мушкетеры” подворотен (Сашина мама умерла, когда он был в старших классах школы).
Но двойственность жизни, эта принадлежность к двум мирам - уличному с законами подворотни и миру благородных героев в таинственных огнях рампы - определила во многом и повороты Сашиной судьбы. Укрощая свою энергию на сцене ради строгих форм классического танца, Саша бурно проявлял ее вне театра.
... В 1988 году, во время гастролей Кировского балета в Париже, Лунёв и молоденькая танцовщица Вероника Иванова впервые станцевали в балете “Жизель” главные роли. Достойно выступить в “Жизели” - значит доказать свою творческую самостоятельность. Виноградов любил предлагать молодым артистам такие сложные задачи и готовил предстоящий дебют как праздник. Виноградов рекламировал молодую пару во всех интервью, их снимало французское телевидение. Дебютанты работали, окруженные любовью репетиторов и друзей. Ирина Колпакова и Сергей Бережной (премьеры старшего поколения) не просто репетировали с ними порядок движений и добивались чистоты исполнения хореографии, они учили молодых танцовщиков всему, что сами любили в этом балете, всему, что знали, и всему, что не успели реализовать, когда танцевали эти партии. Все нервничали, все желали дебютантам добра. Иванова и Лунёв жили в те дни в накаленной творческой атмосфере.
Я часто думаю, наблюдая за артистами на сцене: что приносят они в свои роли из опыта своего сердца? Из интуитивных прозрений? Из любви тех, кто окружает их в жизни? Думаю, что незабываемый спектакль, который Иванова и Лунёв станцевали тогда в Париже, во многом был результатом творческой атмосферы и любви, которая их окружала.
Драму обманутой Жизели и драму ее соблазнителя, осознавшего свою любовь и свою вину перед девушкой только после ее смерти, каждый настоящий артист интерпретирует по-своему. Лунёв в том спектакле, мне кажется, во многом исходил от себя. Активный и напористый, мужественный и обаятельный, его Альберт в первом акте не слишком задумывался о любви или обязательствах перед Жизелью: он встретил хорошенькую девушку и тут же ринулся ее покорять, заранее уверенный в успехе. Вероника-Жизель рядом с таким Альбертом казалась нежной нимфой, полюбившей бога.
Только во втором акте раскрывалась душа этого внешне беспечного покорителя женских сердец: юноша оказался романтиком. Весь второй акт в исполнении Ивановой и Лунёва казался мне сравнимым со старинным романсом.
Иванова и Лунёв никогда больше вместе не выступали в “Жизели”, так случилось, что я вообще никогда больше не видела Лунёва в роли Альберта. Но тот спектакль - в Париже, в канун Рождества - нельзя забыть.
Лунёв не выдержал такого напряжения душевных и творческих сил. Саша закончил гастроли уже в других городах Европы пьянками, мальчишеским фанфаронством, драками. Здесь, я думаю, и сказалось его детство, с которым он не мог в то время справиться. Мальчик из полууголовной уличной компании в жизни, герой-любовник классических балетов на сцене - такое сочетание было слишком сложным для Лунева в те годы.
Сашины запои повторялись и в Ленинграде. Однажды он даже не пришел на спектакль. Его прощали за несомненный талант, Лунёв танцевал многие ведущие роли классического и современного репертуара (а исполнение им некоторых мужских вариаций, как, например, во вставном па-де-де из “Жизели”, не имело себе равных). Но естественно, Виноградов начал отдавать заметное предпочтение Рузиматову: театр - такой жесткий механизм, в котором не может быть срывов. Саша почувствовал себя оскорбленным. Что он сам виноват в том, как складывается его судьба, он почему-то не хотел понимать. Друзья, которые его окружали, к сожалению, усугубляли ситуацию: я неоднократно слышала разговоры в его гримуборной о том, что Виноградов к Саше несправедлив. Саша, человек самолюбивый (в своей команде он должен быть первым!), заливал обиды - реальные или мнимые - водкой.
Бытовые условия Сашиной жизни были ужасными. Он жил с родителями и братом, как водится, в одной комнате в коммунальной квартире. Поступив в театр, Лунёв получил отдельную комнату в другой, огромной коммунальной квартире недалеко от театра. Комната на первом этаже была темной и узкой, как пенал. Соседи Сашу ненавидели, писали на него доносы в милицию: приходит домой после двенадцати ночи (спектакли постоянно заканчивались около полуночи), утром поздно встает. Соседи постоянно портили замок в двери Сашиной комнаты. Саша только починит замок, прибежит между репетициями днем домой на часок отдохнуть, а новый замок залит клеем, открыть дверь невозможно. Словом, танцовщик испытал все “прелести” советской коммунальной квартиры...
И Саша Лунёв, то создавая, то круша созданное, ушел из Кировского театра и уехал в Америку. Помогала ему, естественно, влюбленная в него американская поклонница...
При этом Лунёв сначала формально из Кировского театра не ушел, он танцевал в Бостоне, а затем в Толса как “гость”. И в 1991 году Лунёв даже приехал в Вашингтон, где гастролировал Кировский балет, для переговоров с Олегом Виноградовым. Гордый и довольный собой - премьер американского балета! - Саша ходил по коридорам театра, и молодые танцовщицы наперебой окликали его, обнимали и целовали. И только одна балерина, которая в это время разговаривала со мной в коридоре, не обернулась на проходившего мимо с победительным видом Сашу Лунёва, а лишь горестно уткнулась мне в плечо...
Но и Саша сделал вид, что ее не видит...
Переговоры в Вашингтоне ни к чему не привели. Виноградов предложил Лунёву приезжать и танцевать в Кировском театре двадцать спектаклей в год. Но Саша предполагал, что будет танцевать с родной труппой только во время гастролей на Западе. Он не хотел возвращаться в Ленинград, даже если город стал Санкт-Петербургом. Я спросила Лунёва, что он помнит о своей работе в русской труппе, и ожидала услышать что-то вроде “мы, оглядываясь, видим лишь руины” (И.Бродский). Ничуть не бывало! Напротив, танцовщик помнил только хорошее - какие интересные партии он танцевал, как замечательно работала с ним его любимый педагог Нинель Кургапкина, как готовил с ним роль Вацлава Владлен Семенов (в прошлом - премьеры театры), как он осуществил свою мечту - станцевал с Татьяной Тереховой “Лебединое озеро”. Саша всегда помнил внимание, проявленное к нему, и был слишком горд, чтобы вспоминать обиды... Но в город возвращаться не хотел.
В 1991 году Лунёв официально ушел из Кировского театра.
В 1992 году я приехала по приглашению Лунёва снимать премьеру “Дон-Кихота”, первого трехактного балета, который танцевала труппа в Толса. Этот театр имеет свою интересную историю: его создали танцовщики Маскелин Ларкин и ее муж Роман Джазинский. Маскелин - одна из пяти известных американских балерин, предками которых были индейцы. Естественно, Маскелин училась у русских педагогов и даже танцевала в “Русском балете Монте Карло” , где и вышла замуж за танцовщика Джазинского. Закончив артистическую карьеру, Маскелин вместе с мужем вернулась в родной город, где супруги и основали не только театр, но и школу. Когда я приехала в Толса, театром и школой руководил их сын, также в прошлом танцовщик. Мне казалось, Лунёв получил в Америке все, о чем мечтал: как зрители, так и коллеги его боготворили, называли только Сашей или “нашим Барышниковым”. Ученики в школе, где он преподавал, смотрели на него как на бога. Лунёв обрел и желанное лидерство: он стал ассистентом директора театра по творческим вопросам, в театре считались с его мнением в подборе репертуара. Словом, Лунёв стал местной знаменитостью, значительным и уважаемым лицом в обществе. Саша купил дом, собаку, которую назвал “Пушкин”, приостановил свои донжуанские похождения и завел длительный роман с местной дамой. Кончились пьяные загулы. О таких характерах сказал Михаил Жванецкий: “Расцветает талант в атмосфере любви и доверия”. Репертуар Лунева стал достаточно обширным, как танцовщик он достиг наконец того уровня, которого должен был достичь. Потому и пригласил меня на свои спектакли.
В Толса я действительно увидела танцовщика мирового уровня. Александр Лунёв, похудевший, сформировавшийся, подтянутый, какой-то внутренне легкий и радостный, танцевал виртуозно и с шиком, как и должен танцевать премьер мирового балета. Я не сомневалась, что теперь Сашина жизнь наконец потекла по пути своего предназначения.
Но Сашино мнение о своей судьбе оказалось сильнее самой судьбы. Джазинский-сын через несколько лет ушел с поста руководителя театра. Новый директор (не помню фамилии) придерживался иных точек зрения на балетное искусство: Джазинский и Лунёв любили русскую классику и составляли из нее репертуар театра. Новый директор хотел, чтобы труппа танцевала балеты Дж.Баланчина. Лунёв ушел из театра. Встретив как-то Сашу в Нью-Йорке, я узнала, что он поступил так потому, что ему неинтересно танцевать бессюжетные балеты.
Лунёв бросил не только театр в Толса, но и балет вообще, пошел на курсы программистов, затем уехал из Оклахомы, обосновался в Бостоне и ставит номера конькобежцам - танцовщикам на льду (на одной из них он, кажется, был женат, когда я видела его последний раз).
Почему Лунёв бросил балет, не попытал счастья в другом театре? В Сашиной системе ценностей опять произошел какой-то разлом. Если судьба не складывается так, как хочет Саша,- значит, надо отказаться от судьбы. “Всё или ничего” - такой, вероятно, девиз.
Когда я приезжаю в Петербург и прихожу в Мариинский театр, до сих пор встречаю уже не столь юных, но по-прежнему прекрасных танцовщиц, которые интересуются Сашиной судьбой, его не забыли.
Пусть не исчезнет имя Александра Лунёва и из истории балета Мариинского театра - бывшего Кировского балета.
Фото автора