В ГОРАХ ГАЛИЛЕЙСКИХСветлой памЯти о. Александра МенЯ

Вместо предисловиЯ
«Лучше напишите лихой детектив по-ближневосточному», – предложил редактор одного журнала, пробежав глазами по страницам моих путевых заметок. В другом журнале история повторилась, правда, там мне посоветовали «сочинить этакий веселый декамерон, с ближневосточными прибамбасами». Не повезло мне и в религиозном издании: «Вы, молодой человек, абсолютно не осведомлены в догматике, а в некоторых местах еще и впадаете в жидовствование».
Не обладая даром детективно-эротического баяна и не владея догматикой, я все же решил несколько изменить первоначальный вариант и рассказать просто, без всяких домыслов и «прибамбасов», что со мной недавно приключилось. Закончив работу, с удивлением обнаружил, что занудные путевые заметки превратились в занятную повесть с любовной интригой и едва ли не детективной историей.
Отъезд
Каждый из нас порою подходит к черте, когда возникает потребность взглянуть в условное зеркало, чтобы увидеть в нем и понять, кто же ты.
Для человека, который всю сознательную жизнь считал себя евреем, но чей родной язык – русский; кто получил атеистическое воспитание, однако проявлял непраздное любопытство к православию; кому тридцать лет из тридцати довелось прожить на краю Европы, но кто считал себя антропологически выходцем с Востока, Израиль мог послужить таким идеальным зеркалом.
Въездную визу в Израильском посольстве получить было нетрудно, а дома – в Воронеже, кроме жены, с которой я недавно развелся, ни родных, ни близких не оставалось.
Климат
Думаю, именно с этого нужно начать знакомство с той страной, вернее, с теми местами, где две тысячи лет назад разыгралась и по сей день продолжает разыгрываться мировая трагедия.
Мы, жители иных широт, климат воспринимаем иначе, чем восточный обитатель. С небольшими поправками времена года у нас совпадают с календарем, сезоны имеют свои сроки, температурные колебания – границы. Иное дело – там.
Вчера, в последний ноябрьский день, землю сжигало солнце: жители изнывали от жары, спасаясь в водах Средиземного моря или в горных речушках. А сегодня – небо в мгновение ока затянули тучи. Погромыхивает гром, земля, иссушенная семимесячным летом, умиротворенно вздыхает. Аборигены радуются, как дети, подставляя крупным каплям свои загорелые лица. Первый дождь! Теперь озеро Кинерет (море Галилейское), единственный пресный источник, начнет наполняться водой.
Радость, однако, вскоре сменяется тоской, когда день за днем без перерыва льет с небес; кругом грязь, бедные жители ютятся в сырых квартирах.
И вдруг после дождливого кошмара на землю сползает солнечный луч! Ночью ты мерз в плохо отапливаемой квартире, едва ли не сморщился от сырости, а утром – в летней одежде выходишь на улицу. В небе – ни тучки. Можно просушить одежду, даже загореть.
Так продолжается день, два. Но местный житель знает, что это – лишь короткая пауза перед новой затяжной неделей дождей.
Такая резкая смена погоды – при семимесячном изнурительном лете и трех месяцах проливных дождей – бесспорно, наложила свой отпечаток и на характер жителей Израиля.
Но самое тяжелое испытание здесь – это хамсин, циклон из пустыни. Хамсин неизбежен, приходит обычно летом, когда и без того жизнь нелегка, однако не исключено, что знойный гость явится осенью или даже зимой.
...С утра дует едва уловимый ветерок, в медленно раскаляемом воздухе повисает пыльная завеса. Начинают чесаться глаза, во рту пересыхает, точно как в пустыне. Улицы вымирают. Небо становится удивительно голубым и бездонным. К вечеру купола мечетей и соборов, машины, мусорные баки – все вокруг покрыто толстым слоем пепельно-желтого песка и пыли.
В хамсин люди и животные пьют воду больше обычного. В эти дни из дому лучше не выходить.
Не послушав совета бывалого соседа, однажды в хамсинный полдень я вышел за покупками. По дороге хлебал водичку из бутылки, в душе подтрунивая над пустыми страхами и преувеличениями старожилов. Через полчаса, добравшись до торговых лавок, я уже находился в состоянии какого-то вневременного и внепространственного транса, смутно различая цвета и звуки вокруг. А весь следующий день, полуживой, вставал с дивана только для того, чтобы достать из холодильника воду и запить очередную таблетку тайленола...
Осенью сюда прилетают, а весной возвращаются в Европу аисты. (Здесь – те самые «теплые края»). Аисты селятся колониями: сотни длинноногих птиц важно ходят по топям, неподалеку от промышленных зон на берегу моря, хлопают крыльями, трещат клювами. Гнезд они здесь не строят.
Как-то странно видеть этих птиц в декабре у подножия серовато-синих Галилейских гор, на берегу жаркого Средиземного моря...
«Разве что доброе может выйти из Назарета», – так говорили древние иудеи, подразумевая бедность и разбойничьи нравы жителей этой деревни.
За две тысячи лет много воды утекло, но внешне здесь изменилось немногое: такая же грязь, потресканные стены домов, вечные заторы на узких дорогах.
Волею случая мне пришлось остановиться в Назарете и некоторое время там жить.
Городок расположен в Галилее – северной горной части страны.
В одном из писем Гоголя, написанном во время его паломничества в Святую Землю, есть замечательные описания этих гор: «...Еще помню вид, открывшийся мне вдруг посреди однообразных серых возвышений – вдруг с одного холма, вдали в голубом свете, огромным полукружьем предстали горы. Никогда не видел я таких странных гор: без пик и остроконечий, они сливались с верхами в одну ровную линию, составляя повсюду ровной высоты исполинский берег. По ним не было приметно ни отлогостей, ни горных склонов; все они как бы состояли из бесчисленного числа граней, отливавших разными оттенками сквозь общий мглистый голубовато-красноватый цвет...»
Можно взобраться на любую из них – оттуда виден весь Назарет. Вечер скрывает бедность. Зажигаются огни в домах, вспыхивает реклама. Из мечети доносится заунывное «Аллах акбар...» – призыв к правоверным совершать вечерний намаз. Голос муэдзина, усиленный динамиками, разносится на километры, поглощая иные звуки и шорохи. Лишь прислушавшись, можно уловить стрекотание кузнечиков. Вдруг на поляну выбегает игривый осел. Следом появляется арабчонок и прутом загоняет непослушное животное домой, в стойло. В небе четче вырисовывается месяц, на Назарет спускается ночь...
И вот в этом захолустье в одну из таких ночей две тысячи лет назад произошло величайшее событие: «Се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог...»
На месте, где Богородица услыхала Благую весть, сегодня высится храм. А рядом с ним – арабский базар.
«Все – по шекелю!»
Базар здесь как бы вмонтирован в жизнь и быт. В городках и поселках вдоль узких, петляющих улочек на первых этажах невысоких домов расположены торговые лавки, на втором этаже ютится многочисленное семейство.
За тысячелетия изменились только упаковки, дух же восточной торговли неистребим.
...Невероятный гам: кудахчут куры, гогочут гуси, блеют овцы; продавцы, не жалея голосовых связок, предлагают свой товар. На брусчатке немудрено поскользнуться – дорога усыпана корками и кочанами. Все пробуется на запах и на вкус, огрызки тут же летят под ноги. На крюках висят бычьи головы и коровьи языки, летят пух и перья обезглавленных кур и индюшек. Звенит бижутерия, звучит бесконечная монотонно-веселая арабская музыка. К обеду, когда торговый день близится к концу, шум и гам усиливаются вдвое, возможно, втрое. «Аколь шекель! Аколь шекель!»* – идет дешевая распродажа овощей и фруктов, которые к завтрашнему дню потеряют свой товарный вид, а значит, и цену.
«Реклама – двигатель торговли!» – эта формула применима на Западе. На Востоке же, как и прежде, двигатель торговли – атмосфера и личные отношения.
Желая продать свой товар, араб с необычайной легкостью преображается в закадычного приятеля: он интересуется здоровьем, настроением, делами покупателя, сочувствует его невзгодам, радуется его удачам. Он не спешит, не навязывает свой товар. Да и куда спешить? Зачем торопиться? Времени еще полно, на Востоке дела быстро не делаются. Расспрашивая, он нежно берет покупателя под локоток, похлопывает его по плечу, понимающе поддакивает и незаметно, как бы невзначай, переходит к главному – к продаже.
Араб-торговец прекрасно помнит многих своих покупателей – их имена, дни и время их прихода на базар, покупательную способность каждого. Он знает, кому из них можно доверять, за кем нужно держать глаз да глаз, с кем торговаться бесполезно.
И еще, когда дело касается торговли, араб легко отбрасывает всякие национальные и религиозные предрассудки, поразительно быстро схватывает язык новых покупателей. Сегодня на арабских базарах Израиля громко звучит и русская речь: «Всьо по шекель! Купи-купи! Отчен дьошов!»
...Вечереет, спадает жара, дует легкий ветерок. Утомленные торговцы, подсчитав выручку, сбрасывают на дорогу груды непроданных, уже подгнивших овощей и фруктов, выливают из лоханей грязную, смешанную с кровью и перьями воду. То там, то тут вынырнет из-за угла и исчезнет в темном проеме назаретской улицы чья-то тень...
В поте лица
Вскоре после приезда в Израиль я устроился работать на овощную базу.
Клиенты – в основном хозяева небольших магазинов – приезжали сюда за товаром на своих машинах. Не помню случая, чтобы сделка не состоялась и кто-то уехал с пустыми руками. Порою сюда заявлялся монах в черной длинной рясе, а иногда – в белом халате мулла. Мулла приезжал на новом автомобиле, монах – на старом осле, которого привязывал у входа. Бывало, что монах и мулла здесь случайно встречались. Они приветствовали друг друга: на широком лице муллы появлялась улыбка, монах же бросал недоверчивые взгляды из-под густых бровей.
Базой владел некий Саид, но здесь он появлялся крайне редко, возложив все управление на Шейха.
Шейх – коренастый араб лет пятидесяти, в белой накидке на голове, обрамлявшей смуглое лицо с вечно бегающими остренькими глазками, отдавал распоряжения, рьяно торговался с одним клиентом, при этом успевая следить за ситуацией на всех других точках базы. Шейх не был религиозным фанатиком в примитивном понимании этого слова. Поговаривали, однако, что недавно он совершил паломничество в Медину, привез оттуда священные четки и еще что-то.
Правая рука Шейха – водитель трейлера, массивное существо с выпуклыми глазами и щетиной на крупном, как будто распухшем лице. Водитель был невежественен и неряшлив, постоянно что-то жевал, сплевывая косточки себе под ноги. Как линии на своей ладони, он знал все местные тропки, гонял трейлер в те деревни, где соплеменники дешево продавали фрукты и овощи. Купленное привозил сюда, на базу.
Младший персонал был представлен Максудом и Джамалем, молодыми арабами, нелегально находившимися в Израиле. Они имели возможность неплохо заработать с минимальным риском – в случае обнаружения их просто выслали бы из страны. Максуд – невысокий, худощавый, юркий, отсидевший три года за (по его словам) терроризм (думаю, за злостное хулиганство), был полной противоположностью Джамалю – простоватому увальню с длинными руками и перекошенной налево головой.
У этих ребят мне посчастливилось работать подсобником.
«Чуда!»
На вершинах гор дышится легко и свободно. В обед я любил там сидеть: ел шаурму и смотрел вдаль... Бесконечные горные кряжи и повисшее над ними багровое солнце...
Язычество европейцев, тем более славян, отличается по духу от восточного язычества. Только в наших дремучих лесах да при лучине могли родиться лешие, домовые, ведьмы. Нечисть пряталась по углам, выползала из-под земли, исчезала в болотных трясинах.
Сознание восточного человека не могло породить леших и ведьм. Здесь природа открыта и безжалостна. Ничего сверхъестественного под этим палящим солнцем, похоже, произойти не может. Чтобы выжить, остается только одно – тяжело и монотонно работать.
И все-таки восточный характер так же непредсказуем, как непредсказуемы эти узенькие петляющие улочки. Под изнурительным зноем, в пыли из пустынь, на горячих камнях рождались боги-гиганты, боги-монстры: разные там Ваалы, Мардуки, Астарты. Они были упоены своим могуществом; безразличные к человеческой боли, они требовали только жертв. И неспроста в Ветхом Завете так пронзительно звучит мольба о милости и милосердии.
И еще, здесь, на Востоке, пребываешь в непрерывном ожидании чуда. Причем чуда не мистического, а реального, чуда, которое должно произойти вот-вот, в сию минуту. Невозможное – возможно! И вовсе не случайно ветхозаветные евреи требовали от Иисуса чудес. «Чуда! Чу-да!»
А Он вместо чудес предложил Царство Небесное...
ТысЯЧа и одна сказка
Знакомство с Максудом и Джамалем началось с того, что на одном из перекуров они попытались выяснить мою религиозную принадлежность.
– Муслими? Иегуди? Ноцри?**
Мир для них представлялся треугольником, в углах которого находились мусульмане, евреи и христиане. Я попробовал им объяснить, что, мол, все не так просто, что путь к вере у каждого свой, что неисповедимыми путями Господь ведет одного к обрезанию, другого – к купели Крещения. Однако моя теологическая речь была быстро прервана – Максуд и Джамаль просто не могли уразуметь, как человек может не исповедовать ни одну конкретную веру и не принадлежать ни к одной конкретной религии. Переглянувшись и обменявшись несколькими отрывочными фразами, они расхохотались. Подозреваю, они посчитали меня тупицей.
– Иегуди, – прищурившись, промолвил Максуд.
– Баран, – ответил я по-русски.
(Кстати, нашему общению серьезно мешали и языковые барьеры: Максуд и Джамаль не владели английским, я же первое время испытывал трудности с ивритом и, разумеется, ни гу-гу – по-арабски).
Круг наших обязанностей был достаточно широк: с утра пораньше появлялись покупатели, которых мы должны были сопровождать вдоль ящиков и мешков, выставленных рядами. Выбрав овощ или фрукт, покупатель обращался к Шейху. Сторговавшись, указывал, сколько ящиков грузить на тележку, и шел дальше. Потом мы товар взвешивали, перегружали в стоящие на улице автомобили и неслись обслуживать нового клиента.
С семи до одиннадцати – сумасшедшее время: десять ящиков мандаринов, семь коробок манго, три мешка лука, две тяжеленные ветки бананов... К телеге, к машине, к весам, к телеге...
Когда наплыв покупателей спадал, мы брали метлы и шланги. Подметали и мыли полы, под напором воды наружу выносились корки, косточки, огрызки – роскошный стол для крикливых сорок и ворон. Получасовый наш обед завершался с гудками подъехавшего трейлера, загруженного свежими, только что с садов и огородов плодами. Когда основные разгрузочные работы были выполнены, а вечерний заезд клиентов еще не начался, мы сортировали яблоки в контейнерах. (Сортировку, кстати, мне доверили только через месяц работы на базе, решив, что «созрел»).
Из любых двоих одному обязательно предназначена роль первого. И первым оказался Максуд – в нужное время он мелькал перед глазами Шейха, делая вид, что работает. Непосредственное же исполнение работы выпало на плечи Джамаля, и тот с радостью поделился ее львиной долей со мной.
Джамаль оказался простым и добрым малым, пределом его мечтаний было собрать энную сумму денег, чтобы поскорее жениться. Доморощенный лингвист, он обучал меня ивриту, используя в качестве наглядного примера те же яблоки – «большое», «красное», «гнилое» и т. д.
Иногда под настроение Джамаль рассказывал мне сказки.
– Ты гору Хермон знаешь? – спрашивал он, начиная издалека.
– Да. Там, кажется, круглый год лежит снег.
– Но раз в году, на великий праздник Аллаха, этот снег тает. В Израэльской долине появляется черный раб с кувшином финикового вина. Раб собирает маковые лепестки в кувшин и относит его на вершину Хермона, где его ждет гуль.
– Кто?
– Гуль. Это – дух великой женщины. Потом к гуль подводят тени всех женщин, вышедших замуж в прошлом году, и она окропляет их этим вином, чтобы жены хранили верность своим мужьям.
– Красивая сказка. А что, жена изменять мужу не может?
– Никогда! Ассур!*** Жена должна хранить верность мужу до гроба. Такова воля Аллаха.
Под руководством Джамаля я познавал Восток и с кулинарного бочка, поедая в непомерных количествах овощи и фрукты, многие из которых мне до сих пор были незнакомы. Есть разрешалось все, без ограничений.
Всем другим дарам природы Джамаль предпочитал каштаны. Он знал их чудесную либидоносную силу. В подсобке стояла плитка. Улучив свободную минутку, Джамаль несся туда, разжигал угли и клал каштаны на решетку. Снимая, перебрасывал их с руки на руку, дул, затем чистил и, поргужая в рот, блаженно закрывал глаза. (Представляю, какие гаремы возникали в его мозгу!) Порой он предлагал (как мужчина – мужчине) каштаны и мне, а на следующее утро, хихикая, интересовался, как прошла моя холостяцкая ночь.
Максуд же в свободное время любил поговорить со мною о политике, в основном об арабо-израильских отношениях. Для убедительности своих слов он закатывал рукава рубашки и показывал воинственные наколки на жилистых руках, а при слове «иегуди» брал в руки нож и, улыбаясь, проводил тупой его стороной по своему горлу.
Водку пить Аллах запрещал, но порою по утрам они оба выглядели очень вялыми и подозрительно задумчивыми.
Сарра
Мы встретились в ночном клубе. Я сразу заприметил эту стройную коротко стриженную брюнетку в джинсах и футболке. Она сидела за стойкой бара с подругой, пила коктейль и слушала виртуоза-гитариста. Один раз, закуривая, попросила у меня зажигалку. Потом они с подругой вышли. Я смотрел ей вслед, пожалев, что не спросил ее имя и телефон. И совершенно случайно снова встретил в почти пустом автобусе, который мчался по ночной дороге из Тель-Авива в Назарет.
По мере удаления на север дорога шла вверх, холмы и пригорки сменялись горами.
– Тебя как зовут? – спросила она, когда автобус проехал очередной поселок.
– Борис. А тебя?
– Сарра.
Ее родители были родом из Литвы, приехали в Израиль, когда Сарре было десять лет. Ее родным языком был иврит, но и русским она владела неплохо. Сарра училась в институте на администратора и подрабатывала продавщицей. Перед этим она отслужила в израильской армии, где в перестрелке получила легкое ранение в плечо. Увлекалась археологией, знала Тору и фольклор.
Одному богу известно, как за такое короткое время поездки (чуть более часа) нам удалось столь многое узнать друг о друге.
Мы попрощались у подъезда ее дома. Сарра протянула мне руку и так ласково и чудно улыбнулась... Во всей простоте ее обращения угадывалась тонкость натуры, застенчивая женственность и вместе с тем решительность и твердость характера.
И непонятно почему, придя домой, я тщетно пытался вспомнить лицо своей бывшей жены, которую, в чем я был еще недавно уверен, не смогу разлюбить никогда. Женщина в далеком Воронеже мне вдруг показалась серой, истеричной. Но образ другой теперь волновал мое воображение. Сарра...
«Из глубины воззвах»
Иордан. В нашем представлении название этой реки ассоциируется с иконами Иоанна Крестителя, вознесшего руки над головой Иисуса. Почему-то представлялось, что это достаточно широкая река. На самом же деле Иордан – узенькая горная речушка. В спокойные дни в ее темно-зеленых водах отражаются густые шатры низко склонившихся старых ив.
Иногда я ездил туда, облюбовав местечко в тени. Лежал на траве, курил, размышлял.
...Почему так? Другой бы, наверное, отдал полжизни, чтобы попасть на этот берег. Ходил бы, искал святые следы, молился бы. А у меня в душе – пусто, никакого религиозного восторга, никаких упований. Иордэн!... С каким жадным любопытством, с каким напряжением и тревогой еще недавно я рассматривал иконы в наших воронежских церквах!
Сколько раз в своем воображении я как бы иконописно, но в то же время и реально видел эту картину: пестрая, разноликая толпа в жаркий день высыпала на берег. Верблюды купцов и кочевников лежат на траве, безразлично шевеля своими уродливыми отвисшими губами. И безумный Иоанн-пророк, в порванной мокрой власянице на тощем теле, стоя по колени в воде, обличает толпу, пытаясь перекричать другие голоса и себя самого. И к этой толпе грешников тихо подходит Иисус... А далее – рокочущий глас с небес, глаголющий: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение...»
Но почему же сейчас, здесь, на берегу этого самого Иордана, сердце мое словно окаменело? Почему никакие святые места с недавних пор не вызывают у меня ни духовного потрясения, ни сокровенного трепета? Почему моя прежняя религиозность вдруг исчезла, и глаз видит реальность только в ее неприглядной, навязчивой пестроте, в нечистоплотности, в низости? Почему здесь, на Святой Земле, где, казалось бы, вера должна достигнуть своих высших пределов, я почему-то испытываю глубочайшую тоску и смертельную ностальгию по богословским книгам, по иконам, по церквам и по той единственной синагоге в нашем хмуром Воронеже? Почему там, в безбожной стране, я сильнее верил в Бога, а здесь, на Земле Святой, я так быстро эту – пусть неопытную и наивную – веру утратил и теперь мучаюсь отчаянными попытками ее обрести?..