Проделки десятой музы

Я рисую время
Фотограф
Эдвард Буртынский
Почему-то десятой музой считают ту юную небожительницу, которая опекает кинематографию и является полномочной представительницей на Олимпе этого самого молодого искусства (всяческие новые направления, стили, манеры не в счет). Это не так. Потому что рождение кино почти на полстолетия опередила фотография.
Вы тут же возразите: дескать, кинематограф – это искусство, близкое к драматическому, театральному, музыкальному даже подчас литературному, а фотография – всего лишь фиксация того, что в данный момент находится перед объективом. Это справедливо в тех случаях (а их большинство), когда «щелкает» обычный, талантом, верным глазом, чувством пространства и т.д. человек, увы, обделенный. Ну, как я, например, мучаю свою старенькую «мыльницу»: из 24 кадров в лучшем случае - пара приличных отпечатков. Но уж если человек, взявший в руки даже плохонький фотоаппарат, одарен свыше! Ого-го! Тут мы получаем настоящий снимок, а если фотограф истинно талантлив - произведение искусства.
И вот ведь что интересно, уже в XIX веке, in status nascendi, т.е. чуть ли не в момент рождения фотографии, примитивнейшими камерами на треногах Мастера выдавали на-гора подлинные шедевры. Как, например, американцы Сэмюэл Морзе (да-да, тот самый), Мэтью Брэди, Джереми Джерни, великий поэт Уолт Уитмен. Профессионалы? Ну, разумеется. Высокие. Но ведь иногда и «крепкий», умелый, вкусом и чувством перспективы небесами награжденный любитель показывает отличные снимки, в чем вы убедились, разглядывая конкурсные фотографии «Русского базара». «Для человека, который не знает, к какой гавани он направляется, - говаривал еще в древности Сенека, - ни один ветер не будет попутным». Фотохудожник (не владелец дорогой камеры, не рядовой фотограф даже) обязательно знает, чего он хочет, и знает, как этого добиться. Подобно таким фотогроссмейстерам, как наши Халдей, Бальтерманц, Суриков, Альперт, как прославленные Люкс Файнингер и Мэн Рей, как блистательная плеяда американских мастеров – Стиглиц, Шайн, Эванс, Виногранд, Джекобсон, Арнольд, Грин, Капа, Стерн и, конечно же, великий портретист Ричард Аведон.
Мне довелось быть знакомой с двумя великими фотохудожниками - в юности с Моисеем Наппельбаумом, с кем был дружен мой отец (в память о давних этих встречах остался у меня мой портрет работы Наппельбаума), ну, а сейчас – подарок судьбы – с удивительной Ниной Аловерт, невероятные по динамичности и мастерству снимки которой вы видите на страницах нашей газеты.
Много раз читали вы на этих страницах о частых фотовыставках в нью-йоркских музеях, не в специализированных галереях, а именно в музеях с мировым именем. Как, например, ретроспективы замечательных фотомастеров Евгения Халдея и Лотты Якоби в Еврейском музее, там же – информативнейшая «Нью-Йорк в фотографиях» (это уже просто энциклопедия американской фотографии); как феноменальная по числу представленных фантастических снимков фантастической женщины – Мэрилин Монро в Бруклинском музее; бесчисленные фотоэкспозиции у Гуггенхейма, в музеях Метрополитен, Уитни, Модерн Арт... И это еще и еще раз подтверждает: фотоискусство – на равных с искусством изобразительным.
Вот и сейчас серия фотовыставок одновременно в нескольких центральных музеях Нью-Йорка. Начнем с Би Эм, с Бруклинского музея, где открылась примечательнейшая выставка панорамных фотокартин канадца Эдварда Буртынского. Поразительные панорамированные ландшафты, вызывающие не просто удивление, недоверие даже: во-первых, не верится, что это фотография, а не мастерская экспрессивная реалистическая живопись одареннейшего колориста, а во-вторых, трудно осознавать, что запечатленное на уподобленной холсту фотобумаге сотворено природой, а не рукотворно. Вот как в этом шедевре: вода под лучами закатного солнца обращается грозным потоком лавы. И людская лава, выливающаяся из заводских ворот. Или мраморный карьер – нет величественного спокойствия мрамора, есть грязь, разбросанный инструмент и измученные люди – муравьи...
Я не берусь судить о технике, говорю лишь об ошеломляющем впечатлении.
Ландшафты, в том числе промышленные пейзажи - вот стихия художника. Люди – только как придаток, как неизбежное дополнение к ими же построенному. Какой-то особый философский взгляд на бытие, прорвавшееся в третье тысячелетие: верфь, рождение могучего корабля, а рядом – до слез трогательно – времянка, а на веревке - бельишко тех, кто в фанерной этой будке живет. Или трагическое: безжалостное разрушение ящичного городка нищих: здесь будет новый район. А этих – людской мусор – выгнали, вымели, и их опустевшее жилье, кажется, взывает по-человечьи к небесам.
У одной из этих бьющих по нервам картин встречаю автора:
- Когда-то на Украине работала вместе с вашим однофамильцем.
- Это не удивительно. Буртынский – фамилия украинская. Мои родители совсем юными во время Второй мировой войны угнаны были из Украины в Германию. Война их соединила. Я родился уже много позднее в Канаде.
- Значит, мы можем продолжать нашу беседу по-украински?
Художник улыбается: - Попробуем, я ведь на Украине пока, к огромному сожалению, не был, и это будет моим первым опытом интервью на моем родном языке.
- Скажу по совести, только в живописи приходилось видеть такие, как бы это сказать, широкоформатные, а если привлечь язык начертательной геометрии, аксонометрические картины. Как вам удалось достичь такой объемности, ощущения трехмерности, такой полнокровности живописного полотна?
- Очень долго и трудно шел к этому, всячески экспериментировал, в том числе и с нюансировкой света. Моя фотография стоит на двух китах – это материалы и технология.
- То есть главное, хотите вы сказать - достижения современной компьютеризированной фототехники.
- Ну, разумеется. Но это только фундамент. Надстройка – результат собственной, можно сказать, исследовательской работы и в области подбора и сочетания требуемых материалов, и в разработке цепи последовательных операций технологического процесса. Но главное, меня не устраивала аппаратура, нужна была принципиально новая камера.
- И вы её создали?
- Да. А для того, чтобы такую панорамную ультрасовременную камеру выпускать, нужно было такое же ультрасовременное производство. Что и было сделано, создано предприятие, где такие камеры изготавливаются.
- Значит, сотворены все эти чудеса своими руками, своей аппаратурой, своим глазом. Отсюда и потрясающая эта колористика?
- Просто я понимаю, что должно получиться. Но каждая картина – итог долгих поисков и упорного труда
- Многие ваши снимки, если можно назвать снимком картину в полтора – два квадратных метра, в определенной степени символичны, вот как этот химический завод – сплетение бесчисленных трубопроводов, которые, как змеи, готовы задушить человека в стальных своих объятиях, или дугой, нефтеперерабатывающий...
- Я хотел показать идола нашего времени – автомобиль. Его суть, его сущность. Но как это сделать? Мучился очень долго. Меня спасла поездка на этот завод. Вот она – кровь этого ставшего почти живым, населившего землю наравне с человеком автомобиля. И я показал его как символ нашего сегодня – через цех.
- Мне кажется, вы мыслите именно как художник, остро чувствующий наше, все больше убыстряющее бег сорвавшееся с цепи время. Мне понравился ваш девиз: «Я рисую время». Вы следуете ему?
- Только так.

Дыхание времени, может, даже совокупный, обобщенный портрет времени представлен нам Еврейским музеем в собрании фотографий тринадцати молодых американских мастеров. Все они, каждый по-своему, показывают сегодняшний мир и сегодняшнего человека. У всех у них несходимые точки отсчета и разные критерии оценки людей и событий, потому что они, американцы недавние, говорят с нами языком эмиграции, а потому их фоторечь так нам внятна. Откуда бы они ни были. Но у каждого другие – свет, динамика, воздух, взгляд, стиль.
Хайме Пермут, уроженец Гватемалы (во всех испаноязычных американских и островных странах есть еврейские общины), - портретист отличнейший, психолог и знаток души человеческой. «Самое трудное, - говорит он, - это портрет человека, который не может отрешиться от своих забот от своих дум и переживаний». А кто может? Вы? Я? Нет, конечно. И вот портрет женщины, ожидающей приема у врача: страх перед неизбежным, усталость, боль, неверие и, будто болотная жижа, накатывающее равнодушие к тому, что будет. А это ведь самое страшное.
Очень интересно, языком символов, пытается дать определение нынешнему по полочкам разложенному бытию мексиканец Джошуа Окон в своем безусловно очень талантливом многодумном «Прототипе стереотипа». А мы разве не мыслим и не действуем зачастую по стереотипу? Забывая, насколько важна в наших оценках, в самооценке, в наших решениях определенность. Так и назвали интереснейшую свою философскую телеинсталляцию Тиртца Эвен и Брайан Карл.
Таких маленьких документальных видеоклипов на выставке немало, и все они жизненны, актуальны, занимательны, особенно телеколлаж Рейнера Гэнела или кинозарисовка Авишай Меконен из Эфиопии, раскрывающая проблематику черной иудейской общины.
«Главное, - говорит Крис Вирен, - отразить уважение к моему народу и показать человека таким, какой он есть». По-настоящему потрясает его портрет толстой девочки, которую, наверно, дразнят девчонки и над которой потешаются мальчишки. Это портрет отчаяния. И это мир подростка, который с таким же пониманием и проникновением анализирует Давуд Бей. Поразительные снимки.
Настоящий бум вызвала в Художественном музее Метрополитен экспозиция «Фотография и неведомое». В обоих залах не протолкнуться, какое-то нездоровое любопытство движет людьми. Еще бы! Всяческие паранормальные явления, привидения, спиритические сеансы, предметы, передвигаемые мыслью медиума, наша невидимая аура – и всё это изображено на фотопластинах. И не какой-то там один-разъединственный снимок, а 120 фотографий, с которых призраки и всяческая нечисть шлют нам привет. Впечатлительных просим не беспокоиться – пара обмороков в музее уже наблюдалась.
Ну, конечно же, вы догадались, что вся эта фоточертовщина появилась и пользовалась огромным спросом и популярностью в те десятилетия (примерно, последняя четверть XIX и первая четверть XX веков), когда оккультизм и спиритизм, вызывание духов, советы и беседы с ними и т.д. и т.п. были в моде. Кстати, Гитлер во всю эту чушь верил и даже создал в фашисткой Германии Академию оккультных наук. А вот что действительно интересно, так это то, как же в большинстве своем безымянные фотографы без всяких там компьютеров аппаратами с гармошкой и ручной обработкой в темноте такие вполне правдоподобные коллажи делали. Во, мастера – люкс! Мошенничество, естественно, но какие умельцы!
Так что, дорогие наши фотофанатики, у вас снова есть возможность (даже три) подбросить дровишки в костер своего увлечения. Бруклинский музей находится на Eastern Parkway (поезда метро 2, 3, автобусы B48, 69, 71 до остановки Brooklyn Museum), а Метрополитен и Еврейский музей – на манхэттенской 5 авеню, на углу 82 и 92 улиц, соответственно (поезда метро 4, 5, 6 до остановки «86 Street»).
Там же на Музейной Миле многие годы располагался авторитетнейший Международный Центр фотографии. Сейчас он в новом просторном здании в Манхэттене на углу 6 авеню и 43 улицы (поезда метро B, D, F, 7 до Times Square, 42 Street). В этом крупнейшем фотомузее мира можно узнать все о широчайших возможностях и областях применения фотографии, о новинках фототехники и новых технологиях и увидеть работы лучших фоторепортеров и фотохудожников мира. Сейчас здесь ретроспектива знаменитого Андрэ Кертеша, работы Мича Эпстина, Николаса Прайора, Лизы Сарфати, Арта Вольфа. Более чем интересно.