АЛЕКСАНДР ГЕРЦМАН ЛЮБИТЕЛЬ СЛОЖНЫХ ЗАДАЧ

Когда-то, в прошлой жизни, у меня была галерея. С тех пор я не встречал более талантливых художников, чем мои... пусть простят меня мои нынешние нью-йоркские гениальные друзья. Ход событий, казалось бы, потихоньку подтверждает мою правоту – кое-кто из выставлявшихся в моей галерее уже стал знаменитостью, нахватав Золотых медалей в Москве, Париже или Лондоне, выставки остальных устраиваются по всему свету - и уже не мной. Картины приобретаются известными коллекционерами, галереями и музеями. Но тем не менее червь сомнения гложет меня периодически – особенно когда я брожу по музейным залам. Каковы критерии оценки произведений искусства? Чего не хватает моим ребятам, чтобы стать всемирно признанными? Почему за право выставить их произведения на аукционе не дерутся между собой «Сотбис» и «Кристис»?
Недавно, побывав в гостях у известного арт-дилера, коллекционера и филантропа Александра Герцмана, я, как мне кажется, понял – почему.
Слагаемые успеха в творчестве в общем-то известны каждому – талант, новизна взгляда, трудолюбие, попадание в нужное место и в нужное время, врожденное чувство коньюктуры, умение общаться с людьми, умение быстро обучаться, везение... Но есть еще одна составляющая, та, которую я, тупица, никогда до того не принимал в расчет. И про наличие которой догадался наконец... глядя на работы Натальи Нестеровой, Гриши Брускина, Комара и Меламида, висящие на стенах квартиры-галереи Александра Герцмана. Она, эта составляющая, практически не пересекаясь с остальными, может заменить собой все, влоть до везения - за исключением разве что собственно дарования. Я бы назвал ее «масштабностью». В это туманное определение я вкладываю довольно сложное понятие энергетического соответствия творца и времени. Возможно, это и есть тот самый фактор, благодаря которому стоимость работ одних художников велика уже при жизни, тогда как других – только посмертно. Причем просчитывается это качество исключительно на глаз – здесь нужен человек с гениальным чутьем, совмещающий профессии арт-дилера, специалиста по истории искусств и культуртрегера. Таких людей, решающих, кто есть кто в мире искусства, на самом деле немного. В области современного русского авангарда их, может быть, всего-то два-три...
С Александром Герцманом меня познакомили на, можно сказать, историческом событии – «Первом ежегодном Третьяковском балу», который прошел 28 ноября в одном из самых престижных и старейших частных нью-йоркских клубов на Пятой авеню. Этот человек, сказали мне, стоит во главе Фонда «Американские друзья Третьяковской галереи», организовавшего это событие. Сам Фонд был создан еще три года назад. Список его учредителей выглядит, как крупная выдержка из книги «Кто есть кто» в Америке и России – от выдающихся политических и общественных деятелей до суперзвезд кино, искусства, спорта и бизнеса. В этом смысле «Третьяковский бал» тоже в грязь лицом не ударил. Возможно, впервые представители различных элит были собраны под флагом любви к русскому искусству в таких интересных пропорциях. Одну половину составляли американцы и европейцы, другую – русские из Америки и России. Одно только перечисление известных имен могло бы занять газетную полосу. Поэтому я ограничусь малой частью из 220 «богатых и знаменитых», принявших участие в вечере и благотворительном аукционе - навскидку, без системы и табели о рангах. Ирина Дворовенко и Максим Белоцерковский - балетные звезды; Елена Евсеева и Василий Герелло - звезды оперы; Джордж Майкл и Патти Лабелль - поп-звезды; Оксана Баюл - фигуристка; Линда Бакеро - ведущая канала NBC; Валентин Родионов - ген. директор Третьяковки; Томас Кренс - директор Фонда Соломона Гуггенхейма; Дениз Рич и Белла Сапир - известные нью-йоркские меценатки; Джейкоб Арабо - знаменитый ювелир; Донателла Версаче - представлять не надо; Светлана Ушакова - супруга посла России в Америке, и т.д. и т.п... Ну и ваш покорный слуга скромно затесался в своем не первой свежести костюмчике в эти мощные ряды. Но пробыл там всего лишь один час - на обед и аукцион прессу уже не пригласили. Да и что ей там делать, в самом-то деле?
Но все же, в результате этого моего неожиданного забега в светскую жизнь, имею возможность предоставить вашему вниманию, друзья мои, беседу с главным, так сказать, зачинщиком американской помощи Третьяковке. Он же по совместительству один из спонсоров знаменитой выставки «Россия!» в музее Гуггенхейма.

Я сказал себе...

- Александр, я сразу хочу вам сказать, что очень бережно отношусь к интересам собеседника и далеко не все отдаю в публикацию.
- Знаете, у меня было так много интервью с прессой, что я просто перестал обращать внимание на то, на что люди обижаются, честно вам говорю.
- Вас что, это уже не трогает?
- Иногда ты с людьми говоришь, и они вроде бы записывают, а пишут так, что ты думаешь: «Он со мной сидел или не со мной?» Но я к этому стал относиться спокойно. Все ошибаются, у каждого есть какое-то свое видение, все спешат...
- Вам сейчас за 40, правильно?
- Мне 48. Я из Украины, из Днепропетровска. Закончил Архитектурный институт, получил серебряную медаль и направление в московскую аспирантуру, уехал туда, работал архитектором 12 лет, приехал в Америку в 92-м году как турист и, задержавшись, совершенно случайно начал работать с художниками. Познакомился с людьми, которые любили искусство, и они начали покупать работы этих художников. Мы организовали с ними Фонд русского искусства в 93-м году – через год после моего приезда. Тогда же я сделал первую выставку в музее Университета Джонса Хопкинса, получил сразу же первый разворот в Baltimor Sun, затем сделал вторую выставку в Нью-Йорке и получил статью в New York Times... А когда приехал – вообще никого не знал...
- Но английский-то был?
- Какой-то был. К тому времени у меня уже были американские друзья, которые сказали: «Если через два года после приезда о тебе уже статьи в «Нью-Йорк таймс», «Балтимор сан» и каких-то еще других газетах, забудь о своей архитектуре и занимайся только этим». И они были правы...
- То есть вы стали арт-дилером?
- Сразу всем вместе: куратором – я делал выставки, арт-дилером – продавал картины коллекционерам. Стал сам составлять коллекции. Кроме того, писал статьи для своих каталогов. Это уже потом стал приглашать писать других людей.
- Вот это место, где мы с вами сидим, – ваша квартира или галерея?
- И то, и это. Здесь и продаю, и живу, когда я в Нью-Йорке.
- ?
- Я делаю выставки по всему миру, не только в Америке. В России, в Европе, причем в достаточно хороших музеях. Всречаюсь с моими художниками, которые тоже живут в разных городах мира... А тогда, приехав сюда, я никого не знал лично, знал о ком-то. Да и вообще плохо знал современное искусство - как архитектор я изучал в основном классическое искусство и первую половину ХХ века. Современное искусство, начиная с 70-х годов, мне было знакомо лишь постольку поскольку. Конечно, у каждого свой путь. Во-первых, я через месяц сказал себе, что должен уйти из Бруклина, иначе это меня затянет, как болото. И ушел. Прошел через все те вещи, которые положено пройти эмигранту. Моей первой постоянной работой стала работа gallery guard в музее Гуггенхейма. Они как раз тогда искали людей, которые говорят по-русски и по-английски, чтобы можно было проводить какие-то элементарные экскурсии. Что для меня было, конечно, скучно. Я приехал сюда в 34 года, будучи в прошлой жизни главным архитектором. Я нанимал людей, я увольнял людей, я выбирал, с кем хочу работать, выбирал проекты, потом стал руководителем архитектурной мастерской, и вдруг становлюсь “галлери-гардом”. Для меня это было, конечно, ужасно, это было падение. Правда, все мои знакомые, которые к тому времени здесь пробились, говорили, что у меня потрясающая работа. Потому что у них была еще хуже. И когда через полгода после моего приезда, в 1992 году, было открытие выставки «Великая утопия» в музее Гуггенхейма (на то время это была, наверно, самая крупная выставка русского искусства в Америке, как сейчас весь Гуггенхейм отдан выставке «Россия!», так в то время он был отдан «Великой утопии». Там был русский авангард с 1913 по 1932 год) - я помню, что, стоя на открытии этой выставки, охраняя что-то внизу, где все сидели за столами и где все было очень красиво, я себе сказал, что пройдет какое-то время, и я буду сидеть за одним из этих столов. Через десять лет, на выставке «Амазонки русского авангарда» в музее Гуггенхейма, я уже сидел как один из почетных гостей.

Сложное предпоЧитаЯ
скуЧному

- Художники – народ сложный. Общаться с ними на постоянной основе, наверно, тяжело?
- Сложный, но очень интересный. У меня вообще меньше проблем со сложными людьми, чем со скучными.
- А как с клиентами? Ведь среди них попадаются люди богатые, но совершенно не разбирающиеся в искусстве? Это ведь тоже нелегко – иметь с ними дело?
- Я бы так не сказал. Чтобы стать богатым, надо, как правило, добиться успеха в бизнесе. Глупый человек редко становится успешным в бизнесе. Если человек обладает достаточно развитым мышлением и понимает бизнес, ему интересно познать то, чего он не знает, а этим обычно является искусство. Поэтому многим людям, которые приходят с желанием начать что-то коллекционировать или даже что-то просто купить, чтобы украсить дом, если они умны и образованны, легко рассказывать, легко заинтересовать их. Я не вижу больших проблем с людьми, которые приходят купить работы каких-то художников, не зная, что они хотят купить, потому что проходит какое-то время, и они начинают понимать, что им надо. И я им в этом помогаю. Образовывать умного человека гораздо приятнее, чем неумного.
- Вы предпочитаете какой-то определенный стиль в искусстве или вам нравятся конкретные художники?
- Не стиль, а именно художники. Я работаю только с теми, кто мне интересен.
- Как личность или как художник?
- В первую очередь меня интересует художник как художник. Бывают какие-то ситуации, когда я вижу, что художник в общем-то средний, но интересная личность. Тогда я могу начать с ним работать, чтобы просто ему помочь продать работы, включить в какие-то выставки, чтобы карьера его пошла вверх. Но все-таки для меня первоначален талант, а не характер.
- Случается, очень трудно разграничить дружеские отношения и деловые. У вас такие сложности возникают?
- Конечно, бывают такие ситуации. Но что вы называете сложностями?
- Я помню, как великолепно отзывался Феликс Комаров о Шемякине, о Неизвестном, да и они в различных интервью называли его своим близким другом. Когда же комаровская галерея закрылась, а вернее сказать, накрылась, то эти же художники вчинили ему огромный иск. Я не помню точно, какие суммы назывались, но в том, что речь шла о миллионах долларов, уверен. Вот вам наглядный пример – дружба и деловые отношения.
- Нет, я эти вещи разделяю. У меня есть художники, с которыми я дружен - и с которыми не работаю. Не работаю, потому что они для меня как художники неинтересны. А как люди – интересны. Они это знают и принимают как должное. А есть художники, которые для меня неинтересны, как друзья, но они гениальные художники. И как я могу упустить гениального художника? Да, у меня нет своего стиля. Кто-то работает только с соц-артом, кто-то с реализмом, кто-то с сюрреализмом. Я работаю с художниками, а не с направлениями. И когда я составляю какой-то проект, если он групповой, то определенную идею могут иллюстрировать художники разных направлений.
- То есть – эклектика во главе угла?
- Да, да. Я не представляю какие-то группы или течения, я представляю себя.
- Свой собственный вкус?
- Да.

Хоть у семи нЯнек,
а дитЯ с глазами...

- А каким образом вы поучаствовали в этом последнем крупном событии – выставке «Россия!» в музее Гуггенхейма?
- В этой выставке у меня вообще два «пойнта». Первый – это Intart, Международный фонд русского и восточно-европейского искусства, который я организовал еще в 93-м году. Он является одним из спонсоров выставки «Россия!». Кроме того, меня пригласили в Lidership Commity, в организацию этой выставки, где всего в общем-то 8 человек. Конечно, это было для меня очень приятно. Плюс я консультировал раздел «Современное русское искусство» - потому что у меня масса информации, архивов...
- То есть можно сказать, что отбор шел под вашим чутким руководством...
- Ну, я не могу так сказать. Особенно для прессы...
- А к общей концепции выставки вы тоже отношение имели какое-то?
- Нет. Там было семь кураторов. Для общей концепции слишком много, конечно. Должен быть один главный куратор и один-два ассистента. Когда выступают семь равноценных кураторов, это уже предпосылка к тому, что получится каша. И то, что они, кстати, избежали каши, – это уникальный случай. Получилась в общем-то очень чистая и хорошая хрестоматия.
- Кроме престижа и удовольствия, участие в таких акциях вам что-то еще приносит?
- Нет.
- Наверно, еще связи новые, а значит, новые возможности?
- Но это и есть часть престижа. Если ты тратишь свое время, свою энергию, свои знания, свои архивы, то любой человек должен получить, пусть не материальное, но какое-то вознаграждение, правильно?
- Эти две акции – выставка «Россия!» и «Третьяковский бал» - имеют ведь и политическое значение, как я понимаю...
- В определенном смысле – да.
- То есть началось все это при активной поддержке российского правительства? В связи с этим вспоминается, что Путин какое-то время назад провозгласил, что необходимо улучшать имидж России в глазах остального мира... Это выглядит так, что вы поддерживаете те вещи, которые там сейчас происходят... Вам лично это нравится?
- Нравится - в каком смысле?
- В смысле Путина и его команды.
- Дело в том, что я в России не живу. Я уехал в 92-м году и первый раз побывал в Москве только в этом году, после 13-летнего отсутствия. Приехал потому, что привез выставку Нестеровой в Третьяковскую галерею. Второй раз туда приехал, потому, что эта выставка переехала из Третьяковской галереи в Русский музей... Я приезжал туда по делам. Я человек очень аполитичный. Если я покупаю New York Times, то читаю там единственную секцию – Art. Поэтому, учитывая, что сейчас для художников все-таки среда в России хорошая, что многие художники, которые раньше были не у дел, не могли выставиться или найти западные контакты, сейчас такую возможность получили, для меня это положительный момент. Конечно, мой Фонд «Американские друзья Третьяковской галереи» в какой-то мере очень опосредованно связан с политикой – в том смысле, что помогает России выглядеть достаточно культурной, цивилизованной страной в Америке, но ведь это и было идеей организации фонда три года назад. Я делал тогда большую инаугурацию, она проходила в Российском консульстве. Идея, кстати, того, чтобы я помог Третьяковской галерее, пришла из России. Ко мне обратились Министерство культуры и МИД, и я решил, что уж если помогать, то делать это надо на серьезном уровне. На раздумья ушло несколько месяцев, и я сделал вот этот Фонд. Разговор шел о том, что есть люди, которые помогают и Эрмитажу, и Русскому музею, и Пушкинскому музею. В тот момент Третьяковка была единственным из четырех крупнейших музеев России, которому никто не помогал. Правительство, конечно, хотело, чтобы эта галерея прозвучала так же серьезно, как, например, Эрмитаж. Вот посмотрите даже сейчас на выставку «Россия!» 80% лучших икон пришли из Третьяковки. Она вообще дала больше работ на эту выставку, чем любой другой русский музей. Я, кстати, не сразу согласился этим проектом заниматься, потому что понимал, насколько он сложен. Но потом решил попробовать. Потому что люблю, когда перед тобой стоит сложная задача. Взять и «прошибить» ее – это просто интересно.

Чужой среди своих...

- А какие у вас впечатления сложились о Москве?
- Ну, после долгого перерыва все было очень странно: вроде бы все изменилось и в то же время – ничего. Потому что менталитет старый, бюрократия старая, и в то же время появилось поколение людей от 25 до 35 лет. Я считаю, это самое интересное сейчас поколение, потому что выросло сразу после перестройки... Оно сильно отличается от тех, кто моложе или старше... Совсем молодое поколение, как мне кажется, менее прогрессивно, чем поколение перед ним. Но это только мое впечатление... Вот я разговаривал со своей дочкой 20-летней, которая живет там, и мне кажется, что в чем-то она даже более консервативна, чем я.
- Потому что, вероятно, когда это поколение формировалось, в 15-16 лет, государство вообще никаких ценностей им не предлагало – ни идеологических, ни моральных... А вообще было ощущение какого-то «дежа вю»?
- Да, и довольно часто.
- Раздражало?
- Нет, скорее удивляло. Я себя чувствовал иногда иностранцем в России. В Париже, в Лондоне, в Гонконге, даже в Токио я чувствовал себя даже более своим. В России нельзя быть «самим по себе». Если ты идешь по Токио в толпе, ты – сам по себе, а в московской толпе ты не можешь быть человеком, который сам по себе, ты должен принадлежать... В противном случае считают, что ты - чужой, ты – другой. И вот это было очень странным чувством. Но не было никакого раздражения. У меня есть знакомые, которые возвращаются оттуда в полном восторге, есть и те, у которых полнейшее неприятие. А у меня не было ни того, ни другого, у меня была констатация такой, что ли, странности. Иногда было немножко некомфортно психологически, но только психологически, потому что никаких других проблем не было.
- А почему ваша дочь живет в России?
- Она живет со своей матерью.
- То есть вы в разводе с женой?
- Да.
- Иначе говоря, вы человек свободный и поэтому мобильный?
- Вот именно. И делаю то, что хочу.

Возвращение

- А друзья у вас в основном американцы?
- Сейчас, кстати, у меня появилось много русских друзей, много русских коллекционеров, с которыми я работаю. Наверно, был какой-то переломный период, когда я сделал выставку в Yeshiva University Museum три года назад. Туда пришло пол-Нью-Йорка. Причем я привел больше американцев, а мои друзья и художники - русских. Это центр еврейской культуры, где, кроме огромного замечательного нового музея, есть еще киноконцертный зал на 250 человек. Я сделал там Фестиваль русской культуры. И каждые три недели у меня там происходило какое-то событие. Огромный симпозиум, премьера мюзикла Дрезнина «9.11», американское «превью» фильма Славы Цукермана «Жена Сталина», несколько концертов – классическая музыка, балет, опера... Пресса писала, что такого количества русской интеллигенции не собиралось вместе уже много лет. После этого началось мое возвращение в русскую комьюнити. Кроме того, после моих поездок в Москву и Петербург с выставками возник большой приток друзей, соратников и просто людей искусства, с которыми мне интересно, из России.
- Александр, вот вы продали на аукционе что-то, затем эти деньги собираются и перечисляются на счет Третьяковки?
- Нет, не собираются и не посылаются. Я не люблю работать так, как принято работать, я люблю работать так, как мне интересно. А мне интересно сделать с Третьяковской галереей какие-то проекты. Получить деньги на починку крыши и канализации - у них для этого достаточно богатых спонсоров и в Москве. Интереснее потратить деньги на реставрацию каких-то музейных помещений, которые сейчас используются как складские, помочь им превратить несколько таких залов в выставочные плюс привезти какой-то проект отсюда туда. В моем Фонде, например, находится много работ художников, которые были сделаны 15-25 лет назад здесь, в Америке, и которые никогда не были показаны в России.
- На этом балу вам удалось собрать деньги?
- Удалось. Начало положено. Продано 80%. А из того, что выставлялось на Live Auction, – почти все...